Юджин неожиданно подумал об этой возможности помочь и, размышляя, всё больше убеждался, что это легко осуществимо. Вдруг его передернуло от отвращения: как такое вообще могло прийти ему в голову, особенно теперь, в библиотеке, пока он наслаждается последней сигарой перед сном. Нет! Он бросил сигару в пустой камин и отправился в спальню.
Даже если он и позабыл оскорбление, нанесенное ему, он не мог без боли вспоминать Изабель. Но и в постели Юджин не перестал думать об этом: всё верно, что бы там Джордж ни делал, он не в силах поменять уже сложившееся мнение. Его могла поменять только Изабель.
Когда Юджин засыпал, горько думая о Джорджи, Джорджи в больнице думал о Юджине. Он только что "отошел от эфира", почти не ощущая тошноты, и лежал в полудреме, время от времени наблюдая, как вдруг из ниоткуда в его маленькую палату вплывает белый парусник, покачиваясь на волнах. Чуть позже он понял, что видит это, только если пытается открыть глаза и осмотреться, поэтому он поплотнее смежил веки, после чего в голове прояснилось.
Он думал о Юджине Моргане и о Майоре, ему даже показалось, что это один и тот же человек, но он всё-таки сумел разделить образы и даже сообразил, почему путает их. Давным-давно его дедушка был самым выдающимся и удачливым человеком в городе, и люди частенько говорили "богат, как Майор Эмберсон". Сейчас так говорили о Юджине. Джордж часто слышал, как рабочие на химзаводе мечтали: "Были б у меня деньжищи Юджина Моргана!" или "Владел бы заводом Юджин Морган, работа бы тут спорилась". А живущие в их с Фанни многквартирном доме люди болтали об особняке Моргана в столовой, совсем как французы семнадцатого столетия сплетничали о Версале. Джордж, как и его дядя, видел в доме Моргана новый Эмберсон-Хаус. Воспоминания унесли его в детство, в дни, когда Эмберсон-Хаус был дворцом, а он скакал на своем пони по въездной дороге и командовал темнокожими конюшими, те радостно гикали и подчинялись, а дедушка, наблюдающий за ними из окна, смеялся и кричал: "Так их, Джорджи! Пусть эти ленивые негодники попрыгают!" Он вспоминал своих молодых дядюшек, и как весь город принадлежал им - и ему. Какой же это был чистый, милый городок! Воображение рисовало картины великолепия Эмберсонов - и их упадка, и даже их смерти. Беды медленно засасывали их без надежды на спасение, они даже не успели заметить, как это происходит. Большинство из них уже лежало на семейном участке в старой, запущенной части кладбища, а их имя исчезло из нового города, не оставив следа. Но и эти новые великие люди - Морганы, Экерсы, Шериданы - тоже исчезнут. Джордж предвидел это. Уйдут, как ушли Эмберсоны, и хотя некоторым из них повезет больше, чем Майору, и их имя не сотрут из названия больницы или улицы, это будет всего лишь слово, да и оно рано или поздно канет в небытие. Ничего не остается, не держится, не хранится там, где идет рост, - Джордж, пусть и смутно, но верно понимал это. Великий Цезарь мертв и обратился в прах прекратил существование развеян по ветру мертвый Цезарь стал ничем лишь скучным рассказом на странице школьного учебника мальчишки прочитают и сразу забудут его. Эмберсоны умерли, новые люди умрут, и те, что придут за ними, а потом другое поколение, и следующее, и следующее...
Он бормотал себе под нос, и ночной санитар, дежуривший в палате, подошел и склонился над ним:
- Вам чего-то хочется?
- Что проку начинать семейное дело, - доверительно прошептал ему Джордж. - Даже Джордж Вашингтон только буковки в книге.
