– …но ведь это, – и чуть ли уже не плачу, – ведь это же я… Вы что, не узнаете? – и даже потрогал у себя на скуле щетину. – Смотрите, – и дотрагиваюсь до фотографии, – вот видите, та же самая…

(А фотография – на обложке, где я с точно такой же щетиной – теперь, правда, еще и поседела – в окружении ящиков за нашим овощным. Но всем почему-то мерещится Сибирь.

И даже иногда читают, что обо мне написал Искандер:

«Мне кажется, самая обаятельная черта в творчестве Анатолия Михайлова – это тонкий скрытый лиризм…»

И тоже потом уставятся и все никак не могут отгадать.

– А это, – спрашивают, – кто, Аксенов?)

Но он все равно ни в какую.

– Нам, – говорит, – нужен документ.

Оказывается, еще не все. Помимо справки, что эти книжки мои, надо еще и доказать, что они не представляют государственной ценности. А если не докажу, то придется платить госпошлину.

– Но я же их издал за свой счет… вот, – говорю, – читайте… «Издание осуществлено за счет средств автора». И везу их, – объясняю, – в подарок студентам и буду раздавать на симпозиуме в фойе…

– В каком еще таком, – прищуривается, – фойе?..

– Как, – удивляюсь, – в каком? – и давай ему опять все по новой разжевывать. Но он опять ничего не понимает.

Теперь, наверно, запомнит и тормознет; я ведь ему и рейс, и число – все, как на блюдечке, выложил. Всего-то было узнать: разрешается провозить шестьдесят четыре килограмма (два места по тридцать два да плюс ручная кладь). А я с ним тут размазываю кашу. Выходит, что баран все-таки я.2

Можно, конечно, бороду сбрить, и тогда он меня вообще не узнает. Но тогда и мой покупатель может усомниться в моей подлинности.

У меня один раз такой случай уже был. На Невском. Стою со своим «Ложным суставом» на троллейбусной остановке, а рядом со мной прямо на костыле сидит одноногий Федя.

Вообще-то ноги у него две. Но это смотря где. Как-то у нас в гастрономе гляжу, меняет у кассирши мелочь. Я даже несколько раз пересчитал: а вдруг обман зрения? Но никакого обмана. А на рабочем месте всегда почему-то одна. И, помимо соотечественников, его еще обслуживают иностранцы. И, помню, один, весь в наколотых на пилотку значках, вдруг хватает меня за локоть и, восхищенно вскинув большой палец, уже выдвигает у себя на груди целую подзорную трубу.

– Ай эм, – и так приветливо нам улыбается, – сори… – не откажу ли я ему в любезности его вместе с моим товарищем сфотографировать.

И за работу отстегнул мне потом доллар. А моему подельнику – за его богатырскую осанку – целый пятерик. (У Феди такая борода, что его тезке на острове Свободы нечего делать.)

Но все почему-то читают не «ложный», а «пожарный». И не «сустав», а «состав». И сразу же все понятно: «Пожарный состав».

И вдруг подходит пьяный и начинает у меня допытываться. А что, спрашивает, на второй странице? Ну, а что на третьей?

– Вот видишь, – говорит, – не знаешь. А знал бы, не молчал.

– Иди, – говорю, – гуляй. Воруй, пока трамваи ходят…

А он все продолжает отираться. Ну, слава тебе, Господи, кажется, ушел. Минут через пятнадцать опять возвращается.

– Покайся, – говорит, – и сразу будет легче!3

У меня еще не было опыта, и свою первую книжку я выпустил без фотографии. Еще не понимал, что самое главное – чтоб на обложке красовалась твоя рожа. А чтобы граждане тебя узнавали, – и на фотографии, и на тыкве – совпадали головные уборы.

Зимой-то, конечно, совпадают, а летом могут и не понять. За двадцать три года ушанка уже вся протерлась и потеряла цвет. Но если опустить уши, то мех еще почти совсем не облез.Лена считает, что по этой «короне» уже давно плачет мусорный бак. Но я ее все-таки переубедил. Потом ведь народ не простит.

