Последний воин Сидерима. Он стоит вопреки всему. Злые слёзы вычерчивают дорожки на потемневшем от копоти лице. Город не просто захватили, его попытались стереть с лица земли, обрушив стенобитные орудия на здания, огнем пожара поглощая всё, что осталось после разрушений. Большинство захватчиков либо вернулись в лагерь, либо грабят дымящиеся руины. Лишь небольшой отряд всё еще сражается, пытаясь одолеть последнего защитника столицы. Но он стоит. Отмахивается мечом неистово, безумно. Он ранен, кровь испачкала белые одежды, указывающие на то, что воин королевской крови. Вопреки разуму, вопреки смерти он стоит, сражается, скорбя по погибшей стране, погибшей семье. Лишь слёзы позволяет себе воин, понимая — ему не победить. В неосознанной ярости, он старается продать свою жизнь как можно дороже, прихватив с собой побольше врагов.

Он прибыл слишком поздно, город уже пал. Вернувшийся из дальней экспедиции отряд молодого воеводы не смог переломить ситуацию, но полег с доблестью, защищая своего командира. И теперь выжившему осталось лишь яростно отмахиваться мечом от навалившихся скопом врагов, наполняя каждый удар клинка злостью и отчаянием. Сражаться, несмотря на то, что больше нет страны, столица уничтожена, вся королевская семья убита. Сражаться. Не смотреть на дым пожарищ, не думать о бесполезности и безрассудности собственной отваги, собственного отчаяния. Вкладывать в каждый выпад всю безысходность и бессмысленность последней битвы.

На миг воин застыл, глядя поверх вражеских голов. Дикое лошадиное ржание заставило и нападающих отвлечься от сражения. Миг. И громадный вороной жеребец перемахнул через них, резко остановившись на пятачке перед последним сидеримцем. Миг. И сильная рука выхватила воина из-под остриев пик и мечей, поднимая над ними, усаживая на спину дикого, казалось, неуправляемого коня. Всё произошло настолько быстро, что защитник Сидерима не успел понять, осознать, не померещилось ли ему всё это… и лишь все та же крепкая рука, выдернувшая из когтей неминуемой гибели, дала понять — не померещилось. Усаженный почти на шею лошади перед седлом, воин попытался рассмотреть, кто же этот неизвестный спаситель и спаситель ли он вообще. Белый щеголеватый плюмаж стекал с верхушки шлема по плечу на ярко-голубой плащ. Забрало скрывало лицо, но бело-синих красок достаточно, чтобы понять — он не из вражеского стана. Но кто?

— Кто ты? — попытался спросить сидеримец, пока враги, опешившие от подобной дерзости, перегруппировывались, готовясь к нападению на всадника, укравшего их законную добычу.

— Скажи, что ты отдашь за свою победу, за свою жизнь, за свою месть? — прозвучало вместо ответа.

— Всё!!! — отчаяние воина столь велико, что он готов был ухватиться даже за призрачную надежду.

— Тогда… кто я? — и с этими словами незнакомец вынул клинок из ножен. Эфес двуручника лег в ладонь левой руки так, словно владелец не замечал внушительного веса оружия. Миг — и бело-голубая смерть ворвалась в ряды врагов, сметая их со своего пути без разбору с такой скоростью, что противники просто не успевали защищаться, падая под лезвием меча.

— Ты… бог войны? — изумлено спросил воин.

— Отныне я — твой меч.

— Мой… меч? Тогда убей их всех! — выкрикнул сидеримец, впадая в истерию от происходящего. И захват столицы, и бой, и гибель его личного отряда, опоздавшего на сутки и не успевшего помочь обороне, и появление неожиданного спасителя — все это смешалось в мыслях, голова пошла кругом. Единственное, что он понимал, что знал, так это жажду уничтожения врагов, посмевших разорить его страну, убить его семью и истребить народ. Ярость правителя закипала лавой в жилах последнего наследника, бросая в безрассудство.

— Всех! До единого!

— Как скажешь, мой господин, — незнакомец прижал сидеримца к себе покрепче, огромный меч сверкнул широким лезвием над белыми перьями плюмажа, и вороной жеребец, всхрапнув, понес всадников на врага.

