Ключ от дома был на месте — под крыльцом. Его всегда клали под крыльцо — и чтобы не таскать с собой, и на случай его, Игоря, приезда. Ключ был новый — длинный, с хитроумными бородками на две стороны. Как у сейфа. «Замочек небось у какого-нибудь заводского умельца делали. — Игорь Васильевич подкинул ключ на ладони. — Нет чтобы к родному брату обратиться». Ему не раз приходилось самому делать замки с секретами в то далекое время, когда он слесарил.

Что-то в доме изменилось. Корнилов не мог понять что, но сразу же уловил эту перемену, почувствовал ее. Он прошел на кухню, чтобы поставить торт в холодильник, и заметил, что переложена плита. Стала гораздо меньше и нарядней, с красивой облицовкой. И большой обеденный стол теперь на кухне. В гостиной, кажется, все по-прежнему — полированная, под орех, мебель: горка с посудой, шкаф, трельяж… «Вот как в деревне-то нынче живут, — усмехнулся Игорь Васильевич и подумал: — Но что-то все же изменилось тут… Как-то уж слишком просторно стало и холодно. И словно бы не хватает чего. Да, не хватает!!» Он еще раз прошелся по дому и наконец понял, чего не хватало. Не было в гостиной большого дивана с множеством вышитых подушечек, на котором всегда спала мать. Эти подушечки она берегла с довоенных времен и, как сыновья ни уговаривали, отказывалась выбросить. Они были для нее памятью о тех временах, что провела в ожидании мужа, приходившего со своей трудной и опасной службы очень поздно.

Корнилов подивился: «Где же мать спит? Не на чердаке ведь?» Кеша все собирался соорудить там маленькую комнатку для Игоря. Теперь Игорь Васильевич вспомнил, что в кухне плита завалена грязной посудой, чего раньше никогда не бывало, и нет большого пузатого самовара, из которого они всегда пили чай. И не пахнет в доме пирогами, которые мать пекла каждую субботу…

Смутное подозрение закралось в сердце Корнилова, но он тут же отогнал его. Если бы мать и была в больнице, то уж ему-то сообщили бы. Она последнее время болела часто, месяцами лежала на своем диване. Нет, нет… Прислали бы телеграмму, позвонили.

Корнилов вышел на крыльцо. Прямо к его лицу свешивались ветки рябины. Ее резные листочки сморщились, пожелтели от долгого зноя. Все словно застыло от жары: и поблекшие кусты, и хилые желтые георгины на клумбе. Между соснами, в стороне от реки, стояло марево.

Тишину разорвал шум мотора. Свернув с шоссе, по проселку медленно ехал вишневый «Москвич», ловко объезжая колдобины и вздымая тучи пыли. «Иннокентий двигается. Сейчас все разъяснится, — подумал Корнилов и вдруг почувствовал, что волнуется. — Что же это я? Случилось что — позвонили бы», — попытался он вновь себя успокоить.

Брат заглушил мотор и вышел из машины. Помахал рукой. Наверное, он заметил Игоря Васильевича еще с дороги. Потом Кеша открыл багажник, вынул большую, туго набитую черную сумку. Потом снова сунулся зачем-то в машину. Пошарил на заднем сиденье.

«Чего он там копается?!» — рассердился Игорь Васильевич. Он хотел было идти брату навстречу, но тот наконец закончил свои поиски и, улыбаясь, вошел в сад. И эта улыбка не понравилась Игорю Васильевичу и испугала его. Что-то в ней было неестественное, чужое.

— С приездом, Игорь! — крикнул брат. — Давненько ты нас не посещал!

— Где мать? — спросил Игорь Васильевич и сам не узнал своего голоса.

Иннокентий поставил черную сумку прямо на мокрую траву и протянул Игорю Васильевичу руку.

— Здоров!

Корнилов задержал руку брата в своей и снова спросил:

— Мать-то где?

— Понимаешь ли, Игорь… начал Иннокентий, и Игорь Васильевич почувствовал, что Кеше очень трудно говорить. Он словно не знал, с чего начать.

— Понимаешь ли…

— Да ты что?! Чего тянешь? Случилось что-нибудь?

— Да нет, — с облегчением вздохнул Иннокентий. — Ничего страшного не случилось. Пойдем в дом, там все расскажу.

— Да тебе ответить трудно, что ли? — вспылил Игорь Васильевич.

