А н н а. Нет…
О л ь г а. Кстати, его воспитание входит теперь в твои обязанности.
А н н а. Он взрослый человек.
О л ь г а. Этих взрослых поэтов надо воспитывать до гробовой доски, мама Аня… Мама Аня! В школе чуть не за одной партой сидели, а теперь она мне — мама… У тебя там, где ты жила, стояли на комоде крашеные цветы?
А н н а. Стояли.
О л ь г а. И крашеный ковыль?
А н н а. И крашеный ковыль.
О л ь г а. Махровые признаки мещанства. Перестань улыбаться! Я не могу видеть твою улыбку. У тебя не наша улыбка.
А н н а. У меня — моя улыбка.
О л ь г а. Индивидуалисты… Все стали индивидуалисты. Вчера на встрече выпускников нашего класса весь вечер рассказывали анекдоты.
А н н а. А ты?
О л ь г а. Потребители… Пришла на готовое… А чем ты заслужила? Что сделала, чтобы все это было?
А н н а. А ты что сделала?
О л ь г а. Я?.. Я работаю!
А н н а. И я работаю.
О л ь г а. Ах да, табельщица — тоже работа… (Анна, все понимая, со спокойной улыбкой смотрит на Ольгу. Ольга разглядывает ее. Уловила что-то.) А ты отца не любишь…
А н н а. Детям не обязательно знать дела родителей.
О л ь г а. Какова? Прелесть… А наша мать, кстати, не скрывала ничего. Или… Интересно… Ты давно знакома с отцом?
А н н а. Два года знакома.
О л ь г а. Я, к примеру, в том смысле…
А н н а. И в этом смысле.
О л ь г а. И тут аморалка! Ну, народ… А мать… Значит, знала? И терпела?
А н н а. Она понимала…
О л ь г а. Кого понимать? Тебя? Тебя понимать?.. Жаль, что ты не в партии, а то я добилась бы твоего исключения!
А н н а. Тебе труднее всего пережить то, что меня неоткуда исключить… (Появляется Юрка.)
О л ь г а. Наконец, явился!
Ю р к а.
Гей-дидл-дидл-дал,
На скрипке кот играл,
Корова прыг через луну…
О л ь г а. Оставь эти штучки!
Ю р к а. Пламенный физкультпривет! Последние известия: Петька Новоселов выиграл машину, запланировано путешествие по родному краю, принимаются коллективные заявки, прошу соблюдать очередь, покупайте билеты денежно-вещевой лотереи!
О л ь г а. Все? Ты уже способен к нормальному разговору?
Ю р к а. Последний скандал в доме Пыжовых: Константин набил морду начальнику жилстроя номер один. Разногласия возникли на почве…
О л ь г а. Что такое? На какой почве?
Ю р к а. На нашей почве. На нашей родной, самой лучшей в мире нечерноземной почве.
Вкатывается К о н с т а н т и н.
К о н с т а н т и н. Черт знает что… Это черт знает что! (Бегает по комнате. Когда он приближается, Юрка отодвигает те вещи, которые могут упасть.) Где отец? Мне могут ответить в этом доме, где мой отец?
А н н а. Твой отец, Костя, гуляет с Мишей.
К о н с т а н т и н. А, да… Черт знает что!
О л ь г а. Будь добр, конкретнее.
К о н с т а н т и н. Я же сказал — черт знает что!
О л ь г а. Позавчера ты приволок к нам продавщицу с пирожками…
К о н с т а н т и н. С тухлыми! С тухлыми пирожками!
Ю р к а. Да, Костик, это нехорошо, ты ее чуть не отравил.
К о н с т а н т и н. Она съела то, что продавала другим!
О л ь г а. Вчера ты свалился с какого-то столба…
К о н с т а н т и н. Ну и что? Я чинил радио!
Ю р к а. Радио обрело речь на том месте, когда «Спартаку» закатили гол. Костику повезло: внизу стояли два достаточно мягких болельщика. Вообще Костик после того, как починил в своей новой трехкомнатной квартире все двери и краны, решил, что весь город нуждается в ремонте.
О л ь г а. Я уже подготовлена для того, чтобы выслушать его собственные объяснения.
К о н с т а н т и н. Песок!
О л ь г а. Очень интересно.
К о н с т а н т и н. На пляже!..
О л ь г а. Ну, семейка…
К о н с т а н т и н. Чем вы там занимаетесь в своей газете? На стройку везут песок с пляжа!.. Где отец?
