– Идем скорее туда! – сказал он.

Я ответил, что не могу с ним пойти, меня заставляют мыться в ванне, да еще с мылом. Я надеялся, что он посочувствует мне и испугается, как бы и его не подвергли такой же пытке. Мой расчет оправдался: стремясь к колибри и спасаясь от ванны, он выхватил у меня сачок и исчез в кустах дрока.

Я вернулся в дом в ту минуту, когда дядя Жюль, складывая карту, говорил:

– Пройти отсюда двенадцать километров до холмов не так уж трудно, но все же это порядочный конец.

Я храбро сказал:

– Завтрак понесу я.

– Какой завтрак?

– Наш. Возьму две сумки и понесу завтрак.

– Но куда? – спросил отец.

Вопрос этот меня сразил: отец явно притворялся, что не понимает. Я решил идти напропалую.

– На охоту, – выпалил я и продолжал дальше без передышки: – Ружья у меня нет значит я понесу завтрак это же ясно вам он будет мешать и потом если вы его положите в ягдташ вам некуда будет девать дичь и потом я хожу тихо-тихо я изучил все про краснокожих и умею подкрадываться как команч и доказывается это тем что я всегда ловлю сколько хочу цикад и что я далеко вижу и один раз ведь это я показал вам ястреба да и то вы его не сразу увидели а потом у вас же нет собаки так что куропаток если вы их убьете вы их не разыщете а я же маленький и прошмыгну между кустами… И потом вот так пока я буду их искать вы настреляете кучу других… И потом…

– Поди сюда, – сказал отец.

Он положил свою большую руку мне на плечо и заглянул в глаза.

– Ты слышал, что говорил дядя Жюль? Надо пройти двенадцать километров до холмов! У тебя слишком маленькие лапки, чтобы так долго топать!

– Они маленькие, но крепкие. Потрогай, твердые, как дерево.

Он пощупал мои икры.

– Правда, мускулы у тебя хорошие…

– И потом, я легкий. У меня не такие толстые ляжки, как у дяди Жюля, значит, я никогда не устаю!

– Эй, ты! – сказал дядя Жюль, радуясь случаю переменить тему разговора. – Мне не очень нравится, когда критикуют мои ляжки!

Но я не принял вызова и продолжал:

– Ведь кузнечики небольшие а прыгают гораздо дальше чем ты и потом когда дяде Жюлю было семь лет отец всегда брал его на охоту а мне уже целых восемь с половиной а он говорил что отец у него был строгий тогда это несправедливо что вы… И потом если вы не хотите меня взять я заболею меня уже немножко тошнит!

Протараторив все это, я подбежал к стене, припал к ней головой, уткнувшись в сгиб локтя, и громко заплакал.

Отец, растерявшись, молча гладил меня по волосам.

Вошла мама и, ни слова не говоря, посадила меня к себе на колени. Я был в полном отчаянии. И пуще всего потому, что «открытие охоты» представлялось мне началом похода в Страну Приключений, оно уводило меня туда, где раскинулась еще неведомая мне гарига, на которую я так долго лишь глядел издали. Но особенно хотелось мне помочь отцу в предстоящем ему испытании. Я бы забирался в самую чащу и гнал к нему дичь. Если бы он промазал куропатку, я бы сказал: «А я видел, как она упала!» – и чтобы отец приободрился, торжественно принес бы заранее приготовленные перья, которые я насобирал в курятнике. Но всего этого я не мог сказать отцу, и любовь к нему, не находившая выхода, разрывала мне сердце.

– Вы тоже хороши! – сказала мама. – Сами же наговорили ему с три короба!

– Идти с нами для него опасно, особенно в день открытия сезона. На холмах будут еще охотники, кроме нас… Он маленький, из-за кустарников его не видно, чего доброго, подумают, что там дичь.

– Но я-то увижу ваших охотников! – кричал я сквозь слезы. – И если я с ними заговорю, они поймут, что я не кролик!

– Ну хорошо, я тебе обещаю, что через два-три дня, когда я немного потренируюсь и мы пойдем не так далеко, я возьму тебя с собой.

– Нет! Нет! Я тоже хочу участвовать в открытии!

Вот тогда дядя Жюль проявил редкостную широту души и благородство.

