Аллейн, высоко оценив удивительное воплощение образа Шекспира, осторожно перевел разговор на работы коллег Найта. Ведущий актер обнаружил абсолютно эгоистическое, однако весьма проницательное понимание пьесы и нескрываемую профессиональную ревность к достижениям других актеров, в особенности Гарри Гроува. По мнению Найта, Гроув неверно понял роль мистера В. Х. Исполнитель работал на дешевый эффект, впадая в вульгарность и даже иногда в непристойность.
Аллейн заговорил о краже перчатки и документов. Найт выразил радость по поводу повторного счастливого обретения реликвий и принялся с крайней озабоченностью расспрашивать Аллейна, точно ли они не повреждены, существует ли абсолютная уверенность на этот счет. Аллейн подтвердил, что с реликвиями все в порядке, и завел речь об их баснословной стоимости. Найт несколько раз серьезно кивал, медленно и с необыкновенно значительным видом, который, по наблюдениям Аллейна, любят на себя напускать люди актерской профессии. Кивки более походили на поклоны.
— Уникальные вещи, — сказал Найт, мелодично растягивая слова. — У-ни-каль-ные!
«Любопытно, — подумал Аллейн, — что бы он сказал, если б знал о подмене, совершенной Джереми».
— Ну что ж, — непринужденным тоном заметил он, — по крайней мере, мистер Кондукис и его загадочная американская покупательница могут спать спокойно.
— Покупательница?
— Я употребил существительное в женском роде? — воскликнул Аллейн. — Странно. Наверное, вспомнил о миссис Констанции Гузман.
В переменах, которые затем произошли во внешности Найта, было что-то захватывающее. Его лицо то наливалось темно-малиновой краской, то смертельно бледнело. Он сдвинул брови, приподнял верхнюю губу. Аллейн мог только пожалеть, что роль Уильяма Шекспира не предполагала возможности продемонстрировать физические признаки ярости.
— Что, — прогремел Найт, вставая, — что этот человек, Гроув, рассказал вам?! Я требую ответа. Что он рассказал?
— О миссис Констанции Гузман? Ничего. Что с вами?
— Вы лжете!
— Вы ошибаетесь, — сдержанно произнес Аллейн. — Гроув не упоминал ее имени. Уверяю вас. Просто она очень известный коллекционер. А в чем, собственно, дело?
Найт молча испепелял его взглядом. Фокс прочистил горло.
— Поклянитесь, — на тихой и низкой ноте начал Найт, постепенно доводя звук до крещендо, — поклянитесь, что имя этой женщины не… э-э… не было… э-э… упомянуто в связи с моим собственным именем. Здесь в этой, комнате, сегодня. Клянетесь?
— Нет, поклясться не могу. На самом деле ее имя было упомянуто.
— Все знают! — взревел Найт. — Вся презренная шайка! Он трепал своим грязным языком повсюду. Не пытайтесь возражать мне. Он предал меня. Я доверился ему, о чем глубоко сожалею. Проявление слабости. С моей стороны. Тогда я не знал, каков он на самом деле: лживый, лживый человек. — Найт направил указательный палец на Аллейна. — Ей… мисс Мед… Дестини он тоже рассказал? Можете не отвечать. Я вижу по вашему лицу. Рассказал.
— Я не беседовал с мисс Мед, — покачал головой Аллейн.
— Они вместе смеялись, — прорычал Найт. — Надо мной!
— Мне понятна ваша реакция, — сказал Аллейн, — но, прошу прощения, насколько мне известно, она не имеет никакого отношения к нашему делу.
— Имеет! — пылко возразил Найт. — Черт возьми, имеет, и я скажу вам почему. Я обязал себя сдерживаться, я не позволял себе говорить об этом человеке. Проявлял щепетильность, не желая, чтобы меня заподозрили в пристрастности. Но теперь, теперь! Я скажу вам, что думаю. Я абсолютно убежден, что если, как вы настаиваете, этот несчастный мальчик не виновен и подвергся нападению человека, убившего Джоббинса, и если он придет в сознание и вспомнит, кто напал на него, то он без всякого сомнения укажет пальцем на В. Хартли Гроува. Попомните мои слова!