В этой ушанке я выходил на рээсе «Иваново» в Охотское море. И еще меня в ней видел Иосиф Бродский. 4

А перед самым вылетом выбрали себе на контроле молодуху, и вместо «симпозиума» пришлось перестроиться на «слет менестрелей». А чтобы вписаться в образ, в Гостином дворе даже приобрели черного цвета гитару. (И уже в Нью-Йорке, еще не успев акклиматизироваться, я тут же ее и толкнул, и моя соседка по торговому ряду, предлагавшая прохожим корвалол, когда потом об этом узнала, то от расстройства чуть не «раздавила» целый пузырек. Я заработал четвертак, а она бы ее у меня даже за тридцатку купила бы своему внуку. Здесь музыкальные инструменты в большом дефиците, и моя гитара могла бы улететь и за полтинник.) А накануне, вооружившись весами, все, разложив по стоимости, взвесили и пересчитали, и в 64 килограмма утрамбовалось 473 экземпляра. И для конспирации давай потом перекладывать шмотками: на самом дне – за пять рублей – носками и полотенцами, посередине – за три – трусами и носовыми платками, а на поверхности уже без всякой маскировки – за рубль с полтиной. И если начнут шмонать, придется открыть всю правду, что все эти «манифесты» – бесплатные приложения к моим песням, и после выступления на бис я буду их дарить не отпускающим меня со сцены соотечественникам.

Я снимаю с плеча гитару и расстегиваю на чемодане ремни. Достаю уже заранее приготовленный сувенир и, повернувшись, протягиваю его контролерше.

Мой сувенир носит название «В тяжелую минуту жизни» и в любую минуту готов мне прийти на помощь.

На фасаде обложки товарищ Сталин опустил на плечо товарища Ворошилова ладонь. Клименту Ефремовичу это в кайф, и, прильнув к Иосифу Виссарионовичу, он расползается в доверчивой улыбке.А на другой стороне под «затоваренным» в стеклотару «Аксеновым» – такой текст:

Обыграл в бильярд Клима Ворошилова,

угощал лимонадом Иосифа Бродского,

сидел в кресле Булата Окуджавы

и был спущен с лестницы

Варламом Шаламовым…

Из автобиографии Анатолия Михайлова

– Вы, – улыбается, – что, писатель?

– Да нет, – говорю, – я вообще-то бард… – так меня научил Володя Бережков, он в прошлом году тоже летал в Америку. Пристроится где-нибудь возле бензоколонки на ящик и поет: «Я совершенно слепой старик…» И каждый ему что-нибудь в шляпу кидает. И потом его даже пригласили выступить на концерте в ООН. Зря, что ли, еще в середине шестидесятых его благословил сам Александр Аркадьевич Галич.

– А вы мне, – и прямо уже вся чуть ли не сияет, – не надпишете?

Как сказал бы Аркаша Северный: «Ну, какой может быть разговор после семи обысков!»И надписал – и не только ей одной. И из ее коллег даже выстроилась потом целая очередь.

Американское метро

1

Я подсчитал: за два жетона в метро здесь можно купить двадцать четыре банана.

Зато у нас в Питере за один банан можно проехать в метро двадцать четыре раза.

2

Мы влетели с Леной в вагон и, когда уже тронулись, спрашиваем:

– Экскьюз ми… гоу… Брайтон-Бич…

Негр мотает головой:

– Ноу, ноу…

Все ясно: не доедем.

На следующей остановке хотели выскочить и поехать обратно. Но все закричали и замахали руками. Мы испугались и снова поехали дальше.

На следующей – рванули и даже успели выскочить.

Уже затилибомкало – значит, посадка окончена. Но негр подставил ботинок, а белый следом за нами тоже сиганул и успел затащить нас обратно.

Оказывается, на этих станциях в обратную сторону нет перехода и один только выход. И чтобы опять попасть в метро, надо снова брать жетон.

А вот на следующей, где уже переход, все заулыбались:

– Йес, йес…

И мы тоже заулыбались:

– Сенк ю…

Американцы спасли нам двадцать четыре банана.

Бизнесмен с кутузовского проспекта

Я нажимаю на тормоз и прочесываю глазами стол. Такой же, как и у нас на Невском. Все те же вперемежку с Агатами Кристи россыпи жемчужин: «Человек без лица», «Странствующие трупы», «Ключ от морга», «Банда-1», «Банда-2», «Банда-3», «Рембо-4», «Рембо-6», «Тарзан-19», «Как стать богатым», «Еврейская кухня».