А где-то через год Александр Максимович пережил самую тревожную и самую радостную ночь в своей жизни. Начиналась весна, с близких гор скатывались вешние потоки, на дорогах буйствовали ручьи. Пахло снегом и уже оттаявшей землей. Природа готовилась к пробуждению. Каждые полчаса, а то и чаще Александр Максимович выходил на улицу и спешил к телефону в проходную швейной мастерской. Сторож, глуховатый, преклонных лет старик, молча открывал дверь, и та ворчливо скрипела. Он так часто звонил, что уже стеснялся сторожа, который, наверное, угрюмо и снисходительно поглядывает на него и недоумевает: «Чего мается человек? Жена в родильном доме. Эка невидаль! Разрешится — куда денется».

Когда пришел последний раз, нужный ему номер был долго занят: кто-то, видно такой же нетерпеливый и неспокойный, дозвонившись, не торопился прекращать разговор. Александр Максимович все просил и просил телефонистку соединить его с родильным домом, пока она не взорвалась:

— Да подождите вы! Освободится — сама позвоню!

Опустился на табурет, однако не просидел и пяти минут, как снова назвал номер.

— Да, слушаю, — сразу же раздалось в трубке.

Александр Максимович почему-то не уловил, что эти слова обращены к нему.

— Я слушаю вас! — в голосе раздражение.

— Извините, пожалуйста, снова Камаев. Как там?..

— А, Камаев! — голос смягчился, в нем зазвучали мажорные нотки. — Поздравляю вас с сыном!

— Сын?! — закричал Александр Максимович. И тут же: — Он видит?!

Удивительная вещь: никогда не боялся, что его ребенок может родиться слепым, и все-таки этот вопрос вырвался. Видно, давно таился в подсознании и ждал своего часа.

— Да, да, конечно. Не беспокойтесь и ложитесь спать — поздно уже.

Он с трудом разжал пальцы, долго нащупывал рычаг, чтобы повесить трубку. О том, что забыл попрощаться и поблагодарить дежурную по роддому, вспомнил лишь под утро, а пока с удивлением прислушивался к тому, как частит и сбивается с ритма сердце. Александру Максимовичу хотелось кричать, плясать, неистовствовать: сын живет на свете! Его сын!

Он так и не прилег. Ходил по комнате, пил чай, смеялся, среди ночи затеял капитальную уборку, перебрал детское приданое, а через неделю снова метался в четырех стенах, выбегал на крыльцо и слушал, не идут ли Рая и теща Наталья Ивановна. Встретил их в дверях и протянул руки. Рая поняла этот жест и передала сына. Александр Максимович пронес его в комнату, положил ка диван, сам опустился на колени и замер.

Невесомый комочек дышал тихо, с едва заметной хрипотцой. Александр Максимович осторожно отвернул край одеяла и прикоснулся губами к щеке сына. Запах детского тельца заставил уткнуться в одеяло и дышать, дышать…

— Ты что, Саша? — позвала жена.

— Ни-че-го-о, та-а-к.

Рая никогда не видела его слез, и Александр Максимович хотел скрыть их от нее, но когда показалось, что достаточно успокоился, и поднялся, спазмы снова сжали горло, и он заплакал навзрыд, больше не таясь и не стесняясь.

— Что с тобой, Саша? Все хорошо… — затрепетал голос Раи. — Ну вот, радоваться надо…

— Молчи, молчи!

Он давно был для всех Александром Максимовичем. Его хорошо знали в Сухом Логу и во всех деревнях района. Жилось же по-прежнему трудно, на одну зарплату: Рая, хотя и работала его секретарем, денег за это не получала. Только через семь лет новый председатель президиума областной коллегии адвокатов Николай Павлович Сорокин посоветует: «Пиши наверх. Если разрешат, официально оформим личным секретарем и будем платить». Попытка не пытка. Написал — надо когда-то и о себе позаботиться — и, к своему удивлению, получил разрешение. Вздохнули свободнее. Пока же выручал огород.