Аллейн, пять минут назад догадавшийся, к чему клонит разбушевавшийся Найт, помолчал, сколько требовалось, с потрясенным видом, а затем спросил Маркуса, есть ли у него какие-нибудь причины, кроме тех, торопливо добавил Аллейн, которые он уже высказал, для обвинения Гарри Гроува в убийстве. Оказалось, что особых причин нет. Кроме туманных и невнятных намеков на репутацию и сомнительное прошлое Гроува, Найт не смог предъявить ничего. По мере того как гнев Найта стихал, а стихал он очень медленно, сила аргументов ослабевала. Маркус заговорил о Треворе Вире и сказал, что не может понять, почему Аллейн исключает возможность кражи реликвий Тревором, его последующей стычки с Джоббинсом, опрокидывания постамента на сторожа и бегства через бельэтаж, столь стремительного, что мальчик, наткнувшись с разбега на балюстраду, не удержался и рухнул вниз. Аллейну вновь пришлось доказывать несостоятельность подобных рассуждений.
— А почему никто из зрителей не мог спрятаться где-нибудь во время спектакля?
— Джей утверждает, что такого не могло быть. Театр тщательно обыскали, и служащие по обе стороны занавеса подтверждают его слова.
— По вашему мнению, — сказал Найт, вновь начиная с угрожающим видом кивать головой, — преступление совершено одним из нас?
— Обстоятельства предполагают именно такое решение.
— Я столкнулся с ужасной дилеммой, — сказал Найт и немедленно принял вид человека, столкнувшегося с ужасной дилеммой и измученного сомнениями. — Аллейн, как поступить? С моей стороны тщетно притворяться и скрывать свое отношение к этому человеку. Я знаю, что он недостойный мерзавец. Я знаю…
— Минутку. Вы опять о Гарри Гроуве?
— Да. — Найт несколько раз кивнул — О нем. Я сознаю, что меня могут счесть пристрастным вследствие личных обид, которые он мне нанес.
— Уверяю вас…
— А я уверяю вас, и с полнейшим на то основанием, что в труппе только один человек способен на преступление. — Найт в упор смотрел на Аллейна. — Я изучал физиогномику, — неожиданно заявил он. — Когда я был в Нью-Йорке, — на секунду его лицо приняло свирепое выражение, которое тут же исчезло, — я познакомился с выдающимся ученым, графом фон Шмидтом, и серьезно увлекся его учением. Я учился, наблюдал, сравнивал и приходил к определенным выводам. Их справедливость неоднократно доказана практикой. И я абсолютно убежден — аб-со-лют-но, — что когда вы видите пару необычно круглых глаз, довольно широко расставленных, очень светло-голубых, лишенных глубины, остерегайтесь. Остерегайтесь! — повторил он и с размаху опустился в кресло.
— Чего? — осведомился Аллейн.
— Предательства. Непостоянства. Полной беспринципности. Отсутствия всяких этических норм. Я цитирую фон Шмидта.
— Боже мой.
— А что касается Кондукиса! Но оставим это. Оставим.
— Вы и в мистере Кондукисе обнаружили те же черты?
— Я… я не знаком с мистером Кондукисом.
— Разве вы не встречались?
— Формальная встреча. На открытии театра.
— А прежде?
— Возможно. Много лет назад. Я предпочитаю не вспоминать о том случае. — Найт махнул рукой, словно отгонял муху.
— Могу я спросить, почему? — заинтересовался Аллейн.
После длительной и многозначительной паузы Найт произнес:
— Однажды я был его гостем, если это можно так назвать, и был подвергнут возмутительно пренебрежительному отношению, которое меня не удивило бы, если бы в то время я был знаком со Шмидтом. Я полагаю, сочинения Шмидта должны стать обязательным чтением для служителей закона. Надеюсь, вы не обиделись на мои слова? — с барственной снисходительностью добавил он.
— Нисколько.
— Отлично. Я вам еще нужен, старина? — с неожиданным дружелюбием спросил Найт.
— Думаю, нет. Хотя — поверьте, я бы не стал задавать вопроса, если бы он не имел непосредственного отношения к делу, — не могли бы вы уточнить, действительно ли миссис Констанция Гузман призналась вам в том, что покупает ворованные предметы искусства на международном черном рынке?
Попытка окончилась провалом. Лицо Найта побагровело, в глазах засверкали молнии. И в то же мгновение к нему вернулись робость и беспокойство, которые Найт тщательно старался скрыть.
