Арун затрепетал.

– Вы хотите отправить меня к повстанцам?! Да они разрежут меня на куски! Я же перешел на вашу сторону! Какой от меня может быть толк! Тем более здесь моя жена, которую я ни за что не покину! Она – индианка и не знает английского. Что она станет делать среди белых?!

– Если ты не вернешься, о ней позаботятся, – сухо произнес генерал Уилер.

– Это невозможно! – воскликнул Арун и осекся.

Он все понял: взгляд генерала не давал обмануться. Его с легкостью приносили в жертву, а если надо, в тот же костер полетит и Сона с ее любовью, преданностью, наивностью и верностью. Они не стали своими среди чужих, они оставались изгоями. Их жизни не стоили и мелкой монеты.

Англичане защищались с отчаянием обреченных, и пока им кое-как удавалось отбивать атаки сипаев. Но едва ли это могло затянуться надолго. Укрепления ежедневно подвергались обстрелу из множества орудий; при этом внутри крепости взрывалось не менее трех десятков снарядов.

– Что я должен делать? – спросил Арун.

– Постараться вступить в переговоры со знатными людьми Канпура. Надо внести раскол в ряды восставших. Тем, кто согласится сотрудничать с нами, я обещаю именем королевы дальнейшую свободу и пожизненную пенсию в тысячу рупий. Рано или поздно восстание будет подавлено. Нужно быть глупцом, чтобы не понимать этого.

– Я не хочу быть предателем, – сказал Арун и вновь натолкнулся на холодный немигающий взор генерала.

– Тебе тоже назначат пенсию, и ты заживешь, как тебе и не снилось. В противном же случае тебя ждет виселица. Надеюсь, я выражаюсь предельно ясно?

– Да, – прошептал Арун.

– Вот, – сказал Уилер, наливая воду из стеклянного графина, – выпей сам или отнеси жене.

Выслушав подробный рассказ о том, какова его задача, молодой человек отыскал Сону. Ему предстояло выйти из крепости вечером, потому у них было немного времени, чтобы проститься.

Ее кожа была сухой, как пергамент, глаза потускнели, из губ вырывалось тяжелое дыхание – она, как и все, страдала от жажды. Арун протянул Соне чашку с водой.

– Нет! Пейте сами. Или давайте поделимся.

Нежно глядя на нее, он как можно мягче произнес:

– Мне придется покинуть крепость, и снаружи наверняка есть вода, а вот ты… останешься здесь.

Молодая женщина подскочила, едва не расплескав драгоценную влагу.

– Как?!

Осторожно поставив чашку на пол, Арун взял Сону за руки и поведал о разговоре с генералом Уилером.

– Мы не белые! Почему мы должны слушаться их приказов?

– Волей или неволей мы – с ними. Если осада будет успешной, сипаи не станут задаваться вопросом, как мы здесь оказались. Просто расстреляют или повесят. А если я откажусь помогать англичанам, тогда нас казнят они.

– Вы уйдете, а… как же я? – вырвалось у Соны.

– Я договорился, о тебе позаботятся. Я надеюсь, что мы скоро увидимся.

– Арун! Мой дорогой! – воскликнула она, впервые называя его по имени.

У Соны перехватило дыхание, и она крепко прижалась к мужу. На губах и языке были ее и его слезы. В прощальном поцелуе была яростная страсть обреченных людей, стремящихся испытать то, что дано пережить только перед смертью.

Полулежа в объятиях мужа, Сона думала о том, что должна не плакать, а радоваться. Она полюбила и вышла замуж, будучи вдовой, – словно ожила после смерти. Ей было дано понять, что она больше никогда не сможет вынести похоть чужого мужчины и безмерное унижение от этого, а значит, она стала свободной.

Арун колебался, но все-таки ему пришлось сказать Соне то, что он хотел сказать:

– Любовь моя! Если вдруг случится так, что я не вернусь, обязательно отыщи Ратну – вместе вы сможете выстоять!

Сона вздрогнула. Арун был прав. Зачем она отослала Ратну?! Вдвоем им было бы легче и проще.

– Прости! – прошептала она.

– Ты просишь прощения у меня? – удивился Арун.

– Нет. У другого человека. А что касается нас… В первый раз я не видела смысла восходить на костер и боялась этого, но теперь… Ради чего мне жить? Ради себя, тоскующей и одинокой? Пусть наши души сольются воедино и мы никогда не расстанемся!

