— Пути Аллаховы неисповедимы, посмотрим еще, что и где вознесется, — проворчал Андрей Васильевич. — Пленного-то будете отдавать или нет?

Пакистанцы и сами сообразили, что действо слишком затянулось. К Шарифову и его отцу подошел представитель Раббани, пожал им руки, похлопал по плечу и преподнес в подарок — на добрую память о моджахедах — по маленькому молитвенному коврику.

Церемония завершилась. Виктор Иванович встал и направился к таджикам.

— Поздравляю вас, теперь все это для вас позади. Уже завтра будете дома. Знаете что — поедемте сейчас в посольство, попьем чайку, поговорим. Согласны? Ну вот и прекрасно, поехали.

Посол пригласил таджиков за круглый столик, стоявший у стены, которую украшал огромный бурый гобелен с эмблемами русских городов и неразборчивыми голубыми надписями. Андрей Васильевич, Анвар и советник Сидоров, также принимавший участие в освобождении Шарифова, уселись за другой.

— Расскажите нам, что вам пришлось испытать в Афганистане? — попросил посол. — Как вы попали в плен, где вас афганцы держали и так далее.

Шарифов поставил чашку с чаем на стол и стал неторопливо рассказывать.

— Как в плен попал? Совсем быстро, даже понять ничего не успел. Выехали мы из Торгунди, ребят на блокпосту сменить. Я на броне БТР сидел. Только от города отъехали, как нас из минометов стали обстреливать. Я от взрыва упал на дорогу, потом вскочил и за скалу бросился, чтобы укрыться. А тут опять взрыв. Мина рядом упала, и меня прямо в голову камнем ударило. Вот сюда. — Шарифов показал на глубокий шрам на голове и вывороченный из орбиты правый глаз. — Дальше я ничего не помню, очнулся уже у афганцев.

— Ну и как они с вами обращались?

— Да ничего, нормально. Кормили, правда, очень плохо, но у них у самих еда не всегда бывает. Перевозили меня несколько раз из одного места в другое, а в прошлом году привезли в Пешавар и Раббани продали.

— Так тебя не его люди взяли? — спросил Анвар.

— Нет. Есть там такой командир из местных — Азиз, он никому не подчиняется. Он тогда у Торгунди действовал, его моджахеды меня и взяли.

— А потом что было?

— Потом я рядом с Пешаваром сидел, в лагере афганских беженцев. Ко мне некоторые афганцы совсем хорошо относились, и я от них узнал, что до Исламабада всего сто шестьдесят километров.

— Сто семьдесят четыре, — поправил Анвар.

— Да, до посольства очень близко, а как туда попасть? Я об этом все время думал и никак не мог решиться. Если бы они меня поймали… Потом этот Мартин меня разыскал, предложил письмо домой послать. Я тогда и сообразил на конверте про афганского врага написать. Остальное вы сами знаете.

Посол и Анвар продолжали задавать вопросы, а Андрей Васильевич молча слушал, искренне сопереживая рассказу Шарифова.

Сквозь речь таджика до слуха Андрея Васильевича донеслось тихое, но настойчивое почавкивание. Он скосил глаза на сидевшего рядом Сидорова, который торопливо жевал, то и дело простирая руки к выставленному на столе угощению. Сидоров смел несколько бутербродов с икрой, похрустел орехами, попробовал винограду, быстро освободил от кожуры и затолкал в рот банан, потом еще, съел одну конфету, другую, зашуршал фантиком третьей… Кадык его ходил вверх-вниз, вверх-вниз, аккуратные губки вкусно причмокивали, очечки поблескивали.

«Дорвался! — подумал Андрей Васильевич. — Жрет так, будто только что из голодной губернии. Хоть бы таджиков постеснялся. Ну, жадный ты, дома деньги на еде экономишь, стоимость трехлитровой кастрюли борща до последнего цента рассчитал, на все посольство этим прославился, но совесть-то надо иметь».

— Андрей! — оторвался от еды Сидоров. — Надо бы угощение обновить, правда? Позвали бы официантку, она, наверное, на кухне.

— С меня хватит, — сухо ответил Андрей Васильевич.

— Ну что, что вы, конечно, надо обновить. Вы как насчет чайку, кофейку, еще покушать чего-нибудь? — обратился Сидоров к таджикам.

— Спасибо, не нада болше, — отозвался отец Шарифова. — Болшое спасибо, мы вам очень за все благодарны.

