Мы выбрали другой путь и с помощью крюка и веревки проникли внутрь монастыря через окно. Ловкими движениями рук, словно обезьяны, мы добрались до окна в коридоре и открыли его одной из имеющихся у нас в запасе отмычек.
Дальше нужно было попасть в параклис. Мы были опытными ворами и сравнительно легко открыли все остальные замки. Георгиос постоянно крестился и жалобно просил Бога о помиловании. В параклисе мы очутились среди множества самых разных мощей. Найдя большой серебряный ковчежец в виде руки, мы открыли его и достали святые мощи Иоанна Предтечи. Это была нетленная левая рука – она благоухала и источала благовонное миро. Георгиос, дрожа всем телом, завернул это храмовое сокровище в заранее приготовленную простыню, и мы, заперев, по возможности, все замки, таким же образом покинули тихую монашескую обитель.
Оказавшись в барке, мы оттолкнулись веслами от берега и осторожно отплыли, но с тревогой заметили, что небо теперь затянулось подозрительными облаками. Все в природе предвещало грозу.
На расстоянии ста метров мы повернули барку на север. Ночь, разгулявшись, требовала продолжения пира зла, ей было мало совершенного нами разбоя. Море начало волноваться, Георгиос запаниковал. Он вдруг схватился за голову и закричал:
– Не надо, не мучь меня! – он будто бы обезумел от того, что сделал, и перестал нормально реагировать на происходящее.
Я, стараясь перекричать ветер, спрашивал его:
– Что такое, Георгиос? Что случилось? Он не отвечал и продолжал стонать и метаться, а тем временем шторм все крепчал, южный ветер нагонял фортуну. В таких случаях мы с отцом всегда молились святому Иоанну, который слышал молитвы и часто укрощал даже самую свирепую бурю…
Я вдруг вспомнил, что святой Иоанн Предтеча, чьи мощи мы только что украли, был верным покровителем моряков, подавал попутный ветер и хороший улов. Из моей груди вырвался нервный смех:
– Ну, мы влипли!
У Георгиоса началась уже настоящая истерика, чувствовалось, что он переживал какой-то сильный ужас, быть может, ему даже было видение. Он не мог больше грести, продолжая причитать и обеими руками держаться за голову. Волна подымалась большая, и делать было нечего – я решил вернуться к афонскому берегу. Попробуем добраться пешком до Уранополи, а там наймем бричку и поедем в родное село. Я сказал о своем плане совершенно подавленному Георгиосу. Он не противоречил мне, и я погреб обратно на Афон. Барку, конечно, придется бросить, но у нас не было другого выхода; надеюсь, местные рыбаки не узнают нашу посудину.
Я причалил где-то возле пристани болгарского монастыря Зограф. Георгиос, выйдя на берег, неожиданно воздел руки к штормовому небу и упал всем телом на холодную гальку. Он прохрипел что-то о прощении и возмездии и замер в отчаянном оцепенении, словно ожидая от будущего и того, и другого. Так прошло минут пять – он лежал на мокрых камнях зловеще и неподвижно. Я не хотел верить происходящему.
Придя в себя, я стал расталкивать его, но тщетно – мой старший друг был уже мертв. Сердце контрабандиста остановилось, да простит его Господь Бог. Для меня это было страшным доказательством того, что кара Божия настигает святотатцев.
Сначала меня охватили жалость и сострадание к храброму парню, но потом сознание захлестнул ужас: ведь возмездие Господне может настигнуть и меня, святотатство совершили мы вместе. Печальный конец влюбленного Георгиоса, конечно, заставлял задуматься и о моей собственной судьбе. Страх набирал обороты, и я понял: несмотря ни на что, я оставлю руку Иоанна Предтечи на Афоне.
Мне становилось все хуже, и я упал на колени, прося Матерь Божию остановить висящий надо мною праведный меч возмездия. Я плакал и умолял, обещая оставить свои преступные дела и с этого времени ходить в церковь, проводя нормальную благочестивую жизнь, как было издавна заведено в нашей семье. Так прошло достаточно времени, мы с Георгиосом лежали ниц: он – уже покойник, я – полуживой от страха, а между нами – святая рука Иоанна Предтечи. Я четко чувствовал в тот момент, что мое сердце, как и судьба, взвешивались на праведных весах Божиих, и именно Иоанн Креститель должен был определить – жить мне или умереть. Все зависело от того, на какую чашу весов святой положит свою нетленную руку.
