— Кроха — Дональд — знал о паре встреч, да. Хотя я никогда его не видела.

— Не знаю. Он мне об этом не рассказывал, да и не стал бы рассказывать. Мэллон никогда не рассказывал о своих благородных поступках, особенно о таких вот. Он бы посчитал это похвальбой. Из того, что ты рассказал о человеке в аэропорту, можно предположить, что это был Спенсер. Но помни, Дона Олсона он тоже любил. Много лет они были партнерами.

— Нет, он не стал бы спасать тебе жизнь из-за угрызений совести. Он спас бы ее потому, что ты мой муж, и потому, что знает, что я люблю тебя.

— Вообще-то были еще две причины, почему я отправилась в Рихобот Бич. Я поняла, что одна из тех женщин, с которыми я беседовала об украденных деньгах, беспардонно наврала мне, и хотела разобраться с ней. Кроме того, у них кто-то снова начал воровать.

— Ложь? Я расскажу тебе, что такое ложь. Тебе понравится. Ты помнишь женщину, которая рассказала, как мужчина ослепил ее и как она убила его случайно, когда он тащил ее в овраг? Одним прекрасным утром я поняла, что все было наоборот. Она сама нашла его, после того как он вышел из тюрьмы, и пригласила на встречу. Тот паренек из кафе, Пит, ждал в овраге: он с ума по ней сходил и сделал бы для нее что угодно. Она уложила мужчину на землю рядом с собой, а Пит размозжил ему голову камнем и спрятал труп. После чего они с мальчишкой занялись сексом. Она во всем призналась мне. Я просто хотела услышать это от нее самой… Что же касается новых краж, здесь все просто. Я отправилась прямо к женщине, которую заподозрила с самого начала, и она опять во всем созналась. Рыдала. Мы вызвали полицию, ее арестовали. Другого она не заслуживала.

— Спенсер так доверяет мне благодаря тому, что я сделала той ночью. Он видел, что я сделала тогда, и полагает, кое-что делала и позже.

— Что именно я сделала? Путешествовала так далеко, как ему и не снилось. Хочешь верь, хочешь нет.

— Что я делала? Резвилась, резвилась, резвилась — всюду, где только могла. Ха.

— Хорошо, я расскажу тебе. Я же обещала. Но больше об этом говорить не желаю. Очень тяжело рассказать даже один раз, и это будет непростой разговор. Ты понимаешь? Правда? Вот и хорошо. Но когда я буду говорить об этом в первый и последний раз, должны присутствовать Говард Блай, Дон Олсон и Джейсон Боутмен. Гути, Кроха и Ботик. Они должны слушать меня тоже, они должны быть в здравии и рассудке, они должны быть настоящими. Поскольку речь пойдет о том, что случилось с ними. О том, что случилось со всеми нами, с нашей маленькой компанией.

— Отлично, значит, найди Гути и посели где-нибудь здесь, в городе. И тогда мы подготовим его — поможем начать новую жизнь в этом мире. И тебе, Дональд, поможем устроиться так, как захочешь.

— На это уйдут годы. Отлично. Уезжать я никуда не собираюсь, как и вы, ребята.

Через три месяца я поехал в Мэдисон и забрал из больницы «Ламонт» Говарда Блая. При выписке из заведения, где он провел большую часть жизни, Говард собрал все свои вещи в новенький чемодан «Самсонайт» — прощальный подарок от доктора Гринграсса и его супруги: пять непрочитанных книг в мягких переплетах, зубная щетка, бритва, расческа, две рубашки, две пары брюк, пять пар трусов, пять пар черных носков, пара башмаков «Тимберленд» и коробочка зубной нити. Весь персонал и больные выстроились во дворе перед входом попрощаться с любимым пациентом и пожелать ему счастливого пути. Парджита Парминдера прильнула к Гути, пока они шли к машине, и отпустила его с заметной неохотой и лишь тогда, когда я пообещал пригласить ее в Чикаго в ближайшее время. В свою очередь Говард, тоже рыдающий, пообещал звонить каждую неделю, если не ежедневно.

Прежде чем отвезти Гути в Чикаго, я покатал его по Мэдисону — показал нашу школу и знакомые с детства районы. Старый дом Крохи, старый дом Ботика, полуразвалившуюся лачугу, где когда-то обитала изумительная Минога. Под конец экскурсии я привез его на Стейт-стрит. Проезд по улочке давно запретили, и мы прошли пешком по одной стороне, возвратились по другой, подмечая неумолимость перемен. Угловая лавчонка по-прежнему работала, но почти все остальное, что мы помнили, исчезло. Не было больше «Жестянки», аптеки Реннебома Рексалла, Братхауса, лавки букиниста.

