Дядя вася

По клеенке ползет таракан. Прицелившись тряпкой, я наношу удар. Таракан прекращает движение и застывает.

На кухню пришел дядя Вася. Это наш новый сосед. Его вселили в одну из бывших комнат Натальи Михайловны.

– Толик, извини меня, пожалуйста, – ласково начинает дядя Вася. – Очень тебя прошу, зайди ко мне…

Дядя Вася в тельняшке. Он среднего роста. Такой чубастый, и на обеих руках – по татуировке. На правой – отсутствует большой палец. Дядя Вася – участник Великой Отечественной войны. Бывший партизан. Временно нигде не работает. Лечится.

– Хорошо, – говорю я дяде Васе и снимаю с чайника крышку, – сейчас… закипит…

Дядя Вася садится на стул и, вытащив пачку, ловко достает папиросу. Закуривает.

– Ты один, Толик, человек….

Я слежу за чайником и каким-то боковым зрением ощущаю дяди-Васин взгляд. Взгляд у него недобрый и угрюмый. Как будто навешивает замок. Наверно, много пережил.

– Что, устал? – участливо спрашивает дядя Вася и стряхивает прямо на пол пепел. Не спеша поднимается и, как-то независимо от своего вопроса, словно тут же его позабыл, деловито напоминает:

– Так зайди, дорогой… ты мне очень нужен…

Чайник, наконец, закипает, и я его хватаю за ручку…

В дяди-Васину комнату все время приоткрыта дверь. А сам дядя Вася стоит всегда лицом к коридору. Наблюдает за обстановкой. Или сидит. Но так, чтобы все было видно. Как на посту. Даже если у него гости. Наверно, привычка. А может, такой характер. Общительный.

– Заходи, заходи, голубчик… – улыбается мне навстречу дядя Вася и широким жестом приглашает меня присесть.

В нескольких шагах от дяди Васи стоит Федосья Павловна. У нее за спиной высится аккуратно взбитая подушка. Поверх подушки – кружева.

– Феня, достань рюмку… ты, Толик, не стесняйся… Ты, я слышал, москвич… – Дядя Вася наливает мне коньяк и придвигает блюдце. На блюдце – шпроты. – Давай, за столицу!..

– Не, Василь Нилыч… не могу… у меня сегодня талон… к зубному… – Федосья Павловна протягивает мне вилку. – Спасибо, Федосья Павловна… Нет, честное слово…

Федосья Павловна – дяди-Васина спутница жизни. Она за дядей Васей ухаживает. Поддерживает в трудную минуту.

С виду ей лет пятьдесят, но у нее сейчас вторая молодость. Федосья Павловна работает в санэпидстанции. Отлавливает в пределах Ленинградской области мышей.

«Поймает мышку и ложит ее в мешочек. А мешочек – в лаболаторию». Я сам слышал на кухне, когда чистил в помойное ведро картошку, а Варвара Алексеевна разговаривала возле плиты с соседкой. «А начальница ЖЭКа – ее знакомая».

А дядя Вася по специальности сантехник, но сейчас открылись старые раны.

От первого брака у Федосьи Павловны уже двое внуков, и свою комнату она оставила дочери. А пока переехала к дяде Васе.

Но все это, конечно, временно. Скоро они распишутся, и им дадут отдельную квартиру.

Дядя Вася нагибается и откуда-то из ящика достает альбом. Вынимает из альбома фотографии и показывает. Вот его первая жена. А это первая дочь. С фотографии глядит ничем не примечательная женщина с чахлыми кудельками. Женщина держит за руку девочку. Девочка, хотя и малышка, но не очень приятная. Не поймешь, то ли захнычет, то ли завопит.

– Скоро восемнадцать! – с гордостью произносит дядя Вася и снова наполняет рюмку.

– Вась, может, хватит… – опасливо косится Федосья Павловна, и дядя Вася вдруг со всей силы стукает кулаком по скатерти:

– Молчать!!!

Федосья Павловна как-то затравленно морщится, но, взяв себя в руки, успокаивающе улыбается:

– Васенька… ну, Вась…

Дядя Вася облапливает ее за мягкое место и, похлопав, как бы отходит:

– Шучу, шучу… – Потом отстраняет и, подмигивая в мою сторону, расплывается: – Достань-ка ты лучше, мать, грибочков… – Поворачивается и вдруг ни с того ни с сего затягивает песню. Во весь голос: – Друзья, люблю я Ле-нин-ские го-о-ррры…

Последний слог он вытягивает особенно смачно. Чувствуется, что пение доставляет ему удовольствие. Потом так же неожиданно замолкает и смотрит на меня исподлобья.

– Значит, москвич…

Я дожевываю шпротину и пытаюсь подняться:

– Ладно, Василий Нилыч, я пойду…

Но дядя Вася опускает мне на плечо ладонь и, нажав, прижимает обратно к стулу.

