Поставив последнюю точку и смахнув предательскую слезу с увлажнившихся век, Костя сполз с полатей (он писал, лежа на пузе, обложившись подушками, поскольку вычитал где-то, что именно эта диспозиция и есть оптимальная поза творца), сгреб все шестьсот страниц в кучу, впихнул их в объемистую папку и отправился в многотрудный поход.

Он обошел едва ли не все московские редакции, встречая всюду один и тот же взгляд: устало-сочувственный, соболезнующе-понимающий. Так смотрит старая опытная сиделка из клиники для умалишенных на нового пациента. «Оставьте, мы прочтем», — говорили Косте труженики правки ровными мягкими голосами, окидывая Костю и его трактат наметанным взором и ставя Косте диагноз безошибочно и мгновенно, на глаз, не прибегая к клиническому обследованию. «Спасибо, это интересно, но…» — вздыхали они через месяц, возвращая автору его творение.

— Они их не читают, — пояснил однажды Косте такой же, как и он, многотерпеливый ходок по издательствам. — Мы же графоманы. Они нас за версту чуют. Профессиональный нюх. Они не открывают даже. Ты волосок между страниц не вкладываешь? Я кладу. Давай проверим… Во, смотри, между шестнадцатой и семнадцатой! Лежит! И на триста десятой — волос… Не. Не читают. Хана.

— …Мать, где она есть-то? — Один из молодцев вырос на пороге прихожей. — Мы там все перерыли. Где рукопись? А! — Он увидел Костю. — Хозяин! Здорово. Где рукопись твоя?

«Неужели посадят? — мелькнуло у Кости в голове. — Неужели и правда обыск?.. Может, ОНИ начинают закручивать гайки? Устроят показательный процесс… Ельцина я там крыл? Крыл. Чубайса крыл? Еще как… Кого я там только не крыл! Я там всех смешал с грязью…»

— Зачем вам? — спросил он дрожащим от волнения голосом. — Вы кто такие?

— Хозяин, ты нам писанину свою гони, — прикрикнул на Костю молодец. — Остальное — не твоя забота.

«Посадят!» — понял Костя. Перед его мысленным взором пронеслось стремительно: Бутырки, нары в сыром каземате, место у параши… Бледная Нина шепчет сквозь слезы: «Костя, у нас нет денег на адвоката!»… Статья в «Монд»… Ну, почему в «Монд»? Можно и в «Таймс»: «В России снова появились диссиденты»… Нью-Йорк, пикеты у посольства…

— Зачем вам его рукопись, скажите толком! — взвизгнула теща, вернув Костю на грешную землю.

— Дмитрий Андреевич хочет ее напечатать, — нехотя пояснил молодец, глядя на часы. — За свой счет. Он уже с издательством договорился.

Костя замер. В который раз за сегодняшний день он обмирал от неожиданности.

— А… А каким тиражом? — выдавил он наконец, массируя влажной ладонью левую сторону груди.

— Хорошим тиражом. — И молодец весело подмигнул Косте.

Нина возвращалась с ночной смены, слава Богу, не пехом: Коля, шофер ресторанного «рафика», ехал в Нинины края, предложил ей по-свойски: «Давай подброшу! Ты же спишь на ходу, бедолага…»

Теперь она дремала, сидя на заднем сиденье. Открыла глаза, огляделась сонно: за мутноватым стеклом «рафика» мелькали переулки Таганки.

— Коля, — внезапно решилась Нина, — останови у перекрестка. Я выйду.

— Зачем? — недоуменно спросил Коля. — Седьмой час утра! Че ты тут потеряла?

— Погулять хочу. Пройтись, подышать.

Коля пожал плечами и тормознул у перекрестка.

Нина выбралась из «рафика», махнула рукой — мол, спасибо, не жди, езжай.

«Что ты тут потеряла?» Потеряла. Не она ее отец. Ее род.

Нина пошла вперед медленно, подняв воротник плаща, придерживая его у горла. Пальцы тотчас озябли. Утренний воздух был холоден и свеж уже по-зимнему.

Снега не было еще и в помине, но пахло близким снегом, скорым морозцем… Крак! Нина вспорола каблуком тончайший ледок, затянувший лужу.

«Что ты тут потеряла?» Вон она стоит, ее потеря, — двухэтажный особняк шереметевский…

Нина подошла к воротам, коснулась ладонью холодной чугунной ограды. Ее дом. Дом ее предков. Ее… Как это называется? Вспомнила — «недвижимость». Смешное слово.