— Как же не надо? Галя! — окликнул Сидоров появившуюся в дверях официантку. — Будьте добры, принесите еще бутербродов, кофе и так далее, ну, сами знаете…

Через несколько минут Галя застучала донышками тарелок по стеклянной крышке стола. Сидоров, выждав, пока гости возьмут чашки с чаем, опять набросился на еду. Андрей Васильевич тихо, но яростно выматерился.

— Что это вы такое сказали? — испуганно вытаращился Сидоров.

— Да зуб, будь от неладен! Ныл всю неделю, ныл, а я им сейчас карамельку разгрыз. Болит, собака, — изобразив гримасу боли, Андрей Васильевич ухватился рукой за щеку.

— Что же, будем прощаться? — спросил посол у таджиков. — Представляю, как вы устали. Отвезем вас сейчас в гостиницу, отдохнете, а завтра утром мы вас отправим домой.

Проводив Шарифовых, Андрей Васильевич завернул в посольство.

— Андрей! Тебя Сузуки из японского посольства спрашивает. Будешь с ним говорить? — дежурный протянул трубку.

— Нет, хватит с меня на сегодня. А чего ему надо?

— Он хочет завтра к тебе приехать.

— Шустрый, уже успел все пронюхать. Саш, скажи ему, что я занят и, если хочет, пусть приезжает завтра утром часикам к девяти.

Андрей Васильевич с облегчением отправился домой. «Отдых я сегодня заслужил, это уж точно. И ребятишками надо бы заняться, Верку в город свозить. Чего это она сегодня утром на меня смотрела с укоризной и молчала, словно немая? Чем я опять провинился? С Анваром тут на днях не в меру виски хватили, но это когда было… Ах ты, забыл совсем, сегодня же восемнадцатое августа! Годовщина свадьбы, а я ее не поздравил. То-то она куксилась. Надо отправляться за цветами, а вечером свожу-ка я ее в ресторан».

Андрей Васильевич спустился в приемную посольства, где его ждал приехавший с визитом толстый молодой японский дипломат.

— Здравствуйте, Сузуки-сан! Присаживайтесь. Как ваши дела?

— Спасибо, у меня все в порядке. А у вас как? — ответил на ломаном английском японец. — Я слышал, что вам вчера удалось освободить одного пленного. Очень бы хотелось узнать, как обстояло дело, и заодно поговорить об Афганистане.

Андрей Васильевич стал отвечать на вопросы, однако говорил неохотно и вяло. Из головы его не лезло утреннее сообщение радио о создании в Москве ГКЧП и отстранении от власти Горбачева. У телевизора надо бы сидеть, вести слушать, а тут изволь с ним беседу вести — Раббани, Гилани, Моджаддеди разные… Не до них сейчас.

Японец быстро заметил рассеянность Андрея Васильевича.

— Что-то вы сегодня не в своей тарелке, Андрей. Случилось что-нибудь? Плохие вести из дому?

— Да как вам сказать. Ничего особенного, если не считать, что Горбачева свергли, — с напускным спокойствием отозвался Андрей Васильевич.

— Шутите?! — широко улыбнулся японец.

«Сейчас ты у меня улыбаться перестанешь, саламандра-сан», — злорадно подумал Андрей Васильевич. — Да какие уж тут шутки. Би-Би-Си об этом все утро передает, с новыми подробностями через каждые пять минут. Неужели вы не слышали?

— Нет. Подумать только… Вы знаете, мне пора ехать, — заерзал на диване японец. — Я совсем забыл, у нас через десять минут совещание.

«Эка его проняло. Сейчас помчится своему послу сообщать», — Андрей Васильевич сделал понимающую мину.

— Конечно, конечно, поезжайте, раз надо. Мы с вами ведь еще увидимся сегодня, на вашем приеме.

— Да, да, в семь часов вечера. Приходите обязательно.

Вечером Андрей Васильевич потел в костюме и галстуке на лужайке в садике японского посольства, где проходил прием. Было жарко и душно, как обычно бывает в пору летнего муссона. Андрей Васильевич с отвращением смотрел на толстую, пупырчатую жабу, вылезшую из ночного мрака поближе к свету с явным намерением поужинать бабочками, которые трепетной стайкой вились вокруг фонаря. По его спине, животу, ногам неторопливыми, липкими струйками стекал пот. Во рту было противно от двух пачек сигарет, выкуренных за день от волнения из-за событий в Москве, хотелось пить.