– Я, может быть, вмешиваюсь не в свое дело, – сказал он, – но, по-моему, Марсель заслужил право участвовать вместе с нами в открытии охоты… Ну, хватит тебе плакать. Он понесет наш завтрак, как и предложил, и будет чинно шествовать за нами в десяти шагах от ружей. Согласны, Жозеф?

– Если вы согласны, то и я не против.

Я чуть не задохнулся от слез, но теперь я ревел от благодарности. Мама нежно погладила меня па голове и расцеловала в обе мокрые щеки. Тогда я подпрыгнул, вскарабкался на дядюшку, как на дерево, и прижал его большую голову к моему бьющемуся сердцу.

– Ну, успокойся, успокойся! – повторял отец.

Влепив дяде Жюлю два звонких поцелуя, я с маху прыгнул на пол; потом чмокнул ладонь отца, поднял руки над головой и протанцевал танец диких, завершив его прыжком на стол, откуда щедро рассыпал воздушные поцелуи публике.

– Только не нужно говорить об этом Полю, – сказал я потом, – ведь он еще маленький. Он бы не мог идти в такую даль.

– Эге-ге! – сказал отец. – Так ты собираешься лгать брату?

– Я не солгу, я просто ему ничего не скажу.

– А если он сам об этом заговорит? – спросила мама.

– Тогда я солгу, потому что так надо для его же пользы.

– Он прав, – сказал дядя, пристально посмотрев мне в глаза, и добавил: – Сейчас ты сказал очень важную вещь. Смотри, не забудь: лгать детям можно, когда лжешь для их пользы. – И он повторил: – Смотри, не забудь это!

За обедом я не в состоянии был прикоснуться к еде, несмотря на замечания матери. Но дядя вскользь упомянул о завидном аппетите охотников как о характерной черте этой особой породы людей, поэтому я поспешил съесть свою отбивную и попросил еще картофеля.

– С чего это ты вдруг набрал столько картошки? – удивился отец.

– Набираюсь сил на завтра.

– А что ты завтра предполагаешь делать? – участливо спросил дядя.

– Ну как же, пойду на открытие.

– На открытие охоты? Так ведь это будет не завтра! – воскликнул он. – Завтра же воскресенье! Неужели ты думаешь, что в день праздника Христова дозволено убивать божью тварь? А для чего тогда, по-твоему, обедня? Ах да, – добавил он, – в вашей семье все безбожники! Вот почему ребенку приходит в голову дикая мысль, что можно открывать охоту в воскресенье!

Я растерялся.

– А когда же это будет?

– В понедельник… послезавтра.

Это была обескураживающая новость: муки ожидания продлятся еще один день. Что делать? Я покорился, хоть и очень неохотно, но не возразил ни словом. Дядя Жюль объявил, что он с ног валится, до того сонный, и все пошли спать.

Когда мама подоткнула со всех сторон одеяло Поля, она поцеловала меня, пожелав спокойной ночи, и сказала:

– Завтра я дошью ваши новые индейские костюмы, а ты тем временем будешь делать стрелы. А к полднику у нас абрикосовый пирог со сбитыми сливками.

Я понял, что, суля это пиршество, она хочет подсластить мое горькое разочарование, и нежно поцеловал ей обе ручки.

Но едва она вышла из комнаты, Поль заговорил. Я не мог его разглядеть: мама погасила свечу. Голосок его звучал холодно и спокойно:

– А я знал, что они не возьмут тебя на открытие. Я лицемерно ответил:

– А я никогда и не просил. Детей на открытие охоты не берут.

– Ну и врун же ты! Я тогда сразу увидел, что все про колибри неправда. И я быстренько вернулся, стал под окошком и все слышал, что вы там говорили, и весь твой рев слышал. И даже как ты плел им, что мне нужно говорить разные враки. А я плевал на вашу охоту! Я очень боюсь, когда стреляют по-всамделишному. И все ж таки ты врун, а дядя Жюль еще больше врун, чем ты.

– Почему?

– Потому что это будет завтра. Я-то знаю. Сегодня после обеда мама сделала омлет с помидорами и положила в охотничьи сумки вместе со здоровой такой колбасой и сырыми отбивными, и хлеб, и бутылку с вином тоже. Я-то все видел. А сумки спрятала в стенной шкаф на кухне, чтобы ты не видел. Они уйдут рано-рано, а ты останешься с носом.