- Какая у тебя замечательная привычка наряжаться по вечерам, Джорджи, - сказала Изабель, остановив взгляд на этом светлом пятне. - Дядя Джордж всегда так делал, и папа тоже, но потом перестали. Теперь для этого всем требуется повод, и мы почти не видим франтов, разве что на сцене или в журналах.
Джордж не ответил, и Изабель, подождав чуть-чуть и вроде бы поняв, что он не в настроении болтать, задумчиво посмотрела на улицу.
На дороге вовсю кипела вечерняя жизнь города. Над верхушками деревьев, там, где ветви сплетались над аллеей, поднималась яркая луна, но свет ее едва пробивался вниз, лишь слабыми бликами отражаясь от мостовой; через темноту летели светлячки бесшумных велосипедов, скользящих двойками и тройками, хотя иногда всё же слышалось не такое уж и тихое позвякивание одного, а временами и дюжины звонков, при этом люди перекрикивались и смеялись; в этих компаниях туда-сюда ездила пара виртуозов, играющих на мандолине и гитаре, словно руля для них не существовало: музыка появлялась так же быстро, как и исчезала. Под цок-цок старых добрых лошадей неспешно проезжали повозки; поблескивая серебром спиц и оглашая округу резким топотом копыт рысаков, мчались двуколки или легкие экипажи. Потом со звуками, похожими на обстрел мирного лагеря ковбоями, вдали возникал бешеный лихач на ревущем и беспрерывно испускающем клубы дыма автомобиле, и тогда повозки и экипажи прижимались к обочине, велосипедисты с руганью искали укрытия, а дети спешно тянули своих собак с проезжей части на тротуар. Машина с рыком исчезала, оставляя за собой волнение и суматоху, и негодующая улица на несколько минут успокаивалась - до следующего шофера.
- Их стало гораздо больше, чем раньше, - безжизненно проговорила тетя Фанни во время очередного перерыва между пролетами автомобилей. - Юджин прав, сейчас их раза в три или четыре больше, чем в прошлом году, и горлопаны уже не кричат им вслед "Купи коня!", но, по-моему, он ошибается, что их число так и будет расти. Да уже следующим летом их будет меньше, чем теперь.
- Почему? - спросила Изабель.
- Потому что я начинаю соглашаться с Джорджем, что это просто мода такая и ее пик прямо сейчас. Так и с роликовыми коньками было - все как с ума посходили, - а теперь только несколько детишек на них катаются до школы. К тому же вряд ли автомобили разрешат к повсеместному использованию. Нет, правда, того и гляди примут закон, запрещающий их. Сама видишь, как они мешают движению экипажей и велосипедов, люди их ненавидят! Народ не станет их терпеть - ни за что на свете! Конечно, мне жаль, что от этого пострадает Юджин, но я не удивлюсь, если издадут постановление, запрещающее продажу машин, как это было со свободным владением оружием.
- Фанни! - воскликнула невестка. - Ты же не всерьез?
- Всерьез!
В сумерках раздался мягкий смех Изабель.
- Тогда зачем сегодня ты сказала Юджину о том, как тебе нравится кататься на автомобиле?
- Но разве я сказала это по-настоящему радостно?
- Может и нет, но он убежден, что смог тебя осчастливить.
- Кажется, я ему не давала прав на такие убеждения, - медленно произнесла Фанни.
- Что не так? В чем дело, Фанни?
Фанни ответила не сразу, когда же заговорила, ее голос был почти не слышен, но переполнен не жалостью к себе, а упреками:
- Вряд ли кто-нибудь может меня сейчас осчастливить. Время еще не пришло, по крайней мере для меня.
Тут промолчала Изабель, и некоторое время тишину темной террасы прерывало только поскрипывание плетеного кресла-качалки Фанни, которое, казалось, должно было бы подчеркивать спокойствие и удовлетворение женщины, сидящей там, а не заменять вопли, более подходящие ее эмоциональному настрою. Однако у поскрипывания имелось неоспоримое преимущество: его было легче игнорировать.
- Джордж, ты бросил курить? - вдруг спросила Изабель.
- Нет.
- Я надеялась, что бросил, потому что ты не курил с самого ужина. Мы не станем возражать, если ты закуришь.
- Нет, спасибо.
Вновь повисла тишина, нарушаемая лишь скрипами кресла, а потом кто-то начал тихонечко, но чисто насвистывать старый мотивчик из "Фра-Дьяволо". Скрип прекратился.
- Это ты, Джордж? - резко спросила Фанни.
- Что я?
- Насвистывал "Но что ж время терять напрасно"?
- Это я, - отозвалась Изабель.
- Вот как, - сухо сказала Фанни.
- Тебе мешало?
- Ничуть. Просто я видела, что Джордж расстроен, и удивилась, что он насвистывает такую веселую мелодию. - И Фанни продолжила скрипеть.
