– Тебе, может быть, – сказала Ветриз. – Просвети и меня.

– Легко. – Венарт положил на стол лист пергаментной бумаги, который сам собой свернулся в трубку. – Если мне удастся затянуть подписание договора до того, как Бардас Лордан покончит с Темраем, то мы будем иметь дело с ним, а не с каким-то другим хитроумным Сыном Неба. Ну, что? Вы можете предложить что-то лучшее? Если да, то я с удовольствием послушаю. Играть в дипломатические шахматы с этими мерзавцами мне не по силам, но если нам не удастся что-то придумать, то нас ждут очень, очень большие неприятности. Или вы не читали пункт об экстрадиции?

Ни Ветриз, ни Эйтли ничего не сказали: похоже, имя Бардаса Лордана заставило их о чем-то задуматься.

– Ну так что, молчание знак согласия, да? Удивительно. Я уж и забыл, когда в последний раз удостаивался вашего одобрения. Спасибо. Мне и так хватает проблем с Вотцем и тем сумасшедшим из Гильдии, а тут еще вы…

Эйтли вздрогнула, словно избавляясь от каких-то других, совсем не имеющих отношения к обсуждаемому вопросу мыслей.

– Хорошо, – сказала она. – Но вообще-то, Вен, пытаться состязаться в уме и изобретательности с Империей, это… не очень умно и изобретательно. Ты же играешь на их стороне.

Венарт кивнул:

– Да, но я по крайней мере знаю это. Помнишь, сестричка, что говорил нам, бывало, отец? Сила человека, если обойтись с ней как надо, может стать его величайшей слабостью. Они прекрасно понимают, что запутали меня, сбили с толку, поставили в трудное положение. И мне надо оставаться таким до тех пор, пока Бардас не выиграет эту чертову войну. Постарайтесь взглянуть на всю ситуацию с точки зрения перспективы и увидите, что я прав.

Эйтли поднялась.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказала она. – Только помни, что это политика, а не сделка по закупке сардин.

Венарт застонал.

– Знаю. И знаю, что ни на что не годен, не понимаю, что происходит. Черт возьми, мне и сардинами нельзя торговать, не то что страной управлять. Но ничего уже не поправишь.

Эйтли положила руку ему на плечо, потом пересекла двор, направляясь к небольшой комнате, которую использовала как кабинет. Не то чтобы у нее были какие-то дела: все заглохло, она не могла связаться со своим начальством в Шастеле. А если бы и могла, ей нечего было им сообщить. Такое положение угнетало: все, чего она достигла удачей, упорным трудом и природными способностями, каким-то образом растаяло и утекло, просочившись между пальцами.

Может быть… Да, люди покидали Остров, и она это знала. Поначалу они осторожничали, говорили, что уезжают за продуктами, загружали все, что могли, на корабли, и тихонько ранним утром выходили из Друца. И больше не возвращались. Теперь никто уже не притворялся, не опускался до лжи, не скрывал. С другой стороны, можно только удивляться тому, что лишь немногие, относительно немногие, сделали единственно разумное, убравшись с обреченного Острова. То же самое наблюдалось и в Перимадее, если не считать, что тогда лишь кучка пессимистов по-настоящему верила в падение Города. Она была одной из них, и сейчас снова пришло время сделать то же самое. Без стыда и сожаления, забрав с собой друзей, тех, кто согласится, и убраться отсюда спокойно и тихо, как Нисса Лордан, когда уехала из Сконы…

