Очкарик близоруко щурится и, поправив очки, подходит к нашему капитану Андрюше. Уставившись на хвостик берета, Андрюша его тупо разглядывает.

– Н-ну, ты, – мужественно начинает очкарик, – с-с-ска-ка-жи с-своим, что-то-бы н-не-е-медленно…

Андрюша не дает очкарику договорить и делает короткий взмах…

Очкарик все ищет свои очки, а мы уже выбегаем из парка и победителями приближаемся к подворотне. Возле помойки с мячом под мышкой нас ожидает Колька Лахтиков. Колька улыбается.

А возле Андрюши крутится маленький Валерик по прозвищу Петушок. На Валерике аккуратный вельветовый костюмчик, и Валерик все крутится вокруг Андрюши и приговаривает:

– Андрюш, а, Андрюш… А как ты его, Андрюша, а?..2

Куда-то укатился Татушин – он сегодня у меня в дубле. У Татушина травма. Завтра поеду на тренировку в Тарасовку и узнаю: а вдруг уже выздоровел? Послезавтра на «Динамо» игра.

Я играю в футбол на столе. Сам с собой. Но все равно «Спартак» – «Торпедо». А бью, как на бильярде, по очереди. Каждый мой футболист – пуговица.

Те, что гоняют в поле, – от пиджака или от пижамы. В воротах – от пальто. Мячик – от наволочки. А вместо штанг – спичечные коробки.

Дублеры только что сыграли, и на разминку из раздевалки выходит основной состав. Пока футболисты разминаются, я строю для дублеров график результативности.3

Вокруг стадиона «Динамо» вдоль забора несколько километров толпы. Играют наши с немцами. А немцы – чемпионы мира.

За забором – с ведерком в руке пацан. Зачерпнет стаканом и через решетку протягивает. Простой воды. И каждый дает ему гривенник.

Еще только четыре утра, но уже духота. Недавно устраивали перекличку. Толпа, хотя и стоит на месте, но все равно растет…

Без четверти шесть хлынут из метро. В восемь прицокает милиция. А билеты начнут давать в десять.4

Мы решили протыриться. Я вообще-то был против, но Анисим меня убедил. Вокруг арены все с ним носились с контроля на контроль, но на трибуну так и не прорвались.

А билеты Анисим толкнул. По четвертаку. Правда, Бабон потом все отобрал.Зато наши победили.

Меня оставили с носом

На заднем дворе, там, где на газоне вытоптана трава, у каждого свое государство.

У Бабона – Америка. У Двор Иваныча – Аргентина. У Кольки Лахтикова – Африка. И даже у маленького Петушка – целый Китай.

А у меня – ничего. Потому что мой папа – еврей.

– Ну, что, Израиль, – улыбается мне Колька Лахтиков, – не принимают?

И я молчу и все смотрю на перочинный нож. Его передает Бабону Двор Иваныч.

Бабон прицеливается и вонзается острием в Аргентину. Проводит черту и присоединяет часть Аргентины к Америке. Очередь за Петушком.

У Петушка неудача: ножик сначала воткнулся, но потом не удержался и свалился.

Бабушка Лиза говорит, что у моей сестры Наташки папа совсем даже и не папа. И хотя он тоже дядя Гриша, но он все равно русский. Потому что его фамилия Башкиров. А моя фамилия Киновер.

Я говорю Кольке Лахтикову:

– А знаешь, какая моя настоящая фамилия?

Колька смеется:

– Знаю. Твоя настоящая фамилия Перельман. И зовут тебя Моисей Самуилович.

Моисей Самуилович живет на втором этаже, и ему разбили на кухне стекло.

Я говорю:

– Мудак. Моя настоящая фамилия Башкиров.

Ну, все. Сейчас мне что-нибудь отрежут. Какую-нибудь Австралию. Или Испанию. Я даже согласен на Люксембург. И потом я оттяпаю у Петушка часть Китая.

Бабон ко мне поворачивается:

– Иди, сука, сюда!

Я подхожу. Выкатив на меня подбородок, Бабон сощуривается и, как будто я Красная Шапочка, клацает в раззявленной пасти клыками. Такой смешной. А у самого в руке нож.

– Ну, хочешь?! – и так отрывисто замахивается.

Я смотрю на Бабона и молча от него пячусь.

– Ну, хочешь? – опять повторяет Бабон и начинает водить ножом у меня перед носом. – Ну, хочешь, б. дь, отрежу!!!

Я опускаю голову и продолжаю молчать.– Иди, гнида, гуляй… – сжаливается надо мной Бабон и, так ничего мне и не отрезав, оставляет меня с носом.

