Рахмангул, сжав скулы, нахмурился; Танагул, скривившись, отвернулся, с трудом скрывая несогласие, а вот Мамлюк смело спросил:

– Может, нам сразу откочевать в пятно? Народу не привыкать.

Князь от удивления открыл рот:

– Мамлюк, тебя ли я слышу?

Сын ответил, не отводя спокойного рассудительного взора:

– Зачем лишние жертвы? А пятно, ты сам говорил, большое – места всем хватит. Отобьем «первую волну», положим лучших наших сынов, а дальше? Царства не успокоятся, пойдут еще и еще. Людей и денег у них хватит. Или я неправ? А нам, всем народом, с полнокровной армией в пятне придется гораздо легче, чем одним женщинам и детям, где они тогда точно достанутся чужеземцам. В чем я неправ, отец? – Мамлюк вдруг резко повернулся от отца к братьям: – А может, вы скажете, что я струсил? – Спросил с холодным остервенением, в котором ясно слышалась боль. Не за себя, за весь многострадальный тирский народ.

Рахмангул качнул головой, то ли соглашаясь, то ли, напротив, возражая, и нахмурился еще сильнее. Танагул презрительно посмотрел в потолок, словно выискивая на нем надпись «трус». Пиренгул закрыл рот и внимательно всмотрелся в среднего сына, открывая его еще с одной стороны.

«Нет, сынок, до полноценного князя ты пока не дотягиваешь, но я рад за твои здравые мысли, только…» А с этого места заговорил вслух.

– Пятно не такое уж и большое, всего сто миль в поперечнике, – первым делом уточнил он. – Мамлюк, ты давно доказал свою храбрость, и в твоих словах об уходе есть резон… – Сказал ободряющим тоном, но, чуть подумав, продолжил сурово: – А наша родная земля, земля наших предков для тебя ничего уже не значит?

– Мы – кочевники, отец, – твердо ответил сын. – Главное – сохранить народ, а после можно вернуться, отвоевать заново…

– …если захочется, – закончил за него князь. – А вдруг там не жизнь, а мед? Захочет народ возвращаться? И уверен ли ты, что на новых землях мы сохраним свою власть, что роды не разбегутся?

– Ты так дорожишь этой властью? – смело спросил распалившийся Мамлюк.

– Дорожу! – Пиренгул выдохнул, как припечатал. – Не для того мы, сарматы, проливали кровь, чтобы так легко разбрасываться княжескими венцами! Вспомни историю, сын! Как легко нас завоевывали эндогорцы! А почему? Мы были врозь. Роды и племена всегда враждовали, ослабляли друг друга.

Сейчас отцу внимал не только виновник родительской суровости, из которой, кстати, неизвестно что могло последовать, но и братья.

– Кто знает, что будет в пятне? Не растащат ли вожди наш народ? Некоторые уже снимаются с постоянных кочевий и уходят в каганские земли. Не замечал, Мамлюк? – В ответ услышал лишь смущенное молчание всех сыновей. – А про треть оседлого народа, тоже тиренцев, забыл? Конечно, в крайнем случае, и они вспомнят свои корни, уйдут, но пока надо сражаться и за них в том числе!

Князь выдержал длинную тягостную паузу, как бы предоставив сыновьям время на обдумывание его мудрых слов.

– Мы будем драться за свою землю, всем народом встанем, пока это еще возможно! А придется уходить, – в его властный голос вплелись нотки глубочайшего сожаления, – то уйдем обескровленным, но единым племенем. Ты меня понял, Мамлюк? Единым! Это гораздо сильнее полнокровной армии, которая скоро, поверь мне, в поисках удачи разбежится по родам, к своим родичам…

Средний сын не был бы самим собой, если бы не нашел, что возразить. Правда, не так уверенно, как начинал этот спор:

– Если в пятне большие опасности, а без них никак, то не разбегутся.

Князь нагнулся к сыну и, глядя в упор, глаза в глаза, произнес с нажимом:

– Уверен? Пастбищ там вдоволь… каганов точно нет, твари присмирели… людей пока мало… так-то, сын, нам придется сражаться здесь, в Тире. Не только за нашу власть, но и за весь пока еще единый народ.

Пиренгул увидел в глазах Мамлюка согласие и, несмотря на упрямое выражение его лица, словно кричащего: «Нет, я тоже кое в чем прав! Но как верный сын подчиняюсь…» – довольно откинулся на спинку кресла.

– А там еще и богатства, – неожиданно вставил осмелевший Танагул. – Золото, каганит[1]. Без нас заберут, отец.