— Интересно, как теперь выглядит Глассхаус-роуд, — проговорил Гути. Хотя, по правде, я не хочу туда.

— Впервые слышу о Глассхаус-роуд, — ответил я.

Гути хихикнул, прижал кончики пальцев ко рту и сказал:

— Вот это хорошо. Это классно. Это просто здорово.

Я решил, что он цитирует из какой-то неизвестной мне книги, и спросил:

— Что тебя так восторгает?

— Глассхаус-роуд — это место, где творится нехорошее, — сказал Гути. — И ты не знаешь, как отыскать ее.

— А ты мне расскажи.

— Хватить тянуть, вези меня, пожалуйста, в Чикаго, — попросил Гути.

По дороге на юг Гути волновался не сильно. Он собирал в складки брюки на коленях. Он улыбался и склонял голову то на один бок, то на другой, при этом не разглядывая что-то конкретно.

— Нравятся твои темные очки, — говорил он. — Жаль, у меня нет таких. Темные очки — это классно. А мне можно, Ли? Можно мне купить очки? Они стоят пять долларов? Больше? Не думаю, что солнцезащитные очки могут быть дороже пяти долларов.

Когда я ошарашил его новостью, что большинство вещей стоят куда больше, чем много-много раз по пять долларов, мне пришлось успокаивать Гути — он испугался нищеты. В его новом доме все будет предусмотрено, еда в первую очередь. Ему будет положено скромное денежное содержание, и он сможет покупать себе что-нибудь вроде печенья и пены для бритья в магазинчике поблизости.

Понравится ли ему новый дом? Будет ли у него отдельная комната или его поселят с соседом? А дом красивый? Уютный? А Парджита может там получить работу? Есть там сад, цветы? И лавка для пикника? А как называется его новый дом, пожалуйста, Ли, напомни еще раз.

— Конечно, Гути. Хочешь, я запишу тебе название вместе с адресом и телефоном? У тебя будет еще и свой телефон. Ты будешь жить в Дес-Плейнсе, в лечебно-реабилитационном центре, в очень-очень красивом месте совсем недалеко от Чикаго. По-моему, там даже лучше, чем в Ламонте.

Я понял, что Гути расстроен и единственный способ держать его в равновесии — говорить с ним как с ребенком. Ему нужны простые ответы и беседы на простые темы.

Собиралась ли Минога успеть к их приезду?

— Нет, Говард, она не успеет. Сегодня мы тебя поселим, убедимся, что тебе удобно, разведаем, где что, познакомимся кое с кем из персонала. А завтра я привезу Ли. Она очень хочет повидаться с тобой.

— Ну еще бы, — сказал Гути. — И я тоже… Только немного страшно.

— За себя? Страшно встретиться с ней?

— Ты с ума сошел? — Он залился скрипучим хохотом давно не смеявшегося человека. — Страшно за нее.

— Ох, Гути. Она ведь даже не сможет увидеть тебя.

— Я знаю, — сказал Гути. — Но она сможет увидеть. Она всегда могла. И знаешь, что она сделает, как только меня увидит? Она положит ладонь мне на лицо.

— Вообще-то она никогда так не делает.

— Это ты так думаешь.

Поселение Говарда Блая в Дес-Плейнс прошло буднично. Он познакомился с докторами, ему показали его комнату, скромную, светлую и солнечную, представили трем собратьям-пациентам — они выглядели заинтересованными и доброжелательными; провели по территории. Чистый, ухоженный больничный комплекс напоминал маленький институтский кампус, и я убедился, что это наилучший вариант из всех, которые мы просмотрели с Доном Олсоном. Большой коллектив опытных докторов, физиотерапевтов, психологов и социальных работников руководил, управлял и наблюдал за прогрессом шестидесяти-семидесяти мужчин и женщин, готовящихся к переезду в приюты и в конечном счете к самостоятельному устройству во внешнем мире. Повезло, что я нашел место для Гути в Дес-Плейнсе. Решающую роль сыграла Ли. Шестеренки прокрутились в нужной последовательности и в нужный момент, теплые руки доставили Гути в уютное гнездо. Он скучал по садам Ламонта и виду из своего окна, но новый сад был необычайно хорош: менее декоративен, но более практичен. Если новый вид из окна — поле, автомагистраль — не так радовал глаз, как старый — куст азалии и кленовая рощица, — то новая комната оказалась намного лучше, чем каморка в Ламонте. Здесь были книжные полки, картины на стенах, плетеный коврик на полу; Гути выделили кофеварку и телевизор. Комната была обставлена кое-какой мебелью: симпатичный деревянный письменный стол, три удобных стула, большой кофейный столик; имелась даже такая роскошь, как отдельная уборная.