– Значит, на ферме, осталась семья Джонсов, миссис Дак, разнорабочий и Маркинс?

– Совершенно верно.

Обхватив длинными пальцами колено, Аллейн повернулся к собеседнику.

– А теперь, мистер Лосс, – спокойно произнес он, – скажите честно, зачем вы меня сюда пригласили?

Фабиан ударил ладонью по рулю:

– Я же писал вам, что живу в постоянном кошмаре. Посмотрите на это место. Наши ближайшие соседи находятся в десяти милях отсюда. Каково это? Когда в январе настало время стрижки, приехали все те же люди и все пошло по раз и навсегда заведенному порядку. Те же долгие вечера и неизменный запах лаванды, жимолости и жирной шерсти. Сейчас как раз прессуют шерсть, и прошлое как будто ожило. Стригали все время говорят об убийстве. При виде нас они умолкают, но во время каждого перекура неизменно возвращаются к этой теме. На днях я застал мальчишек за интересным занятием – один из них сидел на корточках под поднятой плитой пресса, а другой обкладывал его шерстью. Экспериментируют. Я их шуганул как следует.

Повернувшись, он в упор посмотрел на Аллейна:

– Мы стараемся не говорить. Последние полгода это закрытая тема. Однако всем от этого тошно. И к тому же страдает моя работа. Я не в состоянии ничего делать.

– Кстати, о вашей работе. Я как раз хотел о ней поговорить.

– Вероятно, в полиции вам уже сказали, чем я занимаюсь.

– Мне сообщили об этом в штабе. Это часть моего задания.

– Я предполагал, – тихо произнес Фабиан.

– Надеюсь, вы поняли, что я приехал с особой миссией – выяснить вероятность утечки информации к противнику. То, чем я занимался в мирное время в отделе уголовного розыска, не имеет ничего общего с моим теперешним родом деятельности. Я вряд ли приехал бы, если бы не предположение, что смерть миссис Рубрик как-то связана с интересующей нас проблемой. Я здесь с ведома и по просьбе моих коллег.

– Мои шансы растут, – заметил Фабиан. – Что вы думаете о моем детище?

– Мне показывали чертежи, но я, естественно, ничего не понял. Я весьма далек от артиллерии. Но оценить важность вашей работы мне вполне по силам, как и то, что ее следует хранить в строжайшем секрете. Ведь это в связи с ней возникли подозрения в шпионаже?

– Да. Хотя мне эта идея кажется абсурдной. Мы работаем в изолированном помещении, которое в наше отсутствие запирается, а все чертежи и расчеты, во всяком случае, те, которые имеют хоть какую-то ценность, постоянно хранятся в сейфе.

– Вы сказали «мы»?

– Со мной работает Дуглас Грейс. Он отвечает за практическое воплощение идей. Я – чистый теоретик. Когда началась война, жил в Англии и даже успел весьма бесславно поучаствовать в ныне благополучно забытой Норвежской операции [2]. Там я заполучил ревматизм и вернулся в строй как раз вовремя, чтобы схлопотать по голове в Дюнкерке.

Фабиан запнулся, словно хотел что-то сказать, но потом передумал.

– Такие вот дела, – продолжал он. – Потом, когда меня немного привели в порядок, я попал на закрытое предприятие в Англии, где у меня и зародилась идея нового оружия. Трещина в черепе давала о себе знать, здоровье мое окончательно пошатнулось, и вскоре меня вышибли из армии. Тут на меня обрушилась прикатившая в Англию Флосси, которая твердо решила забрать мужниного племянника к себе, чтобы возвратить беднягу к жизни. Она сказала, что привыкла присматривать за инвалидами, имея в виду старину Артура с его эндокардитом. Я был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Здесь я стал работать над своей идеей.

– А ее собственный племянник? Капитан Грейс?

– Он учился в Гейдельберге по технической специальности, но в тридцать девятом вернулся в Англию, поскольку его немецкие друзья посоветовали ему уехать. Пользуясь возможностью, уверяю вас, что Дуглас не является пособником Гитлера или кого-либо из его шайки, хотя младший инспектор Джексон свято в это верит. В Англии он поступил на военную службу, был зачислен в Новозеландский полк и отправлен в Грецию, где Люфтваффе угодили ему пулей в пятую точку. Мобилизовавшись, он тоже попал в лапы Флосси. Он и раньше приезжал к ним на школьные каникулы. Дуглас всегда был очень мастеровит и даже умеет работать на токарном станке. Я привлек его к работе. Именно он выдвинул это дикое предположение и упорно настаивает, что смерть его тетушки каким-то фантастическим образом связана с нашей взбивалкой для яиц, для отвода глаз мы так называем магнитный взрыватель.