— Уехала мать. Решила пожить пока одна. В доме престарелых… — Иннокентий вдруг заторопился, будто боялся, что Игорь Васильевич не дослушает его до конца. — Она решила… Мы выбрали самый подходящий. Самый удобный… — Он даже сделал попытку улыбнуться. А сам смотрел вниз. На свою черную сумку.

— Как это в дом престарелых?

— Да пойми ты, это не обычный дом престарелых. Мне с трудом удалось устроить ее туда. Остров Валаам. Красивейшее место. Мы с Таней ездили туда, мать отвозили… Да что ты на меня так смотришь? Она же сама захотела. Постоянно болеет. Мы с Таней на работе. Некому даже пить ей подать. А случись что?..

Корнилов смотрел на брата и не понимал его. В голове у него не укладывалась мысль о том, что его родной брат, его Кешка отказался от матери, отвез ее в дом престарелых. В приют. Мать — в приют. От этой мысли Корнилову стало невыносимо. Гнев начал душить его, а в глазах запрыгали противные белые мухи. Иннокентий еще что-то говорил, улыбаясь чуть заискивающе, жестикулировал, но до Корнилова не доходили его слова. Так молча он стоял несколько минут, а потом, словно очнувшись, спросил:

— А мне ты почему не сказал? Меня почему не спросил?

— Да я, — Кеша осекся на миг и ответил: — Мама просила тебе пока не говорить…

— Мама? Мама! — крикнул Корнилов. — Да какая она тебе мама? — и ударил брата наотмашь, вложив в удар всю свою боль и омерзение. Иннокентий даже не охнул, не защитился. Только посмотрел наконец Игорю Васильевичу в глаза. И была у него в глазах одна лишь тоска.

Игорь оттолкнул Иннокентия с тропинки и выскочил на дорогу.

— Игорь! — вдруг негромко сказал брат. — Она больна.

Игорь Васильевич не обернулся, а только втянул голову в плечи, съежился, словно ожидая удара.

— Игорь! — теперь уже закричал Иннокентий. — Игорь! Подожди! Она серьезно больна, но ей там лучше… Микроклимат… Дай мне объяснить…

Игорь Васильевич слышал, как брат побежал за ним, и прибавил шагу. Он шел, не глядя под ноги, и злость душила его. «Мать — в приюте… А я даже не знал!»

Мимо шли автобусы, останавливались на остановках, но Корнилов даже не сделал попытки сесть. Шел и шел, словно решился идти всю дорогу до Ленинграда пешком. И, только зайдя уже за Выру, большое село на перекрестке двух дорог, остановился как вкопанный — что-то привлекло его внимание, что — он сразу даже и не сообразил. Остановился и провел рукой по глазам, словно этот жест мог помочь ему уйти от тяжелых мыслей. На обочине стояли две «Волги», обе такси. Шофер одной из машин цеплял тросом другую. Зацепив трос, он залез в кабину, посигналил и осторожно тронулся. Трос натянулся, и вот уже обе машины, вырулив на асфальт, поехали в сторону Гатчины.

Корнилов усмехнулся. «Как все просто. Подцепил и поехал. И никакие секретки трогать не надо. Отвез куда-нибудь в глухое место — открывай, заводи. Пусть включается сигнал, пусть гудит, воет… А что? Вариант!»

Его подвез в город на ЗИЛе угрюмый, молчаливый шофер. Он с таким остервенением гнал машину, что Корнилову даже подумалось: «Не миновать нам канавы». Наверное, был шофер чем-то очень огорчен и раздосадован. Так и мчались они, изредка покуривая, сквозь начинающие вечереть поля, не донимая друг друга разговорами. «Ну ничего, — успокаивал себя Корнилов, — еще не все потеряно. Давно там мать? Не больше трех месяцев. Завтра же все разузнаю и поеду за ней. И почему она просила мне не говорить?» Быстрая езда немного успокоила его.

Домой он приехал поздно вечером. Прошелся по пустой квартире, неприбранной, неуютной. Пластинки в ярких обложках валялись вперемежку с книгами где попало. Пыль лежала на тяжелой, массивной мебели. Когда Иннокентий еще жил здесь, они решили свезти всю эту мебель в комиссионный и купить новую. Но мать воспротивилась. Она не хотела расставаться с тем, что напоминало ей о муже.

Корнилов сел в кресло и невесело усмехнулся, подумав вдруг о том, что мебель эта, лет пятнадцать тому назад, казалось, навечно списанная в архив, скова вошла в моду, а всякие комбинированные гарнитуры на куриных ножках выглядят смешными пародиями на мебель…