- Она права, Джордж? - быстро спросила мать, наклонившись в кресле и вглядываясь в темноту. - И ел ты плоховато, а я подумала, это из-за жары. Тебя что-то гнетет?
- Нет! - зло отрезал он.
- Вот и хорошо. Разве день получился не отличный?
- Кажется, да, - пробормотал сын, и довольная Изабель вновь откинулась на спинку, правда, "Фра-Дьяволо" больше не звучал. Она встала, прошла к лестнице и несколько минут смотрела куда-то через дорогу. Потом тихо засмеялась.
- Смеешься над чем-то? - поинтересовалась Фанни.
- Что? - Изабель даже не повернулась, продолжая наблюдать за противоположной стороной улицы.
- Я спросила, над чем смеешься.
- Ах, да! - И опять рассеялась. - Это всё старая толстуха миссис Джонсон. У нее привычка сидеть у окна в спальне с театральным биноклем.
- Правда?
- Точно. Ее окно видно через прогалину, оставшуюся после того, как мы срубили погибшее дерево. Она оглядывает всю улицу, но в основном смотрит в сторону дома отца. Иногда она забывает выключать свет, и тогда всему миру видно, как она подсматривает!
Но Фанни даже не попыталась полюбоваться этим зрелищем, продолжив скрипеть.
- Я всегда считала ее очень хорошей женщиной, - строго сказала она.
- Так и есть, - согласилась Изабель. - Такая милая старушка, немного навязчивая, и если старый бинокль дарит ей счастливую возможность узнать, с кем сегодня воркует наша кухарка, то не мне ее судить! А ты не хочешь подойти и посмотреть на нее, Джордж?
- Что? Прости. Я не слышал, о чем ты.
- Ни о чем. - Изабель рассмеялась. - Просто о забавной старушке, но она уже ушла. Я тоже ухожу... ухожу в дом, почитаю. Внутри прохладнее, хотя с наступлением сумерек везде не так жарко. Лету скоро конец. Вроде только началось, а уже умирает.
Когда она скрылась в доме, Фанни, перестав раскачиваться, наклонилась за черной кисейной шалью, накинула ее на плечи и задрожала.
- Ну не странно ли, как твоя мать разбрасывается словами? - мрачно заметила она.
- Какими еще словами? - спросил Джордж.
- "Конец", "умирает". Не понимаю, как у нее язык поворачивается говорить такое, когда твой бедный отец... - Ее вновь затрясло.
- Почти год прошел, - рассеянно сказал Джордж и добавил: - Да ты и сама частенько эти слова используешь.
- Я? Никогда.
-Да, еще как.
- Когда?
- Только что говорила.
- А! - сказала Фанни. - То есть когда повторила, что сказала она? Это вряд ли считается, Джордж.
Он был недостаточно заинтересован разговором, поэтому равнодушно бросил:
- Не думаю, что ты сможешь убедить хоть кого-нибудь, что у меня бесчувственная мать.
- Я никого и не убеждаю. Просто сказала, что думаю, хотя, наверное, мне лучше держать свое мнение при себе.
Она выжидающе замолчала, но ее надежда, что Джордж всё же спросит, что она на самом деле думает, так и не сбылась. Он сидел к ней спиной, полностью погруженный в собственные мысли о совершенно ином. Вероятно, поднявшаяся уходить Фанни чувствовала себя разочарованной.
Однако в последнюю секунду, уже открывая входную дверь, она задержалась.
- Единственное, на что я надеюсь, - сказала она, - так это на то, что Изабель всё же будет в трауре в день годовщины смерти Уилбура.
Дверь со стуком закрылась за ней, и грохот заставил племянника очнуться. Он понятия не имел, почему она, покидая террасу, так трагично хлопнула ни в чем не повинной дверью, и пришел к выводу, что вопрос траурных шляпок на маме отчего-то тревожит ее. Во время всей этой унылой беседы он думал о своем безрадостном положении, полностью погрузившись во внутренний диалог с мисс Люси Морган. В его мечтах она бросилась ему в ноги. "Джордж, ты должен простить меня! - рыдала она. - Папа совершенно не прав! Я ему так и сказала, и теперь он мне не менее ненавистен, чем тебе, он всегда в глубине души тебе не нравился. Джордж, я понимаю тебя: народ твой будет моим народом, и твой Бог - моим Богом27. Джордж, пожелаешь ли ты вернуться ко мне?" "Люси, ты точно меня поняла?" И в темноте настоящие губы Джорджа двигались в унисон с воображаемыми губами, произносящими эти слова. Если бы кто-нибудь подслушивал его из-за колонны, то наверняка услышал бы "точно", произнесенное с чувством, не оставляющим сомнений в мучительной яркости видения. "Ты говоришь, что понимаешь меня, но так ли это?" Опуская мокрое от горьких слез лицо почти до пояса, призрачная Люси ответила: "О да, это так! Я больше ни за что не послушаюсь отца. Мне даже всё равно, увижу ли я его вновь!" "Тогда я прощаю тебя", - нежно произнес он.