Ее слезы высохли, а в голосе звучал почти благоговейный восторг перед чем-то высшим, недоступным пониманию, но всесильным. Арун не стал спорить, он только сказал:

– Поклянись, что не убьешь себя, пока не увидишь мой труп. Что бы ни случилось, продолжай надеяться, что я жив, и верить в то, что мы встретимся. Это единственное, о чем я тебя прошу.

И Сона прошептала:

– Клянусь!

Арун покинул крепость во время перестрелки, под прикрытием огня и дыма. Он полз, пока не достиг развалин какого-то дома, где и поспешил спрятаться. Будь его воля, он никогда бы больше не показался на глаза ни англичанам, ни индийцам, но сердце жарко стучало: «Сона, Сона, Сона!» И он ничего не мог с ним поделать.

Ближе к полуночи Арун выбрался из укрытия. Перестрелка прекратилась. Прежде суетливый и шумный, как всякий перекресток торговых и военных путей, заставленный палатками и лотками Канпур сейчас застыл в угрожающей тишине и безлюдье.

Арун видел брошенные кем-то в паническом бегстве тюки и коробки, игрушки и книги с обгоревшими страницами, атласную женскую туфлю, тележку со сломанным колесом.

В голову пришла мысль о том, чтобы зайти в какой-нибудь пустой дом и поискать еду и воду. Обнаружив английское бунгало, до которого не добрался огонь, он медленно и осторожно, поминутно оглядываясь, прошел через сад и тихо поднялся по ступенькам веранды.

Внутри валялись обломки мебели, тряпки, какой-то мусор. Дверь кладовой была распахнута, и Арун нашел на полках жестянки с консервами и винные бутылки. Банки было сложно открыть, а вина ему не хотелось. К счастью, в кухне нашлась миска холодной чечевицы и черствые лепешки, а в сохранившемся во дворе колодце была вода.

Умывшись, напившись и утолив голод, Арун почувствовал себя увереннее. Он отряхнул одежду, пригладил волосы и двинулся по улочке, вдыхая знакомый запах ночных цветов, угля, навоза и непривычный, пугающий – порохового дыма, кирпичной крошки, тлеющих тростниковых крыш и обгоревших деревянных балок.

Днем он попытался проникнуть в особняк одного из представителей канпурской знати, прежде весьма лояльно относившегося к англичанам. Однако все переменилось: теперь они верили Нане Сахибу с его возрожденным княжеством.

Когда Аруна задержали и передали в руки повстанцев, он даже испытал некоторое облегчение – до того противным казалось то, чем ему предлагал заниматься Уилер. Именно тогда молодой человек окончательно понял: отныне он никогда не сможет заставить себя продаваться кому бы то ни было.

Вскоре он стоял перед одним из самых жестоких приспешников Нана Сахиба, Азимуллой-ханом, и его людьми. Хотя дело происходило в богато обставленном особняке с пышным садом, где гуляли ручные павлины, резвились олени и косули, по лицам собравшихся было ясно, что им ничего не стоит обагрить роскошные ковры человеческой кровью.

– Нам надо было убить тебя сразу, как и других шпионов, – густой голос Азимуллы отдавался под потолком гулким эхом, – но те были белыми. – Он сделал паузу. – Хотя ты жалкая собака, я могу дать тебе возможность купить себе милосердную смерть. Мы хотим знать, каковы планы этого ничтожного интригана, генерала Уилера.

В его тоне было столько презрения, что к лицу Аруна прихлынула кровь и он едва не потерял самообладание, однако сдержался и спокойно ответил:

– Я не собака. И мне неизвестны планы генерала. Я согласился на это, потому что в крепости в заложниках остался близкий мне человек.

Азимулла-хан раздраженно махнул унизанной тяжелыми перстнями рукой.

– Мне это неинтересно! Какое оправдание можно услышать из пасти поганого шакала, сбежавшего вместе с белыми!

– Просто я совершил нечто такое, чего никогда не поймет ни один индиец. Возможно, вы удивитесь, но…

– Я много лет ничему не удивляюсь, – перебил Азимулла-хан и, зловеще усмехнувшись, добавил: – Впрочем, если тебе удастся удивить меня, то я тебя выслушаю.