Юджин прочитал об аварии в утренней газете. Он был в поезде, только что отъехавшем в Нью-Йорк, и будь у него меньше свободного времени, он наверняка пропустил бы неприметную статью под заголовком "Сломанные ноги":
Вчера Д.Э.Минафер, сотрудник "Химической компании Экерса", попал под автомобиль на углу Теннесси и Мэн. В результате происшествия он получил перелом обеих ног. По словам патрульного Ф.А.Кэкса, видевшего аварию, Минафер сам виноват в случившемся. За рулем небольшого автомобиля был Герберт Коттлмэн, проживающий на Ноубл-авеню, который утверждает, что двигался со скоростью меньшей, чем четыре мили в час. Пострадавший принадлежит к когда-то известному в городе семейству. Он был отправлен в городскую больницу, врачи которой позже заявили, что, помимо перелома ног, у Минафера многочисленные внутренние повреждения, но надежда на выздоровление есть.
Юджин прочитал заметку дважды и отшвырнул газету на сидение напротив, потом долго смотрел в окно. Его отношение к Минаферу не изменилось ни на йоту даже после того, как он начал чисто по-человечески сострадать боли и повреждениям Джорджи. Он подумал о его высокой, изящной фигуре и задрожал, но горечь никуда не делась. Он никогда не винил Изабель за слабость, стоившую им нескольких лет счастья жить вместе, но он винил ее сына и не мог перестать делать это.
Он с мукой подумал об Изабель - он редко мог "видеть" ее столь отчетливо, как видел сейчас, в окне купе, после прочтения заметки об аварии. Она будто стояла по ту сторону стекла, глядя на него, и ему представилось, что это просто тень женщины, видимая и невидимая одновременно, плывущая по воздуху вслед поезду, над зелеными весенними полями, через леса, только-только начавшие одеваться листвой. Он закрыл глаза и увидел Изабель такой, какой она была раньше. Увидел кареглазую и русоволосую смеющуюся девочку, гордую и нежную, какой увидел ее, когда впервые приехал в городок после окончания колледжа. Он вспомнил, как и десятки тысяч раз до этого, каким взглядом она посмотрела на него, когда брат Джордж познакомил их на пикнике, это был "свет каштановой звезды", именно так написал он позже в посланном ей стихотворении. Он вспомнил, как впервые пришел в Эмберсон-Хаус, какой великолепной дамой выглядела она в этом роскошном доме - великолепной, но веселой и дружелюбной. Он вспомнил, как впервые танцевал с ней, и мелодия старого вальса зазвучала в его ушах и в сердце. Они смеялись и подпевали, кружась под нее:
Ах, любовь на год, неделю, на день,
Жаль, что не навсегда...
Он вдруг увидел, как она танцует, и со стоном прошептал: "Какая грация... ах, какая грация..."
Весь путь до Нью-Йорка ему казалось, что Изабель рядом, и вечером из гостиницы он написал Люси:
Я видел статью про то, что случилось с Джорджем Минафером. Жаль его, хотя газета и утверждает, что он виноват сам. Полагаю, что из-за того, что прочитал в газете, я всю дорогу сюда постоянно думал о его маме. Даже показалось, что никогда до этого я не вспоминал о ней так настойчиво и так ясно, но знаешь, мысли об Изабель не смогли заставить меня хоть чуть-чуть полюбить Джорджа! Конечно, я желаю ему скорейшего выздоровления.
Он отправил письмо, а с утренней почтой получил письмо от Люси, написанное через несколько часов после его отъезда. Она вложила заметку, прочитанную им еще в поезде.
Думаю, что ты этого не видел.
Я встречалась с мисс Фанни, она добилась его перевода в отдельную палату. Ох, бедный "Втаптывающий в прах"! Я постоянно думаю о его маме, и, кажется, я никогда до этого не видела ее столь ясно. Какая она была красивая - и как любила его!
Если бы Люси не написала этого письма, Юджин вряд ли поступил бы так странно, как поступил в тот день. Ведь было довольно естественно, что они с Люси оба подумали об Изабель, после того как прочитали заметку о несчастье, постигшем Джорджа, но то, что письмо Люси заставило Юджина думать, что феномен телепатии не пустые выдумки, стало чистой случайностью. Мысли об Изабель в обоих письмах совпадали почти полностью: как оказалось, они оба признались, что "постоянно" думали о ней и видели ее очень "ясно". Он точно помнил, что написал в своем письме именно так.