Да, когда-то – она вспоминала это с отстраненностью историка – ей нравился Бардас Лордан. Очень нравился. Любила ли она его? Какой неточный, неряшливый термин. Она работала с Бардасом, делала все возможное, чтобы уберечь его, когда ужасы профессии начали сказываться на его рассудке, сходила с ума каждый раз, когда он выходил из зала суда, но никогда не показывала этого. Эйтли всегда уверяла себя, что знает его лучше других, понимает лучше других. Сейчас она могла, не погрешив против истины, сказать, что не любит Бардаса Лордана, но это не мешало ей постоянно думать о нем. Что ж, то было тогда, сейчас все по-другому, но она сохранила его удачу, пронесла ее с собой. Эйтли всегда знала, сама не понимая, откуда бралась эта уверенность, что до тех пор, пока помнит Бардаса и тревожится о нем, у него все будет хорошо, он не погибнет. Она как бы берегла его жизнь, храня ее в деревянном, обитом железом ящике, тогда как его тело бродило по свету и совершало страшные, непоправимые поступки, несло зло всему миру. В конце концов, она банкир, Бардас доверил ей свою жизнь, свою удачу, возложил на нее ответственность за них. Эйтли сумела вынести его деньги из Перимадеи, оберегала его вклад, пока он пытался сделать что-то со своей жизнью на Сконе, приняла его ученика и его меч… она взяла его жизнь снова. Когда-то в Месоге Бардас утратил последнюю надежду и последнюю мечту. И вот теперь он собирается прибыть на Остров, где Эйтли создала свой собственный бизнес в качестве хранителя вкладов и творца возможностей. Пришло время сдать дела, представить отчеты и получить расчет. Пусть все остается ему, пусть все достанется ему в таком виде, в котором он и ожидает обнаружить то, что было ей вверено – оплачено, подписано, подшито. Пусть. А она уедет.

От некоторых клиентов проблем больше, чем они того заслуживают.

Остается лишь один вопрос: что взять с собой? Ответить на такой вопрос легко и просто. Счетная доска и письменный стол, несколько платьев, коробка с книгами и все наличные, которые ей удастся собрать.

В конце концов Ветриз надоело смотреть на брата, и она ушла в свою комнату.

Какая это была миленькая комната. Удобная кровать, огромное кресло с изогнутыми резными ножками и подлокотниками, туалетный столик из розового дерева, инкрустированный лазуритом и перламутром (она купила столик в Коллеоне и заставила Венарта найти для него место на корабле; брат был, мягко говоря, не в восторге, ведь ему пришлось выбросить за борт целую бочку сушеной селедки), чудесное латунное зеркало в раме из кости – в нем ее кожа приобретала изумительный золотистый оттенок, – серебряная лампа на подставке из сикаморы (чтобы задуть ее, приходилось вставать на цыпочки). Полка с семью парами обуви, книжный шкаф, запирающийся на висячий замок, небольшая табуретка с мягким сиденьем, два настоящих шастелских гобелена (один вроде бы в стиле Маваута, другой неизвестно какой школы, но на вид куда более приятный), письменный столик с шахматной доской (фигурки были вырезаны из кости), внушительный пузатый медный кувшин для воды из самого Ап-Элифа (его подарил отец, когда Ветриз было всего шесть лет и она так хотела получить кукольный домик) – милые, прелестные вещи. Пол был выложен мраморными плитами – зимой по утрам на него было невозможно встать из-за холода, но зато летом, иногда, когда становилось особенно жарко, она даже спала на нем, – а из окна открывался вид во двор.

Вот так.

Ветриз легла на кровать. У нее начинала болеть голова, и сон мог помочь избавиться от неприятного ощущения тяжести за глазами. Она откинулась на подушку и…

– Привет, не ожидала увидеть тебя так скоро.

– Я пока еще не здесь, – ответил он.

Она внимательно посмотрела на него. Он выглядел старше – ничего в общем-то удивительного, так и должно быть, ведь он был старше, – но в остальном как обычно. На этот раз на нем был костюм фехтовальщика, возможно, даже тот самый, в котором она впервые увидела его в зале суда в Перимадее. Впрочем, именно там он сейчас и находился (пол, выложенный черными и белыми плитками, напоминал шахматную доску с одной-единственной фигуркой на ней). Интересно, долго ли он там уже стоит?

– Как у тебя дела? – спросил он.

– О, неплохо, – ответила она и тут только заметила, что и сама стоит на том же полу, на расстоянии меча от него, и острие его меча поддерживает ее подбородок.

– Что происходит?

– Суд, – ответил он, – или, если хочешь, испытание.

И действительно, они стояли уже друг против друга у какого-то верстака, в полутемной, пропахшей сыростью мастерской. На верстаке между ними лежал лук. Кажется, такой лук называли комбинированным. Его делали из сухожилий, кости, рога и тому подобного, и все это скреплялось с помощью клея, вываренного из шкур и крови животных. Лук был зажат в деревянных тисках с ручкой.