Я оглянулся на вооруженного китайского охранника, сидевшего у двери. Его глаза следили за каждым моим движением, а его холодный, колючий взгляд, казалось, проникал мне в душу. Чувствуя усталость, я отошел в угол и сел на одну из армейских кроватей. Я попытался оценить сложившуюся ситуацию, но мне никак не удавалось собраться с мыслями. Я был растерян и настолько перепуган, что никак не мог прийти в себя. Я никак не мог понять, что повергло меня в такую прострацию. Это был настоящий панический ужас, какого мне еще не доводилось испытывать.

Попытавшись собраться и хоть немного восстановить свою энергетику, я понял, что мне это никак не удается. Тусклые лампочки, свешивающиеся на Шнуре с потолка, распространяли слабый дрожащий свет и бледные тени. Вокруг не было ни малейших признаков красоты.

Дверь палатки открылась, и охранник мигом вскочил на ноги. Вошел полковник Чань. Скинув свой плащ, он кивнул охраннику, а затем посмотрел на меня. Я отвел глаза.

— Нам надо поговорить, — произнес он, пододвигая раскладной стул и усаживаясь фугах в четырех от меня. — Мне хотелось бы получить ответы на некоторые вопросы. Итак, — он холодно посмотрел на меня, — с какой целью вы оказались здесь?

Я решил отвечать как можно правдивее.

— Я здесь изучаю и собираю тибетские легенды. Впрочем, я уже говорил вам об этом.

— Вы искали Шамбалу, не так ли?

Я промолчал.

— Не здесь ли она находится? — опять спросил он. — Не в этой ли долине?

Во мне опять зашевелился страх. Что меня ждет, если я откажусь отвечать?

— А разве вы не знаете? — спросил я. Чань слегка усмехнулся:

— Я полагаю, вы и остатки вашей незаконной секты считаете, что это и есть Шамбала. — Он казался озадаченным, как будто пытаясь припомнить что-то. — Мы видели здесь и других людей, но им удалось в густой снегопад ускользнуть от нас. Где они? Куда они направлялись?

— Этого я не знаю, — отвечал я .— Я не знаю даже, где мы, находимся.

Полковник подвинулся поближе ко мне. — Мы обнаружили остатки растений, которые совсем недавно росли в этих местах. Как это возможно? Неужели они могли вырасти здесь, в снегах? Я не отвечал.

Полковник холодно продолжал: — Но что вам хотя бы из легенд известно о Шамбале?

— Очень немногое, — отвечал я.

— А вот мне известно о ней немало. Возможно, вы мне не поверите, «о я имею доступ ко всем древним текстам, и смею вас уверить, что это удивительно интересно, но всего лишь как мифология. Вы только подумайте: идеальное общество, состоящее из просвещенных людей, достигших в интеллектуальном плане более высокой ступени развития, чем все прочие культуры на нашей планете.

Мне известно и другое, например, идея о том, что обитатели Шамбалы каким-то образом получили таинственную власть творить. добро, помогающее всему человечеству и толкающее его вперед по пути эволюции. Звучит фантастически, не правда ли? О, эти древние знания можно было бы даже поддерживать если бы... если бы они не были столь опасными для жителей Тибета.

Не кажется ли вам, что если бы все это было реальностью, мы непременно обнаружили бы его? Бог, дух... все это пустые детские бредни. Взять хотя бы тибетскую мифологию, россказни о дакини или мысль о том, что ангелы — это существа, общающиеся с нами, помогающие нам.

— А во что верите вы? — спросил я, пытаясь взвесить ситуацию.

Он поднял голову.

— Я верю в силу разума. Вот почему вы должны рассказать мне все, чтобы помочь нам. Нас более всего интересует идея психической энергии, сфера войн, испускаемых мозгом, и их влияние на людей и электронику на большом расстоянии. Но только не путайте это со спиритизмом. Сила разума — естественный феномен, который можно изучать и исследовать научным путем.

Свою речь он закончил гневным жестом руки, что вызвало у меня новый приступ страха и отчаяния. Я понимал, что этот человек крайне опасен и совершенно беспощаден.

Он посмотрел на меня, но в этот момент мое внимание привлекло что-то на стене палатки, за спиной полковника Чаня, прямо напротив двери, у которой стоял стражник. Лампочка над моей головой слабо мигнула, и я подумал, что всему виной колебания напряжения.

