Тот вынул из кармана переговорное устройство.

— Седьмой! Я — пятый! Здесь ограбление! Группу захвата в четвертую квартиру… Второй этаж! Живо!

— Вот оно в чем дело! — произнес Карпов, носком башмака сгребая в кучу раскатившиеся по полу часы и браслеты. — Неплохо поживились бы ребята, опоздай мы на пять минут… Кто хозяин этих вещей?

Японец оторвал голову от пола, но тут в квартиру ввалились дюжие автоматчики в камуфляже.

— Забрать всех в отделение, оставить пострадавшего и ответственного квартиросъемщика… для допроса!

— Я не могу уехать, у меня сломана нога, ко мне врач сейчас должен прийти! — скороговоркой выпалила Алиса.

— Вы останьтесь! — приказал Карпов.

— Вы кто такой? — безапелляционно спросил Карпов японца, когда «мужа» и Колю-Терминатора автоматчики выволокли из квартиры.

Миноби пробормотал что-то невнятное.

— Предъявите документы! — скомандовал «майор».

В это время один из оперов расстегивал кармашки пояса и с ловкостью фокусника раскладывал часы и браслеты на столе. Другой деловито щелкал фотокамерой.

Агентесса, продолжая игру, сослалась на боль в ноге и прилегла на кровать.

— Я дипломат, — заявил Миноби и трясущимися руками предъявил свою аккредитационную карточку.

— В таком случае, — заявил лжемайор, — я обязан сообщить о вашем задержании в МИД…

Подняв трубку телефона, он стал наугад вращать диск.

— Не надо! — покрывшись испариной, взмолился японец. — Пожалуйста, не надо никуда звонить, — и, указывая на «патронташ» с часами и золотыми изделиями, взмолился: — Забирайте все… Здесь целое состояние!

В это время один из оперов навел на него фотоаппарат и сделал несколько снимков.

Все поняв, Миноби окончательно сник.

— Часики и золотишко нам не нужны, — примирительно сказал Карпов, — но договориться сможем…

Вербовка состоялась.

Туг же в квартире Алисы японец в подтверждение своей готовности сотрудничать с правоохранительными органами СССР (какими конкретно, Миноби еще не знал) собственноручно письменно изложил известные ему подробности взаимоотношений Бориса Буряце и Галины Брежневой и проводимых ими сделок с драгоценностями и валютой.

Покончив с сочинением на заданную тему, иностранец поинтересовался, как подписывать его.

— Да чего там… подпишите его одним словом: «Банзай!» — бодро ответил Карпов и добавил:

— Чтоб никто не догадался… ни сейчас, ни впредь! Не возражаете?

Нет, японец не возражал. Любовь зла… Он лишь на секунду задержал взгляд на лице генерала, улыбнувшись своей догадке, и сделал решительный росчерк.

Перед тем как выпроводить «новобранца» за порог, Карпов детально проинструктировал его о способах связи, обусловил дату и место следующей встречи.

Как только за новоиспеченным агентом закрылась дверь, генерал отправил Алису на кухню разбинтовываться и готовить кофе, а сам нетерпеливо сгреб со стола исписанные листы бумаги и стал вчитываться в каракули японца, более похожие на иероглифы, чем на кириллицу.

Через минуту Карпов схватил трубку и набрал номер прямого телефона Андропова. Вовремя вспомнил, что перед ним не защищенный от прослушивания аппарат городской АТС, в сердцах швырнул телефонную трубку, чертыхнулся и, наспех попрощавшись с агентессой, опрометью выбежал из квартиры.

В тот же вечер Карпов доложил председателю КГБ подробности проведенной вербовки и содержание сообщения, составленного «Банзаем».

«Я близко познакомился с Борисом Буряце в 1977 году в Мисхоре, когда по заданию посла выезжал на два дня в Крым. Раньше мы нередко встречались на «бирже» в Столешниковом переулке, но представлены друг другу не были…

Общаясь с постоянными клиентами «бриллиантовой биржи», я, как правило, представлялся жителем Ташкента и мое среднеазиатское происхождение ни у кого не вызывало сомнений, так как по-русски я говорю с акцентом, присущим выходцам из указанного региона. Но там, в Мисхоре, я почувствовал, что Борису я должен открыть свой реальный статус и свое имя, чтобы установить с ним более тесные деловые отношения, так как его я всегда считал одним из основных игроков или, скорее, законодателей цен на «бирже».