Красная шапочка

Возле витрины я и мой корешок Сема по кличке Горбонос. У Семы белесые брови, прекрасный рыжий чуб и совершенно синие наглые глаза.

– Заделаем? – мечтательно шепчет Сема.

– Погоди.

На витрине конфеты – «Золотой ключик», «Петушок», «Красная Шапочка»…

– Заделаем?

– Погоди, – шепчу я.

Выбираю «Красную Шапочку» и тихонько отодвигаю стеклышко.

– Атас! – отдергиваю руку и замираю.

– Ну, и конек же ты, – смеется Сема, – ну, и конек!

– Сволочь, – шепчу я Семе, – гадина… – и снова отодвигаю стеклышко.

«Красная Шапочка». Я хватаю ее за фантик и оборачиваюсь. Роняю. Снова оборачиваюсь. Снова хватаю.

– Атас, – еще раз шепчет Сема и исчезает.

Кто я теперь? Теперь я вор. Теперь я не какой-нибудь там фраер. Теперь я жиган Толик по кличке Сундук.

– Ну, что, конек, заделал? – улыбается Сема и протягивает руку. – Где «Красная Шапочка»?

– Где? А вот где! – и прямо с фантиком запихиваю «Красную Шапочку» в рот.

Сема разворачивается и бьет.

Я бросаюсь на Сему и начинаю его душить. Потом валю. Потом начинаю стучать Семиной головой об асфальт. При каждом ударе об асфальт Семина голова издает металлический звон…

Потом я открываю глаза и слышу куранты. Мне пора в музыкальную школу.

Номерки

Я подхожу к стойке и, расстегнув пальто, смотрю на тетю Зину. У тети Зины на коленях клубок. И в каждой руке по спице. Как у нас во дворе на лавочке. Только на лавочке сидит лифтерша, а тетя Зина сидит в гардеробе на стуле.

На каждый класс приходится по сорок номерков, и вот уже, наверно, полгода, как мы в них играем.

Первый урок начинается в половине девятого, и, пока тетя Зина не откроет ключом дверь, мы ее ждем на морозе прямо на ступеньках. И к восьми часам уже всегда стоит очередь.

По правилам игры сначала сверяется первая цифра.

– Ваш номерок! – выбираешь себе кого-нибудь поплюгавее, и тот, кого ты взял на прицел, обязан тебе ее открыть.

У него первая цифра – два. А у тебя – три. И тот, у кого два, подставляет тебе для шелобана свой лоб.

Потом сверяется и вторая… И если у тебя номер 39, то тебе даже не страшен и сам Лиса.

Но еще во второй четверти Лиса 39-й номер потерял. И потом пришел к тете Зине и сознался. И теперь он даже и не знает, что ему делать. И тетя Зина его пожалела и вешает ему без номерка. Зато теперь у Лисы в кармане всегда 39-й.

Лиса у нас в классе самый сильный, и когда поднимаешься по лестнице на третий этаж, то как будто контролер проверяет у каждого билет. И если раньше играли все, то теперь играет один Лиса, а все остальные борются за право получить от него хотя бы на шелобан меньше. А если есть желание вытряхнуть карман, то за каждый свой непробитый шелобан Лиса снимает десять копеек.

Можно, конечно, прийти вообще без пальто, а кепку или ушанку засунуть в портфель. Но Лиса за этим следит строго, и за сокрытие верхней одежды, помимо двух нулей, грозит дополнительный штраф. А за обнаруженный в портфеле головной убор еще и выкуп.

Я поворачиваю голову и смотрю на часы. Часы висят над лестницей. На стрелках 17 минут.

Девятки, восьмерки и семерки уже давно прошли. Шестерки с пятерками – тоже. Сейчас потянутся четверки и тройки. А перед самым звонком – двойки и единицы… А мне уже спешить некуда.

Я снимаю пальто и теперь смотрю на номерок. Я на него нацелился уже, наверно, месяц тому назад. И все не хватало пороху. Но вот сегодня, наконец-то, взял на мушку. Осталось только выстрелить.

Этот номерок всегда висит на отшибе, и его никто никогда не берет. Но для меня дело тут совсем не в цифре ноль, хотя, конечно, никому не светит ходить с размалеванным лбом. Все дело в завораживающей цифре четыре. И если даже только подумать, что ты закручиваешь хотя бы один шелобан, зато самому Лисе, то от одной этой мысли кругом идет голова. И в последние дни я иногда даже просыпаюсь ночью и, натянув школьную форму, все перед зеркалом тренируюсь – из какого кармана мужественнее этот номер вытаскивать: из гимнастерки или из штанов?