– Толик… – дядя Вася ко мне наклоняется, – ты, конечно, меня извини… – и вдруг поворачивается к Федосье Павловне: – Оставь нас, мать, одних. У нас мужской разговор. Ты слышишь, мать… Я повторяю один раз… – Федосья Павловна опять настороженно морщится и, выжав через силу улыбку, встает. – Через десять минут зайдешь!

Дядя Вася наполняет мне рюмку и, наклонившись еще ближе, сжимает мой локоть. Как будто клещами.

– Толик… Мы же с тобой мужчины…

Выпивает и долго смотрит в одну точку.

Я говорю:

– Василь Нилыч… Все. Не могу… Серьезно…

Дядя Вася придвигает тарелку с грибами.

– Толик, ты меня обижаешь… – Потом вдруг выходит в коридор и, убедившись, что никого нет, возвращается. Плотно прикрывает дверь. – Так. – Дядя Вася понижает голос и, как бы наслаждаясь значительностью каждого произнесенного слова, продолжает: – Сегодня этих людей в квартире не будет! Ты меня понял? – Потом окидывает меня суровым взглядом и вдруг протягивает пятерню. И я ее невольно хватаю и трясу. Хочу освободить свою, но дядя Вася сразу не отпускает.

– Ты меня, Толик, понял?.. – еще раз повторяет дядя Вася и задумывается. – Собаку я беру на себя…

Руку он уже отпустил и теперь снова как-то даже добродушно улыбается.

– Ты меня, Толик, пожалуйста, извини…

Дядя Вася открывает дверь и выходит вслед за мной в коридор. Из кухни с кастрюлей в руках возвращается Федосья Павловна.

Герой нашего времени

Я сижу на тахте и, откинувшись на спинку, нервно поглядываю на будильник. Сейчас начнут звонить. Марта уже перешла на вой.

И вдруг я слышу голос дяди Васи. Совсем рядом. В тамбуре. А вслед за голосом дяди Васи какой-то несмелый Лешин. Друзья отодвигают задвижку, и собачий вой сменяется радостным повизгиванием.

– Марта… хорошая… Марта… – с нежной убедительностью приговаривает за стеной дядя Вася, и вместо рычания и надрывного лая начинается обычное перекатывание. Марта носится по комнате и, как при встрече с Клавдией Ивановной, гоняет по полу что-то увесистое. Дядю Васю признают своим.

Вот это, я понимаю, человек. Пришел. Увидел. И покорил. Собаку на мякине не проведешь. Она все чувствует. Где добро, а где зло. А если бы вошел я, то она бы меня, наверно, загрызла.

Сейчас дядя Вася все уладит – и ребята все поймут. А когда возвратится Клавдия Ивановна, то пойдут мыть посуду. А дядя Вася, когда Клавдия Ивановна на работе, будет с Мартой гулять.

Голоса за стеной постепенно крепчают, и Леша уже выходит в носках в туалет… Дядя Вася набрал высоту. Он поет, его новые товарищи сражены наповал. Угощением.

– Па-а де-ревне мы пройдем… Ночевать па-про-сим-ся…

Дядя Вася поднимается из-за стола и, оставив неприкрытой дверь, выходит в коридор. И вслед за дядей Васей, сразу же соскучившись без верного друга, выскакивает Марта. Соседи уже предупреждены. Марта носится по коридору, а дядя Вася подходит к телефону и набирает номер.

– Извините меня, пожалуйста, – начинает, как обычно, дядя Вася, – мне нужен… – и называет имя-отчество.

…Я смотрю на часы. Уже половина седьмого. Скоро придет Клавдия Ивановна.

– Слушай, дорогой!.. – радостно выпаливает дядя Вася. – Приветствую. Сколько лет, сколько зим!.. Я? Да ничего. Уже в Ленинграде. На Невском. Дом сто тридцать четыре, квартира один. Заходи… Что звоню? Да тут, понимаешь… – все это произносится громко – так, чтобы слышала вся квартира. – Что, что? Да нет, не отдельная… коммуналка… Понимаешь… соседка… водит гопников… каждый день… нигде не работают… Что, что? Соседка? Работает… в столовой… мясником… засрали, понимаешь, всю квартиру… а у нее боксер… да нет, собака… эти гаврики пьяные, а боксер в колидоре… слышишь, лает… а тут бабуси, дети… Сколько жильцов? Четырнадцать… Очень тебя прошу… Позвони в отделение и пришли сюда людей… Какое отделение? На Гончарной… У Московского вокзала… Дом сто тридцать четыре, квартира один. Ну, дорогой, спасибо! Заходи, обязательно заходи… Я? Да лечусь. Что, что? – дядя Вася хохочет. – Найдем, конечно, найдем… Ну, будь здоров! Да. Запиши телефон.