– Послушай…

– Ты слишком высокого о себе мнения! – решительно объявила она. – А на самом деле ты эгоистичный, самовлюбленный и тщеславный!

– Значит, ты меня бросаешь… – жалобно промямлил Моррис и прислонился к двери. Даже удивительно, сколь сильна его обида. Она не желает пройти с ним до конца весь путь. Не желает… Но ведь именно этих слов он от нее и ждал.

Она исподлобья посмотрела на него и снова сняла телефонную трубку.

– Нет, я тебя не бросаю. Я просто говорю: давай посмотрим правде в глаза, давай скажем правду, давай пройдем через правду. Тебя не посадят в тюрьму, Моррис! Ты ничего не совершил. Увидев меня, они поймут, что…

– Но, Мими… – Он почти скулил, ненавидя себя за эти жалобно-визгливые нотки. – Они ведь обязательно…

– Я не позволю, никому не позволю думать, будто отец моего ребенка – какой-то грязный бандит и насильник!

Ее пальцы легли на телефонный диск.

Морриса трясло от озноба, и в то же время тело горело от жары.

– Черт возьми, ты ведь даже не знаешь, беременна или нет! Вот говно! – Он выжидающе умолк, но она даже не взглянула на него. – Не звони, Мими. Если ты меня любишь, не звони, бога ради, не звони.

Она почесала грудь и набрала первую цифру.

– Я тебя не люблю, Моррис. И никогда больше не полюблю, если ты будешь продолжать так кричать.

До комнаты Грегорио было всего три шага по коридору, и теперь дорогу указывал свет, лившийся из гостиной. Моррис не глядя подхватил со стола пресс-папье, подкинул его на ладони и быстро скользнул обратно в гостиную, пока Массимина не закончила набирать номер.

– Мими, пожалуйста, не надо, говорю же, мы больше никогда-никогда не сможем быть вместе, Мими, прошу тебя!..

Она подняла на него глаза, равнодушно скользнула взглядом по пресс-папье с плавающим внутри веселым, мерцающим пузырьком и спокойно обронила:

– Да заткнись ты.

Палец начал движение, прокручивая последнюю цифру, и Моррис больше не колебался. Размахнувшись, он впился глазами в точку чуть выше левого уха. (На стене мелькнула огромная тень воздетой для удара руки, но Массимина ничего не заметила.) Он стиснул зубы и опустил стеклянный шар, вложив в удар всю свою ярость. Обнаженное тело как подкошенное рухнуло на пол, голова с гулким стуком ударилась о мраморные плитки. Мими не издала ни единого вскрика, хотя это и не имело значения. Дальше было делом минуты перевернуть ее на живот, подложить под лицо алую шелковую подушку семейства Феррони. Его пальцы вжимались в мягкие, такие мягкие волосы, он все давил, и давил, и давил, давно уже осознав, что нет в том никакой нужды. Одного удара было более чем достаточно.

И вот Моррис снова сидел в кромешной тьме (на всякий случай он погасил всюду свет), глядя на тускло белеющее тело. На этот раз все было иначе. Болезненнее. Непривычнее. Лицо его было мокро от слез. Мими! Ну почему, почему хотя бы сия чаша не могла миновать его? Почему он должен испить страдание до самого конца? Мими… Ну почему она была так упряма, куда подевалось ее благоразумие? Это она во всем виновата, она одна.

Наверное, теперь его ждет душевный распад. Да-да, он чувствует его приближение. Моррис закрыл глаза, и в голове поплыли темные пятна, запульсировали нестерпимо яркие огни. Синие и красные искры метались меж чернильных клякс, обреченные на смерть во мраке. Он открыл глаза; из тени проступила все та же смутная, безжизненная фигура. Не его вина, что жизнь так хрупка, не его вина, что для решения всех проблем достаточно одного-единственного удара. И он ведь вовсе не собирался ее убивать, правда? Совсем напротив, он всем сердцем жаждал обратного (следовало записать на диктофон их разговор), и это чистое невезение, что… Нужно встать и побыстрее… горячая ванна – вот что сейчас необходимо.

Возвращаясь из ванной, он на мгновение подумал, что, возможно, она все-таки еще жива, последние несколько шагов до гостиной он уже почти бежал, готовый перевернуть ее на спину и вдохнуть жизнь в этот обиженно надутый маленький ротик. Но у тела остановился как вкопанный и быстро отвернулся. Ее нагота вдруг напугала его. Нет, нужно избавиться от нее, поскорее избавиться. Увезти тело за сотни миль отсюда и хорошенько спрятать. А если получится, то и уничтожить. Как? Это потом. Трудности помогут вернуть душевную цельность. Если просто сидеть и смотреть на нее, он погиб.

