Я был влюблен в нее, и это выводило меня из себя. Я смутно подумывал о женитьбе и хотел найти какую-нибудь непритязательную женщину лет сорока, любящую домашний уют. Считал, что скитаний и приключений мне хватит на всю жизнь. Но дело обстоит так, что невозможно годами вести такую жизнь, какую вел я – и Фэнни, – а потом уныло забиться в какую-то дыру и оставаться там до смерти. Если механизм заведен, то он работает, и его не остановить. И я не считал, что мне нужно особенно беспокоиться о Фэнни. Она была одной из немногих известных мне людей, создававших впечатление, будто могут обмануть судьбу. Тогда я не понимал, что это и ее слабость.

Мне выпал шанс оценить, насколько Фэнни надежна в профессиональном смысле. Однажды вечером мы шли по Рочестер-роу, окна темных магазинов светились, над ними поднимались бастионы мглы. Лимонного цвета небо обрамляло крыши, придавая мрачный вид даже проезжающим машинам. Фэнни, невосприимчивая к природной красоте, оживленно говорила. Вскоре мы остановились у яркой магазинной витрины.

– Здесь иногда бывают очень неплохие вещи, – сказала Фэнни, указав на пару нефритовых браслетов старинной китайской работы.

Я прижался носом к стеклу.

– Они подлинные? – спросил я.

Она пожала плечами:

– Сквозь стекло не разобрать.

– Давай войдем.

Мы вошли. Появился высокий мрачный человек, взял с витрины браслеты и молча положил перед нами. Мы взяли по одному и стали рассматривать. Торговец наблюдал за нами, бесстрастный, как судьба.

– Они превосходные, – негромко сказал я, бросив взгляд на Фэнни.

Она держалась так, словно меня там не было. Не знаю, к каким проверкам Фэнни прибегала, но вскоре обратилась к тому человеку:

– Очень искусные, правда? Но не настоящие.

На его пергаментном лице появилась невольная восхищенная улыбка.

– Очень искусные, – согласился он, – но, как вы говорите, не подлинные.

Интерес Фэнни исчез. Она положила браслеты.

– Саймон, я готова.

Я взял свои перчатки и пошел следом за ней из магазина. Остановился у прилавка.

– Много таких вещей продается?

– Точно таких? – Торговец взял браслеты и стал укладывать их снова в футляр. – Сомневаюсь. Их явно делали вручную. Если они и не подлинные, то очень ценные.

– Но с подлинными несравнимые?

– Да, сэр.

Он повернулся к витрине. Интересовала его только Фэнни.

– Ты много знаешь, – сказал я с легкой завистью, присоединясь к ней на тротуаре. – Я бы мог обмануться.

– Это моя работа, – равнодушно произнесла Фэнни.

Желтое зарево на небе погасло, улица была темной, безлюдной. Я спросил Фэнни, чего ей хочется.

– Посмотреть «Нерво и Нокса» в «Палладиуме», – ответила она.

Мы отправились в кино, а потом заглянули в ресторан на Дин-стрит, где можно недорого получить превосходную еду и потанцевать. За весь вечер Фэнни ни разу не вспомнила о браслетах.

Я оставался в таком же недоумении, как и прежде. Даже если бы Лал оказалась права, я защищал бы Фэнни от всего мира. Она могла бы получить мое последнее слово и последнее пенни. Фэнни была кокеткой, ведьмой, очаровательницей. Она вошла мне в душу солнечным светом, и я понимал, что уже не выйдет. А Фэнни, видимо, не вспоминала о моем существовании, когда меня с ней не было.

Я ехал в Плендерс с двумя другими приглашенными. Один из них – Норман Брайди, фотограф, о котором уже упоминал, приятный мужчина, лет тридцати, с мрачным, чисто выбритым лицом, крупным носом, высокой переносицей и пухлыми губами. У него были темные, очень глубоко посаженные глаза и черные волосы, поднимающиеся над высоким лбом. Пытаться представить, что происходит у него в тайниках сознания, было все равно, что читать текст на санскрите.

Девушка тоже была мрачной, маленькой и бледной, с пристальным взглядом. Она казалась очень юной, но потом я узнал, что ей двадцать шесть лет. Было ясно, что она влюблена в Брайди, однако, как и в случае с Фэнни, догадаться, как он относится к этому, было невозможно.

– Ты видел уже это место? – спросил меня Брайди. – О, его следует посмотреть. Это просто чудо. Я еду туда с профессиональной целью. Рубинштейн позволил мне сделать в галерее несколько цветных фотографий. Я давно мечтал о подобной возможности.

Девушка, звали ее Роуз Пейджет, неожиданно сказала:

– Не нравится мне эта галерея. Хорошо, что жить рядом с этими фигурами приходится мистеру Рубинштейну, а не мне. Я бы пугалась.