Мой дом. Нина вздохнула легко, бросила на особняк последний взгляд и пошла прочь, больше ни разу не оглянувшись.

Твой дом? Представь себе на минуту, что он — твой. Что его у тебя не отобрали. Что ты в нем полноправная хозяйка. Что не было никогда на свете этого картавого господина из Симбирска, ни его, ни его злосчастной «Искры» с ее пожароопасным эффектом, ни этой треклятой ВОСР. Никаких тебе исторических катаклизмов, никаких экспроприаторов с голодными веселыми глазами.

Представь себе: это — твой дом. И что? Ты была бы счастливее, чем теперь?

Нина подошла к автобусной остановке. Поежилась зябко, грея замерзшие руки в рукавах.

Ты была бы так же несчастлива, как и теперь, моя дорогая. Ну, разве что подъезды бы не мыла. И в посудомойки бы наниматься не пришлось. Сдавала бы первый этаж каким-нибудь японцам под офис и жила бы безбедно. А на душе бы кошки скребли. Тот же муж никчемный, давным-давно опостылевший, та же тоска, то же одиночество. Жизнь с пустым сердцем.

Подошел первый автобус, утренний. Нина вошла в салон, пристроилась на краешке сиденья у окна.

А ведь отстал! Она вспомнила Диму. Отстал. Ненадолго его хватило… Ну, и хорошо. Хорошо? А ты душой сейчас не кривишь, графиня?

Ну разве что совсем немножечко. Чуть-чуть.

Девять часов утра. За окном машины мелькали утренние московские улицы.

Дима протяжно зевнул и потер глаза. Он не выспался. Лева разбудил его сегодня в половине восьмого и устроил форменную истерику. Кричал, что вся эта авантюра с мадам Шереметевой, это Димино «сватовство гусара» затянулись сверх всякой меры.

— Не наигрался еще, дитятко? — вопил Лева. В приватных разговорах он позволял себе быть нелицеприятным. — Не наигрался? Делом займись! Все на мои плечи скинул. На фабрике не был неделю, склад этот на Бауманской проворонили, он гроши стоил, все, ушел с концами…

Дима скучающе выслушал компаньона. Нет, он не наигрался. Куда там! Только во вкус вошел.

Его затягивала эта диковатая сомнительная забава: осада крепости по имени Нина. Крепость пока не сдавалась. Опытный захватчик Дима не терял надежды. Действовал исподтишка. Переползал через крепостной ров. Разоружал Нинино семейство. Переманивал Нинино воинство на свою сторону.

Сегодняшняя Димина акция проходила под девизом: «Расположить к себе маман, чего бы это ни стоило!» По данным Диминой разведки, Нинина мать собиралась сегодня пикетировать мэрию. В числе прочих убежденных большевиков, разумеется.

— А чего они бастуют? — спросил Дима, оглянувшись назад, на охранника Владика. Владик пожал плечами. Справа и слева от Владика восседали еще два Диминых амбала. Все заднее сиденье было завалено пакетами из «Макдоналдса» и пластиковыми запечатанными стаканчиками со «Столичной». На могучих коленях Диминых стражей покоились охапки красных гвоздик.

— «Кра-асная гвоздика, спутница тревог!» — пропел Дима фальшиво, но с чувством, и деловито спросил: — Водки не мало взяли?

— Всем хватит, шеф, — заверил Владик. — По стакану на рыло. Их там человек сорок будет, не больше. Опять же старухи в основном. Трезвенницы-язвенницы…

Язвенницы сгрудились возле Юрия Долгорукого, сжимая в озябших лапках транспаранты и плакатики.

Дима выбрался из машины, поправил красный атласный бант, приколотый к пиджаку, и приосанился.

— Ну? — Он подмигнул трем своим богатырям. Богатыри уже стояли возле машины, держа в руках подносы, уставленные водкой и жратвой. Владик сжимал под мышкой гвоздики. — Вперед! — скомандовал Дима и мужественно двинулся к пикетчикам. — Наше дело — правое, победа будет за нами.

Пикетчики взирали на приближающегося Диму хмуро и неприязненно.

— Доброе утро, господа! — выкрикнул Дима, приблизившись к ним вплотную. — Позвольте представиться…

— Здесь тебе не господа! — огрызнулся какой-то дедок. — Здесь товарищи. А преставиться ты всегда успеешь. Мы тебе поможем. Не мы, так киллер какой…

— Шутить изволите? — хохотнул Дима. — Ну да, товарищи. Запамятовал. Товарищи.