Рука? — переспросил боцман.
Товарищ Жуков увидел через окно на полу комнаты неподвижную руку мужчины, — пояснил Андросов. — Он стал стучаться — безрезультатно. Он бросился на улицу, встретил комендантский патруль, вернулся с ним в квартиру. Дверь оказалась отпертой, даже полуоткрытой, на полу лежал гражданин, убитый ударом ножа.
Точно, — шепотом произнес Жуков. Он слушал это краткое изложение своего рассказа в таком волнении, что побелели суставы его сплетенных пальцев.
До прихода следователя Жукова задержали, но поскольку, по-видимому, его непричастность к делу оказалась явной, следователь, снявший с него показания, отпустил его на корабль. За это время гражданка Шубина дома так и не появлялась.
Стало быть, один вы были при обнаружении тела, пока за патрулем не побежали? — спросил Агеев.
Стало быть, один…
Нехорошо выходит, — сказал Агеев.
Товарищ капитан третьего ранга! — начал Жуков и замолчал. Зазвонил телефон над столом. Андросов взял трубку.
Слушает Андросов… — Жуков не сводил с его лица нетерпеливого, горького взгляда. Казалось, какието невысказанные слова огромной тяжестью давят на сердце, не могут сорваться с губ.
Есть! Будет исполнено, товарищ капитан первого ранга, — сказал Андросов. Приподнялся, вложил телефонную трубку в плотный зажим. — Хотите что-то сказать, товарищ Жуков?
Разрешите доложить… — Жуков снова осекся, но пересилил себя, вскинул запавшие еще глубже глаза. — То, чего следователю я не сказал… Нож этот… Которым тот гражданин зарезан… Он мой…
— Ваш нож? — глядел на него Андросов. Агеев сидел рядом с Жуковым неподвижно.
— Так точно… Забыл я его сегодня у Шубиной, когда консервы открывал… А потом вижу — весь в крови рядом с убитым лежит… Мой ножик.
— И вы это от следователя утаили!
Жуков кивнул с несчастным, страдальческим выражением лица. Порывисто поднялся с дивана. Полная тишина была в каюте. Наконец Андросов заговорил:
— Сейчас же идите, сообщите следователю то, что не решились сообщить сразу. Больше ничего не имеете сказать мне?
— Больше ничего не имею… — Жуков стоял бледный, вытянув руки по швам.
— Подождите на верхней палубе. Вам выпишут увольнительную.
Повернувшись по-строевому, Жуков вышел из каюты.
— Хуже не придумаешь, — сказал, помолчав, Андросов. — Перед походом — такая мерзость… Эк она его забрала. А сперва говорил ведь в том смысле, что, дескать, она ему чуть ли не безразлична.
Матросу девушка никогда не безразлична, — улыбнулся боцман, и эта открытая, почти застенчивая улыбка сразу осветила его лицо. — А что совсем он с ней голову потерял — это факт. Видели, товарищ капитан третьего ранга, глядел он на корабельные часы, а про собственные, наручные, забыл.
— Нет, я не заметил… — рассеянно сказал Андросов. — Так вот, мичман, придется вам тоже туда сходить, помочь разобраться.
Круглое, отливающее медным глянцем лицо боцмана снова стало угрюмым.
Разрешите доложить — у меня на доке еще дела карман. Если завтра швартоваться к ледоколу будем с утра, мне сейчас отлучиться никак невозможно.
Ну-ну, хозяйство ваше в порядке, не вам говорить, не мне слушать, — перебил Андросов. — Другому рассказывайте, а не мне: я сегодня на доке был… Нужно сходить туда, мичман. Начальник экспедиции приказал послать вас. Только что мне звонил об этом.
С чего бы это непременно меня?
Значит, есть основание. — Андросов невесело усмехнулся. — Не скромничайте, Сергей Никитич, я вам вашу собственную пословицу напомню: «Волной море колышет, молвою — народ». Помнит флот о ваших разведческих подвигах, о проницательности вашей. Поговорите со следователем, выясните — в чем там Жуков замешан… Еще эта история с ножом… Нужно помочь следствию разобраться.
Полагал я — кончено у меня все по части разведки.
Лицо Андросова приняло грустное выражение.
— Многим это, Сергей Никитич, казалось. В День Победы и я думал — раздавлен фашизм навсегда… А это дело, боюсь, прямое отношение к нашему походу имеет.
Что-то дрогнуло в лице боцмана, глаза заблестели ярче.
Какое же отношение? Зарезался человек в комнате вертихвостки на почве любовных дел.
Но тут замешан матрос с нашего корабля! — с болью сказал капитан третьего ранга. — Подозрительна мне вся эта история с тем, как она Жуковым играла. Сами знаете, город этот не так давно мы у фашистов отбили, всякий здесь народ есть. Вам не кажется странным, что произошла эта гадость как раз накануне нашего ухода?.. Одним словом, пойдите посмотрите обстановку.
— Есть, идти посмотреть обстановку, — покорно откликнулся боцман, вставая.
Он взял с колен принесенную с собой книгу.
Хотел вот в нашей библиотеке книжечку поменять. Разрешите пока у вас оставить — библиотека закрыта.
Оставьте…
С сожалением, бережно Агеев поставил книгу на полку, взял с вешалки фуражку, одернул китель.
Эх, товарищ капитан третьего ранга, не люблю я всего этого беспорядка! — внезапно сказал он с большим чувством. — Разрешите идти?
Идите, Сергей Никитич.
Четко повернувшись, Агеев шагнул из каюты.
На мгновение приостановившись в коридоре, он вынул из кармана свою любимую наборную трубку, тщательно выколотил из чашечки табак, со вздохом сунул трубку в карман…
Андросов прошелся по каюте. Тяжелое, болезненное чувство не оставляло его. Уголовщина, а может быть, и хуже… Во что-то скверное пытались вовлечь этого матроса… Как будто он искренен, как будто сказал все, что знал… Но почему это произошло именно с ним, с участником экспедиции, накануне ухода кораблей в море? Случайность?
Мирное время… Культурная смычка с людьми портов, которые предстоит посетить… Возможно, тут будет не только это… Возможны вылазки темных сил старого мира, фашизма, не уничтоженного до конца…
Андросов сел за стол, стал просматривать свои записи, материалы для политзанятий.
Трудно было сосредоточиться. Он глядел на фотокарточки под толстым настольным стеклом. Поместил их сюда, когда устраивался в каюте… Лицо жены — уже немолодое, но по-прежнему такое любимое, лицо с чуть впалыми щеками, со слишком большими беспокойными, скорбными глазами. Она старалась быть веселой на этом снимке, предназначенном для него, старалась улыбаться перед аппаратом, но он знает это дви-жение напряженных, слишком плотно сведенных бровей — выражение человека, силящегося не заплакать…