Ю р к а. А мы без него… (Пробует голос.) Ничего? Басит?
О л ь г а. Что вы собираетесь делать?
Ю р к а. Костя, подержи ее… (По телефону.) Гринева! Срочно! Пыжов… Да, да, тот самый!
О л ь г а. Сейчас же прекратите это безобразие!
К о н с т а н т и н (выхватил трубку). Григорий Борисович? Ага, замечательно! Откуда ваш Овсянников песок берет? С городского пляжа ваш Овсянников песок берет! Близко! Дешево! Удобно! Храните деньги в сберегательной кассе! Я и так тихо… Вернет? Это точно? И весь пляж свежим песком покроет? Ага… А если бы еще и летние постройки отремонтировал, а? Можно? Ага…
Ю р к а. И дно вычистит… Скажи — пусть дно вычистит!
К о н с т а н т и н. Да вы, Григорий Борисович, свои кадры не знаете, он же золотой человек, ваш Овсянников! Он не то что какие-то там дрянные деревянные постройки отремонтирует, он и дно вычистит! Дно, говорю, дно вычистит, а то илу по колено… (Прикрыл трубку, Юрке.) Хохочет… (По телефону.) А вы с подходом, Григорий Борисович, — мол, весь город спасибо скажет, я то его только ругают… Вывернется, а сделает! Ага, ясно. Пока!.. Вот это называется — намылить и выстирать! (Не дожидаясь, пока Ольга придет в себя от негодования, Константин и Юрка устремляются к выходу.)
О л ь г а. Сумасшедший дом!..
О л ь г а резко повернулась, ушла в другую комнату. В окне показывается О п е н о к, раскладывает на подоконнике доску и шашки. Старательно не замечает А н н у. А н н а подходит, делает ход. О п е н о к, насупившись, отвечает. Еще несколько ходов. И вдруг О п е н о к утыкается в доску и плачет. А н н а гладит его по голове. О п е н о к, так и не взглянув на нее, оставив шашки, скрывается. У крыльца появляется Ю р к а, садится на ступеньку.
Ю р к а. А вечер какой золотой… А вечер, а вечер, а вечер совсем золотой…
Задымился вечер, дремлет кот на брусе.
Кто-то помолился: «Господи Исусе».
Полыхают зори, курятся туманы,
Над резным окошком занавес багряный.
Вьются паутины с золотой повети,
Где-то мышь скребется в затворенной клети…
А н н а вышла, остановилась, слушает.
Мама Аня, пойдем в разбойники?.. (Анна стоит, опустив голову. Тихо уходит.)
И гулко, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег…
Подходит Н и к о л а й.
Н и к о л а й. Юра, ты здесь? А я с дедом помирился… Юра, ты слышишь?
Ю р к а. Слышу…
Н и к о л а й. Чудак он, дед… Ремень снял, вытянул раз сколько — и ему удовольствие, и мне ничего. Будешь, говорит, от своего дела бегать? Не буду, говорю… Нет, правда, — не могу я без завода, Юрка. Значит, и в самом деле есть тут что-то такое… Как для тебя в стихах. Может такое быть?
Ю р к а. Может…
Н и к о л а й. У тебя лицо светлое… счастливое. Я помешал?
Ю р к а. Нет… Я Есенина читал.
Н и к о л а й. А дед-то! Ну и дед… Я ведь что? Пыжился, пыжился, чтоб перед другими выглядеть. А зачем? Вот Олька — сроку себе дала десять лет, и к власти — как на бульдозере… А зачем? Для других? Для себя! Для самоутверждения! Не хочу… Я не хочу. Самоутверждение — это внутри… (Ольга вышла из своей комнаты, остановилась у окна, слушает.) Дед это знал… Ты понимаешь, о чем я говорю?
Ю р к а. Понимаю…
Н и к о л а й. Правильно, ты должен понимать. Ты про все должен понимать. А дед у нас — хороший дед, хоть и вредный. Он меня думать заставил. Страшно вредный старик, просто золото. Я слышал, он отцу про тебя говорил. Чего это, говорит, Юрка про институт забыл? Не нравится мне, что он дюже покорный. Покорный — слабый… Слышь? Это он про тебя. Он ведь думает, дед, что ты из-за него в институт не поехал. Я-то знаю, тебе самому надо было тут остаться. Верно?