– Они же сделаны из воска, – усмехнулся Брайди.

– При определенном освещении они выглядят живыми. – Роуз повернулась ко мне. – Рубинштейн заказал восковые фигуры почти для всех халатов, свадебных, церемониальных, погребальных, и они стоят группами. Смотрят на тебя, негодуют. – Она поежилась. – Помните рассказ мистера Честертона о человеке, который исчез? У него был механический слуга, и люди думали, будто этот слуга убил его? В галерее я всегда вспоминаю этот рассказ, кажется, вот-вот толпа из другой эпохи и цивилизации, ненавидящих нас за то, что выставили их напоказ, набросится на зрителей.

– Роуз, твое воображение делает тебе честь, – сухо заметил Брайди.

– Ты не испытываешь этого. Но Лал тоже терпеть не может галерею. Видимо, нужно быть профессионалом, чтобы высоко ценить это место. Одна я ни за что не поднялась бы туда.

– Думаешь, эти фигуры разгневаются на меня за то, что я имею наглость фотографировать их, а потом показывать? Полагаю, ты ошибаешься.

Брайди засмеялся и предложил ей сигарету. Беря ее, Роуз улыбнулась, но я заметил, что ее глаза были по-прежнему очень серьезны.

Плендерс – усадьба времен Тюдоров, которую Рубинштейн превратил в нечто похожее на уютный загородный дом. Летом он проводил там много времени, а Лал принимала подруг в большом холле и в огромной двойной гостиной с обшитыми панелями стенами и паркетным полом, но в дополнение к своим причудам вскоре решила, что это место унылое, и приезжала туда неохотно. Рубинштейн изредка выбирался туда один. Общительная по натуре Лал не могла понять страсти, которой одиночество нужно по той же причине, что человечеству воздух – чтобы не умереть от удушья, – и тут же заподозрила какую-то интрижку. Подозрения Лал всегда были настолько безосновательны, что такой умный человек, как Рубинштейн, мог лишь отмахиваться от них, поэтому ее брак, который с любым другим мужчиной давно бы рухнул, сохранялся, несмотря на бури, создаваемые ее безумной ревностью.

Когда мы подошли к двери, я ощутил внезапную слабость. Услышал, как мужской голос произнес: «Фэнни», и та ответила холодным, бодрым, спокойным тоном. Зная навязчивую идею Лал, я не думал встретить Фэнни здесь, и решительно поспешил вперед. Ее собеседником оказался высокий молодой человек с копной вьющихся золотистых длинных волос и приятным, веселым лицом. Впоследствии я выяснил, что он был на войне, но, подобно Роуз Пейджет, выглядел значительно моложе своих лет.

– Не ожидал найти тебя тут, – бестактно заметил я Фэнни.

– Я приехала с профессиональной целью, – сказала она, подавая мне руку. – Как Норман. Он – фотографировать, а я – любоваться. – Фэнни оглянулась, когда Рубинштейн, отойдя от Роуз Пейджет, приблизился к нам. – Сэмми, у тебя много новых вещей. Мне не терпится их увидеть. С тех пор как я была здесь, прошло больше года.

– И, если б это от меня зависело, прошло бы сто лет, – доверительно шепнула мне Лал. – Это дом Сэмми, и он приглашает, кого хочет. Но в мою лондонскую квартиру она не войдет, пусть не надеется. Сэмми не разбирается ни в чем, кроме китайского искусства и антиквариата. Думает, она здесь, потому что интересуется тем, что он ей покажет. Она тут для того, чтобы завладеть тем, что может. А на сей раз ей нужен Норман Брайди.

Я взглянул на этого молодого человека, тот хмуро смотрел на хозяина, сунув руку в карман. Он не походил на мужчину, которого даже такая женщина, как Фэнни, может обвести вокруг пальца, как бы ни старалась.

– И он нужен ей не навсегда, – продолжила Лал. – У него недостаточно денег или влияния, но у нее, у этой девки, склад ума подлый. Стоит ей увидеть что-нибудь нужное кому-то, так она старается это отхватить. Знает, что Роуз Пейджет помолвлена с Норманом. Если бы она не совалась, они, может, поженились бы в эти выходные. Но ей это испортило бы настроение. За Норманом сейчас гоняются, вот она и решила быть самой быстрой сучкой в стае. Ты, наверное, видел ее фотографии, которые сделал он. Сущая рисовка, вот что это такое. Мисс Фэнни Прайс в вуали, с венком из весенних цветов, прислоняется к хрустальному обручу. О чем ей нужно подумать, так это о своих делах с Грэмом. Тот не любит делить свой обед с кем бы то ни было.