закрыв глаза, качаясь и дрожа,

закинув голову и конвульсивно заикаясь,

читающего АВГУСТ, словно плач,

навзрыд, как заклинанье, как молитву.

Его хватились и хотели пригласить

туда, где люстры, где камин и где поминки.

Но след его простыл: он был уже в Москве,

а может быть, садился в электричку.

Но раз в полгода ровно сорок лет,

нет, даже сорок три, последним заклинаньем

он возвращается в «трепещущий ольшаник»

и делает обход своих владений,

где каждая сосна ему сестра.

Невольный поводырь

1

Лестница мало того что была крутая, но еще оказалась и раздолбанная, и, в отсутствие лампочки, каждый пролет приходилось брать штурмом на ощупь: в шершавых зазубринах перила то и дело прерывались и, сохраняя направление движения, оголялись сиротливо торчащими прутьями.

…Я пошарил по стене и, нащупав предполагаемую кнопку, позвонил. В задумчивости постоял и в ожидании приближающихся шагов прислушался. Тишина.

Опять нажал на кнопку и, пустившись на хитрость, подержал ее некоторое время утопленной. Но вместо шагов прямо у меня под ногами что-то стремительно прошуршало. Скорее всего, крыса. И снова тишина.

Уже собравшись уходить и усомнившись в исправности сигнализации, я решил напоследок устроить «контрольную канонаду», но, не успев еще сложить пальцы в кулак, нечаянно дотронулся до двери, и та, чуть слышно заскрипев, неожиданно сама отворилась и медленно поехала…

Все продолжая хозяйничать, темнота пошла на убыль: впереди откуда-то снизу и сбоку просачивался свет. Нацелившись на мерцающую полоску, я в нерешительности остановился и, все еще в сомнении – стучать или не стучать, – вдруг очутился прямо в комнате.

Несмотря на утро, окна в комнате были занавешены.

Как будто на сцене, колченогий торшер освещал швейную машинку и склонившийся над ней силуэт.

Посередине разбросанных по половицам лоскутков – в полосатых подтяжках, точно застигнутый врасплох, стоял похожий на старого парикмахера человек. Это был Михаил Светлов.

– Прошу… – Михаил Аркадьевич сделал по направлению ко мне шаг и вдруг протянул руку.

Я этого не ожидал, и, не достигнув кульминации, рукопожатие, скукожась, забуксовало; правда, рука, не соответствуя внешнему облику своего хозяина, оказалась совсем не мягкой.

– Странно, очень странно… И как это вы меня здесь откопали?

Произнес он это быстро-быстро и с каким-то чуть ли не дворянским изяществом грассируя.

Прокручивая заранее приготовленную фразу и окончательно в ней запутавшись, я опустил голову.

– Что, стихи принесли? – он еще раз внимательно меня оглядел. – Выкладывайте, голубчик, выкладывайте…

– Здравствуйте, – выдавил я, так и не выйдя из ступора, – я к вам по поручению «Пропеллера». «Пропеллер» – это наша газета. А мы… – тут я запнулся, – студенты… Не могли бы вы нам рассказать про Иосифа Уткина… Ведь он ваш друг…

– Э-э… – как-то сразу поникнув, невесело усмехнулся Михаил Аркадьевич, – тогда вам надо к уткиноведу…

Я удивился:

– А разве такие бывают?

– Представьте, – точно и сам удивляясь своему пророчеству, печально улыбнулся он, – и уткиноведы бывают, и светловеды будут…

Я промолчал.

– Додик, Додик, Додик… – опять быстро-быстро заговорил Михаил Аркадьевич, – какая же у него фамилия? – и, порывшись у себя в карманах, вдруг достал что-то похожее на бланк, а может, эта была квитанция; и, оторвав от нее клочок, вручил его мне. – Вы лучше вот что: вот вам мой телефон, только не сюда, сюда телефона нет, и вы мне позвоните. И мы с вами разыщем этого удивительного Додика…

– Уткиноведа Додика, – словно примеривая диковинное украшение, добавил он мне на прощание.

Я засунул квиток за пазуху, и Михаил Аркадьевич, проводив меня до порога, опять протянул мне ладонь. И на этот раз рукопожатие совсем не смазалось.