Полковник встал и сделал несколько шагов по направлению ко мне. Вид у него был очень сердитый.

— Неужели вы думаете, что мне доставляет удовольствие болтаться по этим смежным пустыням? Как они могли тут жить — это меня не касается. Но мы отсюда не уйдем. Мы хотим расширить этот лагерь. У нас вполне достаточно войск для того, чтобы обшарить каждый дюйм этой долины. И со всеми, кого мы поймаем, мы будем поступать с предельной жесткостью. — Он попытался улыбнуться. — Но наших друзей мы готовы поощрять. Вы меня понимаете?

В этот момент волна страха вновь охватила все мое существо, но теперь это был совсем другой страх. Страх, смешанный с презрением. Я начинал испытывать ненависть к злу, творимому человеком.

За его плечом, на стене, я увидел светлое пятно. Оно было плоским и изрезанным тенями. Затем свет исчез, и я почувствовал себя в полном одиночестве.

— По какому праву вы так поступаете? — спросил я. — Тибетский народ имеет право на сохранение своих религиозных верований. А вы пытаетесь разрушить их культуру. Зачем вы это делаете? — Я почувствовал, что гнев придает мне новые силы.

— Это ваше личное мнение, — отозвался полковник. — Беда в том, что оно слишком наивно. Вы усматриваете в наших действиях нарушение прав. Но ведь ваше собственное правительство занято поиском путей тотального контроля. Взять хотя бы чипы, вживляемые в тела солдат и ничего не подозревающих смутьянов. И это еще не все. — Он почти перешел на крик. — Нам известно, что когда человек думает, его мозг испускает особые ментальные волны. Правительства всех развитых стран работают над созданием систем, способных улавливать эти волны, особенно вызванные гневом и антиправительственными настроениями.

Его слова вызвали у меня трепет. Он говорил как раз о том ошибочном использовании мозговых волн, о котором меня предупреждала Ани и от которого погибли некоторые ранние цивилизации.

— Известно ли вам, почему правительства так называемых демократических стран тоже занимаются этим? — продолжал он. — Да потому, что они боятся своего народа куда больше, чем мы. Граждане нашей страны понимают, что задача правительства в том и состоит, чтобы управлять. Они согласны, что при этом приходится ограничивать некоторые свободы. А жители вашей страны уверены, что никто не вправе посягать на их личные свободы. Допустим, что в прошлом так оно и было, но сегодня, в мире высоких технологий, когда бомба, умещающаяся в чемоданчике, может уничтожить огромный город, все изменилось. При таком уровне свобод человечество просто не сможет выжить. Развитие общества и ценности, признанные в нем, необходимо взять под контроль во имя общего блага. Вот почему легенды о Шамбале столь опасны. Они основаны на неограниченном саморазвитии.

Пока он говорил, мне показалось, что за моей спиной открылась дверь, но я не мог повернуться. Все мое внимание было приковано к этому человеку, В его словах звучал манифест худшей из современных тираний, и чем больше он говорил, тем сильнее во мне закипал, гнев.

— Вы просто не способны понять, — произнес я,— что люди могут обрести внутренние мотивы для того, чтобы творить добро.

В ответ он цинично рассмеялся:

— Да неужели вы верите в эту чепуху?! История не дает никаких свидетельств того, что люди могут руководствоваться чем-то, кроме эгоизма и корысти.

— Если бы вы расшивались в духовном плане, вы смогли бы усмотреть в мире массу добра. — Мой голос буквально дрожал от гнева.

— Нет-нет, — резко отмахнулся он. — Духовность создает массу проблем. Пока существует религия, меж-

ду людьми не может быть единства. Вы меня понимаете? Каждая религиозная конфессия — это своего рода пройденный этап на пути прогресса. Все религии враждуют между собой. Христиане тратят все свое время и деньги на то, чтобы обратить всех в свою веру, провозглашающую неизбежность воздаяния за грехи. Иудеи хотят навечно остаться в изоляции в мечтах о собственной богоизбранности. Мусульмане помышляют о всеобщем братстве, объединении правоверных и священной войне. А мы на Востоке со всей нашей мистикой хуже их всех. Мы отвергаем реальный мир ради блаженной внутренней жизни, которую никто толком не понимает. И во всем этом хаосе метафизики никому нет дела до реального прогресса, до облегчения бремени нищеты, до забот о том, чтобы каждый тибетский, ребенок получил образование.