Наконец, спустя час или около того, я неожиданно почувствовал облегчение и поднялся с колен. Начинался ливень, и нужно было бежать от этого места, потому как скоро монахи должны встать на молитву и обнаружить пропажу святых мощей.
Я аккуратно положил тело Георгиоса в барку, которую хорошо заякорил к берегу, а рядом, с левой стороны, поцеловав, оставил и святую руку. На палубе нашей контрабандистской барки я выложил из камней имя почившего Георгиоса и просьбу, чтобы за него, грешного, молились на Афоне. Затем, окинув взглядом эту печальную картину, которую освещала вновь вышедшая из-за облаков луна, я побежал на север…
В нашем селе многие обрадовались смерти Георгиоса; все узнали, что он хотел украсть руку святого Иоанна, и хулили его как безбожника и вора. Мы, как его ближайшие приспешники, также получили свою долю общественного порицания. Наше преступное дело постепенно захирело и пришло в настоящий упадок.
Мать, наконец, получила ответ на свои теплые к Богу молитвы – она видела, что я стал более религиозным и оставил свои преступные замашки. Она даже написала своему брату Никосу в Салоники, который имел свое дело – пекарню и булочную, с просьбой принять участие в моей судьбе. Он обещал взять меня себе в помощники, если я начну регулярно ходить в церковь и не буду больше хулиганить.
Я дал обет быть примерным и стараюсь хранить его – свою жизнь до сих пор я выстраиваю по принципам христианского благочестия. Я регулярно исповедуюсь и причащаюсь Святых Тайн. Особое почитание оказываю святому Иоанну, который и вытащил меня своей рукой из болота греха. За Георгиоса я также молюсь и подаю милостыню за упокой его бедной души; мне почему-то верится, что когда-нибудь и он обретет покой на небесах.
Перед отъездом к дяде Никосу мне удалось переговорить с бедной Ларисой. Она догадывалась, из-за чего погиб Георгиос, и не находила себе места от глубокой скорби.
Она расспрашивала меня во всех подробностях, что именно Георгиос сказал перед своей не очень-то благой кончиной.
– Отвечу тебе так, Лариса, – он умер христианином там, на Святой горе. Георгиос знал, что заслуженно принял смерть, и молил лишь о том, чтобы Господь избавил его от вечного мучения в аду. Я думаю, что он может спастись, если все мы станем за него усердно молиться.
Девушка ничего на это не ответила, попросив только, чтобы я не говорил другим, что в этом был замешан ее дядя, поправила белокурые волосы и, попрощавшись со мной, печально пошла к морю, несущему свои волны к нашему берегу. Больше я ее никогда не видел. Как потом говорили в деревне, она сбежала от своего дяди в Америку в поисках свободы и лучшей доли. Я часто, вспоминая те дни, думаю о ней. Никто не знает, что с ней произошло в дальнейшем, но я надеюсь, что она нашла свое призвание и счастье.
Старый Петрос оставил всякие попытки добыть руку святого Иоанна и замкнулся в своем тесном мирке. Его новый шикарный дом без племянницы и с предсказанной ему страшной смертью стал для ростовщика настоящим адом еще здесь, на земле.
Как не трудно предположить, однажды его усадьба неожиданно вспыхнула среди ночи. Она находилась вдали от остальных сельских домиков, поэтому селяне не успели со своей помощью. Когда они прибежали с ведрами воды, лопатами и лестницами, дом уже догорал. Он сгорел вместе с хозяином, унесшим в могилу долговые расписки многих и многих жителей наших окрестностей.
Может быть, этот факт милосердный Господь вменит ему в добровольную милостыню и даже он когда-нибудь обретет покой перед престолом Всевышнего.
На этом я и хотел закончить свою печальную историю. Если кого-нибудь она тронет, заденет за живое, прошу помолиться за тех людей, что в ней участвовали. Я же, в свою очередь, прошу в своих молитвах следующего:
