В голосе мамаши не было ни раздражения, ни радости, одно лишь безразличие.

– В А… в Бари, – опомнился Моррис. – Синьора, я просто хотел узнать, нет ли каких-либо известий о Массимине, то есть от нее… – Он дал своему голосу стихнуть, словно в благоговейном страхе.

– Нет, – коротко ответила синьора Тревизан.

Она изо всех сил старается не заплакать, подумал Моррис, и ему вдруг захотелось утешить матрону. Бог свидетель, она сама виновата. Если бы с самого начала не обошлась с ним так грубо, когда он-то был добр и вежлив, то всего этого просто не случилось бы. Он бы женился на Массимине, привнес бы в это провинциальное семейство вкус и стиль. И свежую кровь. И здоровые гены.

– Есть ли надежда, что это все-таки не похищение? Я хочу сказать…

– Полиция говорит, что такое возможно! – Голос ее прозвучал неожиданно резко.

– Я мог бы вернуться в Верону и чем-то помочь… Мне действительно хотелось бы…

Синьора Тревизан считала, что в этом нет нужды. Полиция изучает всевозможные версии, а к ней на время переехали ее брат и Бобо, так что она всегда может рассчитывать на их поддержку и совет.

– Понимаю.

– Но если хотите быть в курсе новостей, звоните, прошу вас, – добавила синьора, на взгляд Морриса, не слишком охотно.

– Премного благодарен, – сердечно сказал он и, осведомившись о здоровье остальных членов семьи, с довольной улыбкой повесил трубку.

Затем он позвонил Грегорио. Если случится катастрофа и придется-таки бежать, то что может быть лучше, чем золотистые пляжи Сардинии?

После бесконечно долгих гудков трубку снял какой-то юнец. Через несколько секунд в трубке зазвучал голос Грегорио. Мальчишка беспрерывно хихикал и нес ахинею. Пьян! Раздосадованный Моррис (ну конечно, сопляки напились в полдень, да небось еще на открытой террасе, где солнце так и жарит) торопливо описал свою ситуацию, стараясь, чтобы в голос не проникли просительные нотки. Он в Бари, но решил не ехать в Турцию по причинам, в которые не хочет вдаваться. Нельзя ли воспользоваться давешним предложением Грегорио и навестить его на Сардинии? Примерно через неделю.

– Но меня тут уже не будет, – сказал Грегорио.

Первого июля его отцу предстоит операция по удалению камней из желчного пузыря, и мама настаивает, чтобы он к тому времени вернулся в Верону, мол, надо навещать отца, да и ей самой страшно оставаться дома одной, особенно после того глупого происшествия, когда вор проник в дом и похитил бронзовую статуэтку. Старушку можно понять.

Вот досада!

– Что ж, ничего не попишешь… Дело в том, что я сдал свою квартиру на все лето. Наверное, глупо с моей стороны, но теперь…

Моррис глянул на часы. Три минуты до отхода поезда.

– Так вы всегда можете остановиться у нас в Вероне. Мама будет очень рада. Знаете, гость в доме отвлечет ее от неприятных мыслей. Она обожает новые лица.

– Ладно, спасибо, подумаю. – Моррис позволил своему голосу разочарованно сникнуть. – Понимаешь, со мной друг, очень… близкий друг…

Грегорио пьяно рассмеялся и что-то крикнул своему приятелю. Моррис машинально произнес «amico» вместо «amica».[72] И не прогадал. Из трубки донесся игривый юношеский смех, после чего Грегорио сказал:

– Роберто предлагает оставить у него ключи от нашего дома, он вам их передаст.

– Ну… если ты уверен, что никто не станет возражать; мне совсем не хочется, чтобы…

Но Грегорио был уверен. Все отлично, он сейчас продиктует Моррису адрес и телефон Роберто, и никаких проблем не возникнет.

– А твой друг из Вероны? – словно между прочим поинтересовался Моррис, записав адрес.

– Роберто? Нет, он местный, живет здесь, на Сардинии. Его отец владелец гостиницы.

Превосходно. Моррис повесил трубку. Конечно, ему следовало поинтересоваться, как там у Грегорио с экзаменами, но время поджимало. Ничего, спросит в следующий раз.

Он вскочил на подножку тронувшегося поезда, пересек тамбур и двинулся по проходу в поисках Массимины. Вагон был набит солдатами, которые смеялись и курили у открытых окон. Больше всего на свете Моррис ненавидел солдат, особенно вот таких неопрятных; он шел по проходу, яростно распихивая курильщиков локтями. Обнаружив наконец Массимину, он шлепнулся в кресло напротив девушки, перевел дух и широко улыбнулся.

– Морри, почему так долго? Я уже…

А девчонка-то даром времени в туалете не теряла! На губах нежно-розовая помада, глаза подчеркнуты мечтательными тенями. Слишком привлекательна для солдатни. Зато всем сразу ясно – сама невинность, так что лучше не связываться от греха подальше. Ей бы еще лифчик другой. Поскромнее.

– Моего друга не оказалось дома, и я позвонил Паоле.

– Кому?

– Паоле, твоей сестре.

– А-а, – облегченно вздохнула Массимина. – А я уже начала беспокоиться. Когда поезд тронулся, я чуть не спрыгнула на платформу. Я же не знала, успеешь ты или нет?

Моррис слегка усмехнулся, словно отмахиваясь от вопроса, и оглядел соседей по просторному купе. Бизнесмены, студенты, пара женщин крестьянского вида и солдат. Вряд ли кто-нибудь из них заведет опасный разговор.

– И что она сказала?

– Твоя матушка повезла бабулю в горы, в Сельва-ди-Вальгардена. Доктора считают, что там старушка быстрее поправится. Антонелла и Бобо тоже уехали.

– Как? Значит, Паола дома одна? – На лице Массимины отразилось сомнение.

– Нет, она сказала, что ночует у подруги, а домой наведывается днем, проверить, все ли в порядке. Поэтому вчера ты никого и не застала. Мне повезло, что я поймал сегодня Паолу.

– Должно быть, это Джузеппина. Ее подруга.

– Точно. – От Морриса не укрылась печаль, набежавшая на лицо девушки. – Тоскуешь по дому? Скучаешь?

Поезд ворвался в первый из череды длинных туннелей, что прорезают Апеннины. Во внезапной темноте, под грохот колес, рука Массимины нырнула меж его коленей, скользнула дальше.

– С тобой – нет! – Ей приходилось почти кричать, голос заглушал отражающийся от стен туннеля грохот. – После прошлой ночи – нет!

– Паола дала мне адрес, по которому ты можешь написать маме, – прокричал в ответ Моррис. – Напиши ей теплое письмецо, может, она тогда смягчится.

Письмо они сочинили вместе, на вокзале в Терни, где поезд сделал остановку минут на двадцать. Еще в Римини Массимина купила лимонно-желтую писчую бумагу, украшенную по левому краю незабудками. Массимина излила на бумаге все свои чувства, но самые трогательные, самые проникновенные слова подобрал Моррис, который и прожил-то в Италии неполных два года. Суть письма сводилась к тому, что они очень-очень счастливы и поженятся, когда Мими исполнится восемнадцать, и они так хотели бы получить благословение милой мамы. У нас больше нет сомнений, звучал дружный дуэт. Моррис тоже поставил свою подпись и собственной рукой приписал, что сожалеет о взаимных недоразумениях и от всей души желает, чтобы все проблемы поскорее остались позади. Строчки получились искренними и непринужденными: он ведь и впрямь обрадовался, если б удалось умаслить будущую тещу. Словно ничего еще не решено…

Около половины третьего поезд отошел от Терни, и оставшуюся часть пути Моррис, глазел в окошко на золотистые пшеничные поля, перемежаемые виноградной зеленью, и внушал себе, что он спокоен, совершенно спокоен. Если не водить глазами, сосредоточив взгляд в одной точке, то изумрудная зелень виноградных листьев, наложенная на золотистый ковер пшеницы, начинает баюкать, баюкать, и все мысли из головы улетучиваются, растворяются в пустоте… К тому времени, когда в начале пятого стали подъезжать к Риму, мозг Морриса очистился от беспокойного хлама и вновь был готов к работе.

Поручив Массимине занять очередь в кафе, купить две чашечки капуччино и найти свободный столик, Моррис подхватил чемодан – пока сдаст его в камеру хранения и отправит письмо. Марки, купленные в табачном киоске, он наклеил на конверт, где по трафарету был выведен адрес Бобо, и опустил письмо в почтовый ящик. Другое письмо он изорвал в мелкие клочья и выбросил в урну.