Князь открыто усмехнулся:

– Не заберут, сын, не переживай. Я знаю главные жилы, и все, вопрос закрыт!

Все, что касалось обширных знаний Пиренгула об Эндогорском пятне, – табу. Сыновья понимали, что это связано со странной возней отца с новым зятем, Русом. В его вилле под прикрытием строгой секретности исчезли пять сотен воинов с магами, сотни талантов неизвестного груза. Ясно, что все ушло в пятно, но куда именно – тайна за печатями Предков. Как и сам Рус, отрекшийся этрусский царь, маг-Хранящий – тайна. Наследники князя знали только о его работающей Звездной тропе, которую более не мог создавать ни один маг. Ведали и о благоволении к нему Духов Великих Шаманов, о которых вспоминали исключительно с содроганием. Может, этот Рус и есть последняя надежда их отца? Неизвестно. В присутствии родителя речи о нем не заводились – запрет, родившийся после посещения плато Шаманов сам собой.

А Гелингин как раньше обижалась на братьев (подумаешь, склонная к Силе оказалась!), так и продолжала дуться до сих пор. Подойдешь – лишнего не скажет. Всегда умела молчать, гордячка. Когда муж ее воспитает?

– Кажется, дети, мы и внутреннюю политику невзначай обсудили? – пошутил князь, закрывая неожиданный спор. Никто даже не улыбнулся, но атмосфера заседания, до этого сгустившаяся, все же посвежела. – Теперь задание тебе, Танагул. Пошуми-ка ты на границе с Эндогорией, порежь, сколько сможешь, наших отщепенцев-асманитов[2]. Это ты любишь и справишься. – Младший сын расцвел, услышав эти слова. – Но не зарывайся! Знаю я тебя. Не приведи Могучий[3], сцепишься с эндогорцами, и тогда все наши планы полетят к даркам на закуску! Понял?! – И так грозно глянул на сына, что тот хоть и был недалек умом, но осознал – правильное выполнение задание стоит выше его высокого звания «княжеского сына» – отец не пожалеет.

Танагул сглотнул ком, невесть откуда взявшийся в горле, и хрипло выдавил:

– Я не подведу, отец!

– Смотри, задание ответственное, – «смягчился» князь. – Нам не нужны удары в спину от бывших сородичей. Теперь и до тебя добрались, Мамлюк. На тебе поездки по дальним кочевьям, особенно ближе к границе пятна. Отвадь их от преждевременного бегства, но проследи за сборами к дальней дороге. С этого дня на тебе лежат припасы для выхода в новые земли. Исходи из численности всех тиренцев, запас лишним не бывает. Действуй от моего имени. Не стесняйся, но и на силу не нажимай… ну, этому тебя учить не надо.

Мамлюк важно кивнул. Во время Великого похода он показал себя хорошим управленцем.

– А мне, сыны, остается самое важное. – Все замерли, ожидая чуть ли не Откровения. – Сидеть в Эолгуле и изворачиваться перед послами.

Дети разочаровано выдохнули. Не открылся отец. А ведь точно, на что-то надеется, иначе не излучал бы такую уверенность в очень сомнительной победе. Хотя… Пиренгул, маг-Пылающий, всегда был хитрым, умным и дальновидным политиком. Не зря завоевал княжеский венец малой кровью.

Он имел только одну слабость – безмерную любовь к младшей дочери, Гелингин. Души в ней не чаял и всю жизнь потакал ее нелепому стремлению вырваться из оков традиционного представления тиренцев о месте женщины. Впрочем, и без отцовских поблажек, имея склонность к Силе, она могла позволить себе многое. Но только до замужества! Дальнейшая «общественная деятельность» вверялась воле супруга. Конечно, с учетом положения семей той и другой стороны. Например, выйди она, княжна, за какого-нибудь мелкого вождя, то вряд ли бы он посмел запретить ей, допустим, продолжить учебу у Хранящих, а формально имел право. Много нюансов в тирских обычаях, как, пожалуй, и в обычаях любых народов.

Но Гелингин волею Геи вышла замуж не за понятного тиренца, а за загадочного Руса. Пиренгул одновременно и радовался, и страшно переживал за дочь. О том, что творится у них в семье, старался не думать – так легче спалось. Но в одном он был абсолютно уверен – Рус костьми ляжет, а жену спасет, оградит от опасностей. Только вот сам он больно беспокойный и волей-неволей тянет за собой его доченьку. Будет ли она счастливой? Пока при встречах сияет. Надолго ли? Любящее отцовское сердце беспокоилось.