Сине-белый смерч на угольно-черном коне летел по улицам разрушенного города. Если кто из врагов и успевал поднять оружие, отвлекшись от грабительства, то все равно опаздывал. Тяжелая сталь двуручника обрушивалась столь молниеносно, словно это легкая сабля, а не почти двухметровый меч.

Лагерь гидериан, напавших на Сидерим, находился за городом, где меньше трупов, меньше гари, дыма. Жеребец, вылетевший почти на пики караульных, дал свечу, но управляемый твердой рукой всадника, вовремя перехватившего узду, успокоился, нервно переступая с ноги на ногу, вытаптывая ток перед воинами, ощетинившимися копьями.

— Стоять! — взревел из-за спин командный голос. На гнедом коне вперед караульных выехал полководец. По крайней мере, о столь высоком чине свидетельствовал пышный султан на шлеме, который разрешено носить лишь высокородным.

— Стоять, разве не видите, он мадеранин и, судя по белому на голубом, королевской крови. Вы с империей войну решили затеять? — гаркнул выехавший на воинов. Те притихли, но пики не убрали. Полководец поднял бровь и, подслеповато щурясь, посмотрел на всадника на вороном коне. И озлобленно сплюнул.

— Эй, мадеранин, хоть ты и королевской крови, раз позволяешь себе носить белое, но ублюдок сидеримский — наш, так что отдай его и проваливай своей дорогой. Это не твоя война.

— Чего ты хочешь, господин мой? — спросил тот, кого назвали мадеранином, по-прежнему прижимая наследника к себе.

— Убей их всех, я решений не меняю, — злобно прошипел сидеримец, указывая рукой на лагерь гидериан.

Шпоры впились в бока жеребца, и тот повторно дал свечу, срываясь в карьер. Сине-белая смерть продолжила свое стремительное кровавое шествие, и первой полетела наземь голова полководца. За мгновение лагерь превратился в гудящий улей, в который налили воды. Вороная зверюга перемахивала через палатки, словно это низкий плетень, никакой преграды не создающий. Под стать коню и всадник, для которого враги, сбегающиеся со всех концов лагеря, соперниками не являлись. Он не дрался, он убивал.

— Убить ублюдка! И щенка сидеримского в придачу! — принц Гидера, возглавлявший поход на Сидерим, вылетел из своего шатра и даже успел вскочить в седло, когда зловещий двуручник взлетел над его головой.

— Остановись, Разящий! — сталь с глухим стуком столкнулась с посохом, которым преградил путь смерти еще один неожиданный участник развернувшихся событий. На белоснежной лошади восседал старик, облаченный в слепяще-белые одеяния, с моложавым, не изборожденным морщинами лицом. Серебро седины убрано в низкий пучок, перехваченный такой же белой лентой на уровне лопаток. Всадник словно светился весь, и от этого света резало глаза. Присутствующие мгновенно узнали его. Да и как можно не узнать Верховного жреца Мадерека, отца Кирита?

— Отойди, Кирит, иначе и ты умрешь, — глухо ответил спаситель наследника разоренного королевства.

— Разящий, я прошу, — жрец почтительно склонил голову.

Сидеримец же прижал ладонь ко рту, стараясь не дышать, силясь понять, что же здесь происходит и кто этот таинственный спаситель, перед которым склоняет голову даже Верховный жрец Мадерека, величайшей из империй, отец Кирит, который не выказывает подобного почтения даже императору. Неприятный холодок пробежал по спине воина, когда он услышал, как снимается шлем. Боялся оглянуться, боялся посмотреть на того, к кому Верховный обращается с просьбой, а не приказывает.

— Проклятье! — и теперь уже рот ладонью закрыл принц Гидера, отпрянув в ужасе. — Да пусть он забирает этого щуренка сидеримского, такой конец его дней меня устроит, — пробормотал он себе под нос.

Защитнику Сидерима показалось, что от воцарившегося вокруг гнетущего молчания у него встали волосы дыбом. Гидериане смотрели испуганно, а кто-то и злорадно косился на воина, словно участь быть убитым в сражении или попасть в плен намного лучше той, что сейчас сидела за его спиной в обличье всадника в бело-голубых одеждах. И лишь жрец смотрел с сожалением, даже какой-то скорбью. Взъерошив короткие светлые волосы, наследник Сидерима зарычал, отгоняя страх, и резко обернулся.