Склонившаяся над рукавом пиджака, с гребнем в копне седых волос, женщина все продолжала крутить свой штурвал, а сопровождающий эту картину стрекот так и напрашивался на сравнение со звуком строчащего пулемета.2

Я позвонил.

– Э-э…где же это моя записная книжка? Сейчас мы ее найдем… куда же она задевалась?.. Звоните, голубчик, еще, и я ее непременно найду.

На следующий день в предотвращение надвигающейся потери (сейчас найдет – и все – и нашему разговору – хана!) я решил его опередить.

– Михаил Аркадьевич… – пролепетал я срывающимся от волнения голосом, – понимаете, «Пропеллер»… это все ерунда… понимаете… мне надо с вами обязательно встретиться и посоветоваться… понимаете… больше не с кем…

– Но голубчик, ну что я вам могу посоветовать, ведь я же вас совсем не знаю. Ну хорошо, приходите в Дом литераторов. Сегодня я там. Скажете, что к Светлову.3

И уже за буфетной стойкой со словами «Ну, давайте, давайте, голубчик, не стесняйтесь!» этот печальный рыцарь отверженных и обездоленных опустил бы свою невесомую, как высушенный лист, ладонь на мое плечо.И с его легкой руки мне было бы совсем не стыдно ему прочитать:

Я придумал новые шахматы.

Посередине – осел и змея.

По бокам у них – два барана.

По бокам у баранов – две коровы.

По краям – две свиньи.

А впереди – усиленный наряд милиции.

Но я так и не решился: эти символические фигуры я изобрету еще только через четыре года уже на Колыме. 4

Говорят, на шестидесятилетие, скинувшись по червонцу, друзья подарили автору легендарной «Гренады» холодильник. А когда он умирал на больничной койке, то даже и тут не удержался и пошутил: неси, старуха, пиво, рак уже есть.

Ну, у кого еще можно обнаружить такую удивительную вывеску на фасаде публичного дома : ЗА ПЛОТЬ ЗАПЛОТЬ!

И все-таки не совсем понятно: почему – уже замыслив свое путешествие ПО ПИСАТЕЛЯМ, предваряя этот увлекательный променад, еще не изобразив ни одной самостоятельной строчки, я именно ему нанес свой самый первый визит.

Наверно, совсем не потому, что, сортируя на мамином юбилее из карманов висящих у нас в коридоре шинелей серебро и медь, я все мечтал отдать родную землю томящимся в подвалах и полуподвалах товарищам, а на вопрос откуда у парня испанская грусть? дает ответ дергающийся глаз моего папы.

И, наверно, совсем не случайно окончательную точку в этой загадке своим «Разговором с Михаилом Светловым» поставил Варлам Тихонович Шаламов.

« Светлов , – вспоминает он, – встал, протягивая мне руку :

– Подождите, я вам кое-что скажу. Я, может быть, плохой поэт, но я никогда ни на кого не донес, ни на кого ничего не написал». И тогда Варлам Тихонович подумал, что « для тех лет это была немалая заслуга – пожалуй, еще потрудней, чем написать свою знаменитую Гренаду».

Последний мастер

Я вытащил из кармана квитанцию и пробежался глазами по кнопкам. Как-то все-таки странно. Неужели в адресном столе ошиблись? А может, я перепутал номер дома. Надо спуститься вниз и проверить.

Оказывается, не перепутал.

Вернувшись обратно, я еще раз перечитал все фамилии и, прежде чем позвонить, задумался.

У каждого человека, если у него нет отдельной жилплощади, среди наклеенных с фамилиями полосок должна радовать глаз хотя бы своя персональная кнопка. А здесь мало того что коммуналка. Еще и без опознавательного знака.

Придется звонить наугад – кто-нибудь да откроет.

С той стороны спросили:

– Кто там?

Спрашивала женщина. Я сказал:

– Простите… Здесь живет Варлам Тихонович Шаламов?

За дверью ничего не ответили. Я стоял и ждал… Я решил нажать на другую кнопку, может, другая окажется поудачливее, но в это время звякнула цепочка, и за спиной у женщины я увидел старика. Он двигался из глубины коридора какой-то непонятной поступью.