В послевоенные годы никто не говорил о научно-технической революции, еще и термина такого не было, а она, эта революция, уже начиналась — стихийно, исподволь, без указаний: появились первые председатели колхозов с высшим, а чаще со средним специальным образованием, молодые и энергичные директора заводов. В суд, прокуратуру, милицию тоже стали приходить специалисты с более высокой квалификацией. Люди старались восполнить упущенное за военные годы и набросились на учебу. В институты и техникумы валом повалили фронтовики; те, кто работал, шли на заочные отделения, учились экстерном. Это время чем-то напоминало первые послереволюционные годы, только тогда постигали азбуку, теперь спешили получить солидную профессиональную подготовку. Камаева от учения отговаривали:

— Зачем тебе лишние хлопоты? Работаешь адвокатом и будешь работать. Не выгонят — как-никак инвалид первой группы. Тебе можно и без «корочек».

И приводили в пример Кузьму Александровича Осипова:

— По всему Уралу любого юриста спроси, кто такой Осипов — каждый знает. А какой институт он кончал? Никакого! Сам своим умом и усидчивостью до всего дошел. Правда, библиотека у него богатейшая, кодификацией занимается серьезно. Вот и ты так действуй. Практика у тебя уже есть, память — любой позавидовать может, так что не мудри.

Все, казалось бы, правильно. За исключением «пустяка»— Осипову доступна любая книга, ему — очень немногие.

Поехал в юридический институт, чтобы поступить на заочное отделение.

— Не можем принять — у вас нет среднего образования, — сказали ему.

— Я учился в университете, выдержал приемные экзамены. Вот студенческий билет, посмотрите.

— Э, батенька, это в войну было. Теперь другие требования. Получайте аттестат зрелости и — милости просим.

Он так бы и поступил, если бы в Сухом Логу была школа рабочей молодежи. Поразмыслив, сдал документы на заочное отделение юридической школы, а учебниками стал запасаться для института, чтобы всю программу проштудировать основательно, для себя, а не для отметок. За три года можно успеть, если постараться. Можно, и успели бы, однако занятая работой в консультации, сыном и хозяйством, Рая не успевала прочитывать объемистые институтские учебники и не раз соблазняла:

— Саша, может, пройдем этот курс по книжке для юридической школы?

— Нет, этот номер не пройдет, — лихо отвечал он.

— Но не могу я больше, не двужильная все-таки.

— Отдохни — я себе другого чтеца найду.

— За это платить надо! Бесплатно кто тебе читать будет?

— Конечно, а ты как думала?

— Так денег у нас…

— Ничего — ужмемся. На овощи перейдем, — бодрился он. — Переживем.

Раисе Петровне приходилось сокращать и без того скромный семейный бюджет, чтобы оплачивать «чтецов» до тех пор, пока об этом не узнали в коллективе и не всполошились:

— Александр Максимович, скоро сессия. Если вам надо что-то почитать, так вы скажите, — то и дело предлагал какой-нибудь добровольный помощник. — Я с удовольствием, тем более что и самому кое-что надо вспомнить.

— Спасибо, — смущенно отнекивался он, — если потребуется, я попрошу.

— Давайте-ка, Александр Максимович, без всякого «если». Знаем мы вас!

Помогли. И к государственным экзаменам брайлевских конспектов накопилось пуда два, несколько чемоданов пришлось с собой брать.

Школу заканчивали втроем: Камаев, судья Кропотин и следователь Иванов.

Следователь Иванов… Когда Саша учился в восьмом классе, подошел к нему в клубе парнишечка:

— Я секретарь комсомольской организации школы Лева Иванов. Хотим мы самодеятельность организовать, чтобы давать концерты в госпиталях, а без баяна, то есть без тебя, сам понимаешь…

Сколько они тогда этих концертов дали! Из десятого Лева ушел в артиллерийское училище и вернулся в Сухой Лог после ранения. Захотел стать следователем. Саша одобрил намерение товарища и пошел к прокурору Тарасову.

Георгий Георгиевич выслушал ходатайство без воодушевления, буркнул:

— Приведи. Надо посмотреть.

Привел.

— Как ты собираешься стать следователем, если Уголовный кодекс в руках не держал?

— Держал, — возразил Лева, — и уголовно-процессуальный проштудировал. Саша давал.

Тарасов хмыкнул:

— Конюхом возьму, чтобы продкарточки получил, а там видно будет. Пойдешь?