– Почему он так считает?

Фабиан не ответил.

– У него есть какие-нибудь сведения… – начал Аллейн.

– Послушайте, сэр, – резко произнес Фабиан. – У меня были все основания позвать вас сюда. Хотя вам это может и не нравится. Конечно, можно отвергнуть мои домыслы как чистейший вздор. Вас наверняка напичкали официальной информацией об этом несчастном деле. Не так ли? Все эти протоколы! Вы, вероятно, думаете, что любой из нас мог выскользнуть из сада и войти в стригальню. Однако, кроме постоянного раздражения, которое мы испытываем по отношению к Флосси, никто из нас не имел причин ее убивать. У нас сложилась вполне сносная компания. Флосси, разумеется, пыталась нами руководить, но все мы не слишком-то под нее прогибались.

Помолчав, он неожиданно уточнил:

– Это почти все. По-моему, Флосси была убита, потому что кто-то знал о ней нечто ужасное. Я имею в виду, что персона, которая, для меня например, была просто миссис Рубрик, для кого-то была чудовищем, заслуживающим смерти. Представление о Флосси, имеющееся у каждого из нас, сильно отличается от того собирательного образа, который может сложиться у стороннего наблюдателя. Или я, по-вашему, несу несусветную чушь?

– Женщин подчас убивают, когда они случайно встревают в чужие дела или за какой-нибудь глупый промах, никак не связанный с их характером.

– Да. Но в глазах убийцы она навсегда останется врагом. Не кажется ли вам, что если убийцу вынудить говорить о жертве, то он так или иначе себя выдаст? При условии, что собеседник проявит должную проницательность.

– Я всего лишь полицейский в чужой стране, – возразил Аллейн. – Не переоценивайте мои возможности.

– Слава Богу, хоть не поднимаете меня на смех, – совсем по-детски обрадовался Фабиан.

– С какой стати? Хотя я вас не совсем понимаю.

– Официальное следствие зашло в тупик. Оно продолжается уже больше года. Они бесконечно копаются в мало значащих подробностях. Все действительно важное уже содержится в имеющихся протоколах. Вы их видели. Из них никак не следует, что убийство миссис Рубрик имело хоть какую-то подоплеку.

– Иными словами, мотив убийства отсутствует, – улыбнулся Аллейн.

– Именно так. Я слишком витиевато выразился. Если фактические улики ничего не говорят о мотиве преступления, вдруг что-нибудь подскажет коллективный портрет Флоренс? – лихорадочно оживился Фабиан.

– Если мы сумеем его нарисовать.

– Почему бы и нет? – настаивал Фабиан.

Аллейну стало ясно, что все пережитое не прошло для его собеседника даром – изрядно расшатало – нервную систему.

– Если собрать нас всех и разговорить, вы как специалист с непредвзятым взглядом обязательно сумеете что-то из этого извлечь. По тембру наших голосов, по оговоркам, по уверткам. Человек с вашим опытом умеет распознавать такие знаки. Вы согласны?

– Человек с моим опытом должен относиться к таким знакам с большой осторожностью, – ответил Аллейн, стараясь не допустить в голосе назидательности. – Их нельзя считать уликами.

– Да, но в совокупности с уликами?

– В этом случае их, разумеется, следует принимать во внимание.

Фабиан нетерпеливо продолжил:

– Я хочу, чтобы вы имели перед собой собирательный образ Флосси. Одного моего мнения о ней явно недостаточно. В моих глазах она выглядела как некое воплощение высокомерной деловитости. Но Урсула, например, считала и до сих пор считает ее замечательной женщиной, для Дугласа она была легко управляемой и весьма выгодной тетушкой, а для Теренс – строгой и требовательной начальницей. Однако я не имею права говорить за других. Я хочу, чтобы вы беспристрастно выслушали нас всех.