Осенью 1900 года японское Военное министерство назначило полковника Мотодзиро Акаси военным атташе во Франции, Швейцарии, Швеции и России. Его назначение, на которое министерство вначале не соглашалось, было произведено по настоянию Рехэй Утида. Влиятельный член «Кокурюкай», Утида пригрозил, что если Акаси не будет назначен на эту должность, общество прекратит передачу своих агентов Военному министерству.

«Очень скоро, — сказал Утида на прощание своему ставленнику, — мы нанесем удар по нашим врагам в Сибири.

Европейская часть России находится на очень большом расстоянии от нас. Но именно там делается политика и оттуда идут указания в азиатскую часть империи, в Сибирь.

Мы смогли бы приобрести важную информацию, если бы имели в европейской части России своих агентов…»

Акаси отличался особой проницательностью, гибким умом, завидной твердостью, отсутствием жалости — тем, чем должен обладать преуспевающий шпион. В скором времени он продемонстрировал, в какой степени обладал всеми этими качествами.

За пятнадцать-двадцать лет подготовки Япония достигла не только высокого промышленного и военного развития. Огромная армия ее разведчиков, превосходящая по численности шпионскую службу любой другой страны, раскрыла многие секреты и намерения России в районах, которые стали объектами нападения.

Японцы доказали на практике, что хорошо и широко поставленный шпионаж в состоянии обеспечить половину победы еще до того, как будет нанесен открытый удар.

Но, видимо, самым удивительным нововведением было отношение японцев к шпионам и шпионажу. Ведь на Западе вплоть до Первой мировой войны так называемые «приличные люди» с презрением относились к шпионам и шпионажу. Японцы же с момента зарождения в Японии шпионажа включили его в Бусидо — строгий кодекс морали и поведения самураев. Шпионаж, провозгласили они, осуществляемый в интересах родины, является почетным и благородным делом. Разве не требует он смелости и отваги — тех достоинств, которые выше всего ценятся самураями?

Отношение японцев к шпионажу находилось в полном соответствии с их культом служения родине и идеалам патриотизма. Эти идеалы воодушевляли многих из тех, кто в минуты душевной слабости колебался принять на себя риск, вытекающий из шпионской деятельности.

Бусидо делал японских шпионов вдвойне опасными. Один из примеров кодекса Бусидо в действии — камикадзе, то есть летчики-смертники Второй мировой войны…

— Как я уже сказал, товарищ генерал, — наставлял Кошкин своего добровольного адепта, — одной из особенностей японцев, больше всего поразивших Рудольфа Гесса, был повышенный интерес к тайнам разведки. В своем трактате Гесс писал: «Каждый японец, выезжающий за границу, считает себя шпионом, а когда он находится дома, он берет на себя роль ловца шпионов».

Под влиянием руководителей разведки японцы воспитывались в том духе, чтобы в любом мероприятии всякой иной нации на Тихом океане, в особенности Соединенных Штатов, усматривать шпионские намерения.

С этой целью устраивались выставки, на которых демонстрировались экспонаты, показывающие вероломные и преступные, с точки зрения японцев, методы работы иностранных шпионов.

На улицах расклеивались сотни плакатов, призывавших к бдительности, устраивались шпионские дни и недели. Антишпионские лозунги печатались на спичечных коробках и выставлялись в витринах магазинов. Охота за шпионами превращалась в последовательно насаждаемую манию.

Пресса, радио и официальные лица постоянно призывали каждого японского мужчину, женщину, ребенка быть настороже, выискивать шпионов и сообщать полиции обо всем, что вызывает хотя бы малейшее подозрение. В результате такой обработки население питало к иностранцам беспримерную ненависть…

Нечто подобное, если вы помните, товарищ генерал, мы пережили в годы, предшествовавшие Великой Отечественной войне, — подытожил свой экскурс в историю становления японских спецслужб полковник Кошкин.

— Думаю, Николай Петрович, что мы по части нагнетания шпиономании на государственном уровне сумели догнать японцев в тридцатые годы… — заметил Карпов.