Борис оценил мою откровенность и во время общения со мной всегда старался отвечать тем же.

В кругах деловых людей, которые занимаются операциями с валютой и драгоценностями, Буряце известен под кличкой Бриллиант. Думаю, что основанием для этого послужила его страсть к драгоценным камням вообще и к «брюликам» в частности. Не исключено, что Бриллиантом его называют еще и потому, что дела, которые он проворачивает с «камешками», поражают воображение.

Он постоянно носит золотой перстень с бриллиантом в четыре карата, на шее у него — толстая витая золотая цепь с огромным крестом из платины, который украшен бриллиантом в шесть каратов. Он не расставался с этими украшениями и, даже купаясь в море, никогда их не снимал.

Я спросил Бориса, как это он не боится появляться на людях, таская на себе целое состояние. Он засмеялся и указал на приближающуюся к пляжу белую «Волгу».

«Вон, видишь, — сказал он, — катит моя мадам. Она везет мне обед, смену белья, а заодно — смену охранников. Эти, — Борис указал на сидевших поблизости двух громил, которые в отличие от нас, несмотря на испепеляющее солнце, не снимали рубашек, под которыми бугрились снаряженные пистолетами кобуры, — мне надоели!»

Когда подъехала «Волга», я был ошеломлен, увидев, как из нее вышла… Галина Брежнева, которую Буряце за глаза называл «мадам». Я встречал ее у нас в посольстве на дипломатических приемах и поэтому хорошо знаю ее в лицо.

Я догадался, что в роли телохранителей, на которых указывал Борис, выступают сотрудники правительственной охраны, приставленные к дочери вашего Генерального секретаря, но я никак не мог понять, что может быть общего между нею, дочерью первого лица великой страны, и спекулянтом «брюликами», каким я знал Буряце.

Возможно, мои размышления отразились на моем лице, потому что Борис поспешил объяснить мне, что Галина безумно в него влюблена.

«А вообще, — сказал он, — моя мадам — женщина с «заскоками», тем более, у нее начался климакс, ведь она на пятнадцать лет старше меня, ей уже почти пятьдесят и она уже стала бабушкой».

«Ну так брось ее, какие проблемы? — сказал я. — Ты же молод, красив, с твоими деньгами, твоей внешностью и умом любая понравившаяся тебе женщина почтет за счастье быть твоей подругой!»

Подумав, Борис ответил:

«Видишь вот это? — Он сжал рукой висящий на груди платиновый крест. — Вот это моя мадам. Тяжело таскать на шее такую дорогую вещицу, но зато прибыльно и престижно… Где бы я ни появлялся с этим крестом, все почтительно расступаются, и места, предназначенные для избранных, достаются в первую очередь мне! На Западе, Миноби-сан, говорят: «Если вы видите, что ваш банкир выпрыгивает из окна десятого этажа, бросайтесь за ним — это прибыльно».

Я руководствуюсь той же логикой. Поэтому, несмотря на все причуды и истерики мадам, я готов пойти за ней в огонь и в воду — куда угодно ей.

Кстати, вот это, — Борис вновь дотронулся до болтающегося у него на груди креста, — я приобрел по настоянию и с помощью мадам. Она толк в таких вещах знает и собирает их…

Знаешь, какая у нее богатая коллекция «брюликов»! Я пристрастился к ним под ее влиянием… Я вообще многим ей обязан. Она меня ввела в такое общество, в которое ни за какие деньги не попадешь: писатели, заместители министров, торговые тузы…

Но все же я очень от нее устал. Ладно бы только ее причуды и скандалы, которые она мне ежечасно устраивает! С ними еще можно мириться… Хуже другое, — ведь мне приходится ложиться с ней в постель, ну, ты понимаешь…

Так вот, самое ужасное в том, что когда я по ее просьбе начинаю обнимать и целовать в губы, а целоваться взасос она ох как любит! — мне постоянно кажется, что я целую Леонида Ильича… Моя мадам, старея, внешне все больше походит на своего отца…