Главный боцман остановился у черной тумбы кнехта. Отсюда до обрывающегося в море борта всего шага два, но всплескивающие в воде тросы еле видны, еле видна черно-бурая, будто задымленная вода.

Агеев хотел думать сейчас только об одном — о буксирном хозяйстве. Туман, холод, неустанный суровый труд в открытом море — еще с детства привык он чувствовать себя в такой обстановке, как дома.

Но мысли снова возвращались к бергенским событиям, к предупреждениям Скурре. Норвежец, конечно, имел в виду портовые стычки, провокации фашистских отбросов, то, что случилось с Фроловым. Но, может, и в море подстроена какая-нибудь пакость? На мрачные мысли наводит этот унылый туман, эти тоскливые вопли свистков, все время доносящиеся спереди.

Что-то сейчас там Таня? Чувствует ли себя лучше? Вспоминает ли о нем? Жалеет ли, что не могла поехать в домик Грига?

Почему отказалась от этой прогулки, на которую он возлагал немалые надежды? И вправду, верно, у нее болела голова… Все последнее время жаловалась, что плохо себя чувствует, за все время стоянки в Бергене не сошла ни разу на берег. Конечно, не захотела бы обидеть его без причины, недаром всегда при встречах окидывает таким ласковым взглядом.

«Да и почему могла она знать, что в домик Грига еду только из-за нее? Нет, не умеешь ты, боцман, найти путь к сердцу девушки… Поговорить с ней о своем чувстве — это потруднее, чем без сучка, без задоринки провести заводку буксиров при свежей волне…»

— Переоделся, товарищ мичман! Разрешите становиться на вахту! — услышал он окрепший, звонкий голос Щербакова.

Щербаков стоял одетый в шинель, видно, хорошо разогрелся, бегом слетав в кубрик и обратно.

— Становитесь, — сказал Агеев. — Да смотрите не зевайте, видимость ухудшается, уходим дальше от берега. Если буксиры напрягаться начнут — сразу сигнальте вахтенному офицеру.

Из мокрых сумерек впереди, из молочных слоев тумана тускло брызнул красный клотиковый огонь.

— Притопить док, увеличить осадку на два метра, — бегло читал боцман буквы светового языка.

И невидимый в тумане сигнальщик на доковой башне тоже прочел этот семафор.

Грянул звонок аврала.

По металлическим трапам бегом спускались матросы.

Костиков, Коркин, Пушков спрыгивали на палубу дока с баржи, устойчивой своей походкой шли к приводам кингстонов.

Надев брезентовые перчатки, подхватив влажную жесть мегафона, главный боцман деловито зашагал по гулкому железу понтонов.