— Нет-нет, Леонтий Алексеевич! — в тон собеседнику ответил специалист по Японии. — В этом вопросе их вообще никто не догонит. Последнее, что я хотел бы добавить к тому, что уже сказано. По моему мнению, все перечисленное, в том числе и отношение японцев к шпионажу, не только помогло им выжить, добиться впечатляющих успехов в экономике и самоутвердиться, но одновременно породило гипертрофированное чувство собственного величия и превосходства над другими народами, а также способствовало развитию у них и без того достаточно выраженной ксенофобии, враждебности ко всему чужеземному, будь то образ жизни, идеалы или мировоззрение…

Убедившись на собственном опыте, что всех благ можно добиться только своим трудом, японцы с порога отметают всякие предложения добывать информацию для иностранных государств, считая последних паразитами.

Совсем по-другому ведет себя японец, попадая в зависимость от спецслужб под угрозой компрометации.

Личное в сознании японца ассоциировано с общественным, он ощущает себя частицей, неотделимой от однородной общности — нации. В его представлении он и нация спаяны воедино. Для японца скомпрометировать себя — это подвести коллектив, а по большому счету— нанести ущерб стране. А это — позор! Чтобы избежать его, японец скрепя сердце выполнит любое задание. Его моральные принципы позволяют это сделать…

— Это то, что мне нужно! — воскликнул Карпов.

…Размышления Карпова были прерваны появлением агента.

Генерал заметил, с какой неприязнью Миноби посмотрел в сторону американцев, его глаза-щелочки, казалось, закрылись совсем.

— Вы знаете, кто они, Леонтий-сан? — обратился агент к Карпову после взаимных приветствий.

— Полагаю, что это — американцы, морские пехотинцы, которые охраняют американское посольство… — предельно спокойно ответил генерал, внимательно наблюдая за собеседником.

— Вы совершенно правы! Американскую солдатню я даже с завязанными глазами по запаху узнаю! — агент умолк, потупив взгляд.

— Не обращайте на них внимания, Миноби-сан. Судя по количеству пустых бутылок на их столе, они сидят давно и скоро уйдут! — почти ласково произнес Карпов и положил ладонь на руку японца.

В этот момент один из американцев скомкал пустую пачку из-под сигарет и, швырнув ее себе под ноги, притоптал ботинком.

Конечно, как и все японцы, агент был очень вежлив и терпим к проявлениям чужого невежества, но тут он не выдержал, взорвался:

— Совсем обнаглели! Что хотят, то и делают, будто они у себя дома. Ненавижу эту нацию, будь она проклята!

Консультации Кошкина не прошли для генерала даром. Из прослушанного курса он знал, что подобное откровение для японца — чрезвычайная редкость. Обычно они умеют скрывать свои эмоции и не высказывать истинных чувств, а уж если японец говорит такое, значит, у него весьма серьезный счет к американцам и его ненависти нет предела.

«Эврика! — мысленно возликовал Карпов. — Теперь я знаю, в какой упаковке преподнести моему «банзайчику» задание по «Сётику»!

Почему ее контрагентами должны быть одни только немцы? А что если сказать агенту, что фирма имеет подозрительные контакты с американцами?! Ай да молодцы морпехи! Какую стартовую площадку мне подготовили для обсуждения задания. Вот так находка! Теперь осталось подлить масла в огонь и — вперед!»

Доверительно наклонившись к агенту, генерал тихо произнес:

— К сожалению, Миноби-сан, американцы весь мир считают пустой пачкой из-под сигарет — так и норовят швырнуть его себе под ноги и растоптать солдатским башмаком… Что поделаешь, молодая нация — ни глубоких исторических корней, ни культурных традиций…

Карпов выжидательно посмотрел на японца.

Зерна упали на благодатную почву. Миноби, почувствовав в собеседнике единомышленника, завелся с пол-оборота, заговорил громко, с жаром…

— Сегодня ровно месяц, как умерла моя жена… Ее мать в сорок пятом жила в Нагасаки, когда американцы сбросили на город свои атомные бомбы. В результате она получила лучевую болезнь.