Было пять часов утра. На улице, должно быть, уже светает. Моррис быстро оделся, вышел на крыльцо, обогнул дом и открыл дверь в маленький сарайчик, одиноко стоявший рядом с заброшенным садом камней. Он уже заглядывал сюда прежде и обратил внимание на большие пластиковые мешки с удобрениями. Какой-то там калий или другая дрянь. Один пустой мешок валялся на газонокосилке, три полных были прислонены к стене. Он вытащил полный мешок на тусклый, серый свет, вскрыл и высыпал содержимое. На земле выросла небольшая горка голубоватых кристалликов. Он подхватил мешок, достал из сарая пустой и вернулся в дом. Рассветный сумрак не мог состязаться с комнатной мглой, но поднимать жалюзи не стоит. Лучше зажечь лампу. Он тщательно вытер ноги о коврик перед дверью и, осторожно ступая по белым мраморным плиткам, подошел к телу.

Переворачивать и смотреть ей в лицо не надо, если повезет, можно даже не особо прикасаться к ней. Просто выдернуть подушку из-под головы и быстро натянуть мешок. А если она еще жива? Что, если вдруг вздохнет, повернется и уставится на него? Нет, не может она быть жива. Моррис склонился над обнаженной девушкой, сделал глубокий вдох и быстро выдернул подушку. С мешком получилось не так ловко, сначала руки топорщились в разные стороны, не желая пролезать в горловину, потом застряли большие груди, на мгновение ему даже показалось, что они слишком велики и не пролезут в мешок, но нет, пролезли, понадобилось лишь немного надавить, сплющить, вот так, и все в полном ажуре. Стараясь не смотреть, он тянул мешок, приподнимал тело и снова тянул, пока мешок не достиг талии. Все, дальше не идет. Набравшись решимости, он взглянул на тело, точнее, на то, что осталось снаружи, и почувствовал, как его подхватывает волна любви, ему вдруг нестерпимо захотелось поцеловать эту мягкую, округлую попку. Но он сдержался. Нельзя потакать подобным желаниям. Ни в коем случае нельзя. Он взял другой мешок и принялся за дело. Он уже натянул его до коленей, когда внезапно раздался оглушительный звонок. Телефон.

Моррис дернулся, точно его настигла пуля. И оцепенел. Телефон в шесть часов утра?! Полиции удалось определить, откуда звонила Массимина, и теперь они хотят проверить. Нет, ерунда, с какой стати полиции звонить по засеченному номеру. В таких случаях немедленно высылают десяток патрульных машин, набитых вооруженными до зубов карабинерами. Но все равно лучше не отвечать, нервы и без того расшатаны. Где-то после десятого звонка телефон замолчал.

Теперь он действовал не просто быстро, но лихорадочно. Назойливые телефонные звонки вернули знакомое с детства ощущение, что он угодил в капкан, который вот-вот захлопнется; он снова чувствовал себя животным, на которое начали травлю, но сейчас почти наслаждался этим ощущением. Стремительно, не делая ни одного лишнего движения, он натянул второй мешок, убедился, что его края прикрыли края первого, потом бросился в спальню – прибраться.

Ничего не забыть: трусики, лифчики, купальник, юбки, грязные вещи, которые она оставила в ванной, да, еще сумочка, где же эта чертова сумочка? Вот она! Сгреб всю косметику, все эти баночки-пузыречки, прижимая барахло к груди, вернулся в гостиную и запихнул вещи в мешок. И только тут вспомнил про Святого Христофора. Снять? Если тело найдут и опознают безделушку, что тогда? Ведь наверняка полиции известно, что медальон исчез вместе с бумажником этого недоноска Джакомо. Нет, у него просто паранойя. Все, проехали. Не доставать же ее из мешка. Ни за что!

Он поднял тело за ноги, вместе с одеждой, косметикой и обувью, сложил пополам, прижал ноги к закрытому пластиком лицу, рывком выдернул из штанов брючный ремень, обмотал его вокруг ног и головы, затянул, туго-претуго затянул. Готово! В середине, конечно, немного провисает, ну да ладно, как вышло. Обхватив сверток там, где находилась талия, он поволок его по коридору; вот входная дверь, две каменные ступеньки вниз (он невольно поморщился, когда голова звучно тюкнула о вторую ступеньку), и дальше вокруг дома к сараю.