— Не брала. Вышла из дому, а он у подъезда. Разве отвяжешься! Попросил зайти в два места. — Она перевела взгляд на сверток. — Показать?

Отец Аркадия, работник по торговой части, жил за границей. Какие способности проявил он в своей торговой деятельности, нам неизвестно. Но мы точно знали, что личные посылки с вещами пересекали океан регулярно. В Мocквe они раскупались нарасхват. Их сбывал Аркадий.

Елена развязала пакет. В нем оказались четыре шерстяные вязаные кофты неописуемой прелести. Одна мне понравилась особенно: крупной вязки, легкая и мягкая, как пушинка, и такая белая, что ломило глаза от белизны. С ума можно сойти!

— Я нарочно принесла ее, — сказала Елена.— Тебе она пойдет. Но дорогая — пятьдесят рублей.

— Можешь оставить ее на день? — спросила я. — Вечером покажу маме. — Мне до слез жалко было расставаться с этой кофтой. — А эту, голубую, я возьму для мамы.

Елена согласилась:

— Ладно, оставляй. Всю ответственность беру на себя.

Я никогда не спрашивала Елену, даже думать об этом не смела, но сейчас нехорошая догадка закралась мне в душу: не втянул ли Аркадий и ее в свое нечистое торговое дело?..

— Ну как, предложил он тебе руку и сердце или все еще выжидает? — спросила я.

Елена горестно усмехнулась:

— Чего захотела! Все гораздо проще, Женя, предлагает жить с ним. И то с условием: никаких обязательств за последствия не несет... — Она всегда выражалась откровенно, даже грубо, часто приводя меня в замешательство. — Оттеснил от меня ребят — шагу не дает ступить. Сейчас нарочно оставила его в сквере, а то бы поговорить не смогли... И дома, Женька, тошно! Бабка с дедом причитают: в девках засиделась, никто не берет. Отец пьет, в пьяном виде обзывает такими словечками, что повеситься хочется. Даже мама... И у той скорбные вздохи... Знаешь, иногда мне кажется, что вокруг меня стена. Глухая стена. И с каждым днем она вырастает все выше и выше, заслоняет свет. Живу я нехорошо...

— Ну, а Боря Берзер? — сказала я. — Ведь он очень хороший парень.

—Хороший, — согласилась Елена. — Внимательный, умница. Но уж очень правильный. От его правильности прямо выть хочется. В шахматы играть учит, на лекции приглашает... Скука! С Аркадием хоть весело... А ну их всех!.. — Елена ожесточенно махнула рукой, как-то встряхнулась вся. — Что будет, то и будет!.. Как ты попала в немилость, за какие провинности?

— Отказалась выходить за Вадима, — сказала я.

— Честное слово?! — Елена вскочила и принялась мерить комнату своими длинными стройными ногами. — Взбунтовалась! Ай-яй-яй!.. А я считала тебя кроткой овечкой. И завидовала: вот думаю, подцепила парня и будет держаться за него до самой смерти.

— Я и сама так думала, — сказала я.

— Кого же ты обрадовала таким известием? Маму или Вадима? — Она подсела ко мне поближе. — Ты действительно так решила. Женя?

— Еще не могу разобраться сама... Кажется, да.

— А что произошло?..

Я прошептала ей на ухо:

— Влюбилась.

Елена даже отодвинулась от меня — не ожидала.

— Это правда? Кто он?

— Простой парень. Алексей Токарев. Нет, он не простой, он настоящий. Недавно вернулся из армии. Сдавал в наш институт, провалился... Я уже была у него дома, познакомилась с родителями, с братьями. Случайно это вышло... Понимаешь, ночью с ним рассталась, а сейчас вот уже скучаю, хочу видеть. Резкий такой, даже злой, но, по-моему, очень честный и мужественный. — Я опять наклонилась к ее уху. — Мы уже целовались.

Елена воскликнула:

— Так это же черт знает как хорошо! Познакомь, пожалуйста, посмотрю, что за рыцарь!..

— Он и вправду рыцарь, — сказала я. — Знаешь, как мы встретились?..

В передней настойчиво зазвонили. Елена встрепенулась, заторопилась.

— Это Аркадий. Мне пора.

Настойчивый звонок Аркадия, его бесцеремонное вторжение возмутили меня:

— Да пошли ты его к черту!

— Невозможно. Разве ты его не знаешь? — Слова прозвучали бессильно. Елена как бы надломилась вся. — В другой раз наговоримся вдоволь. — Она придвинулась ко мне, теплые волосы ее скользнули по моей щеке. — Я тебе завидую, Женька! Ужасно завидую!..

Мы вышли в переднюю. Нюша, впуская Аркадия, проворчала с недовольством:

— Чего барабанишь? Не пожар.

— Не ворчи, старуха, — с веселой развязностью отозвался Аркадий.

— Вот огрею щеткой, тогда узнаешь, какая я старуха!

— Огрей, только не ворчи. — И продекламировал, обращаясь к Нюше:

Делай, что хочешь.

Хочешь, четвертуй.

Я сам себе, праведный, руки вымою.

Только —слышишь! —убери проклятую ту,

которую сделал моей любимою!

Нюша рассмеялась:

— Ну и скоморох ты, Аркашка... Бороду отрастил — чистый скоморох!..

Аркадий обернулся к Елене.

— Сказали, на десять минут, а пробыли целых сорок, сударыня. Неотложная проблема — косточки пересчитывать своим ближним!.. Здравствуй, Женя, не видел тебя полстолетия!

Он стиснул мою ладонь; его «кубинская» борода цвета меди отросла еще больше: начиналась от висков, опоясывала подбородок: на губе распушились усы, оттеняя белизну зубов; зубы чистые, без изъяна, украшали лицо, и Аркадий часто беспричинно выставлял их напоказ. У меня мелькнула мысль, что из внешнего облика далеких и пламенных кубинских революционеров люди ненастоящие, порой ничтожные сделали «моду».

— Не мешало бы устроить небольшой «сабантуй» перед началом занятий, — предложил Аркадий. — Отметим новый шаг на пути к высшему образованию. Можем собраться у меня или у Вадима. Скажи ему.

— Хорошо, скажу.

Аркадий потянул Елену за локоть:

— Пошли...

Елена слегка отшатнулась от него и крикнула, бледнея:

— Куда ты меня все тянешь? Что ты за мной ходишь, точно конвоир? Вот привязался!..

— Так его, так, Леночка! — одобрила Нюша.

Аркадий ссутулился, руки повисли длинные и вялые — неумолимые в своей веревочной вялости: захлестнут, задушат.

— Тихо, — сказал он с каменным спокойствием. — Тихо. Ни звука больше...

Повернулся и так, ссутулившись, вышел на лестницу, и Елена с едва уловимой надломленностью двинулась за ним.

Я вернулась в свою чистую, тихую комнату. Сделалось вдруг тоскливо. Меня поразило в Елене, такой властно-красивой, подчинение чужой воле. Должно быть, глубоко сидит в нас, женщинах, и передается в потоке крови из поколения в поколение — не одну тысячу лет! эта покорность, подчинение силе. Мы боимся остаться без опоры — крепка она или шатка — страшимся не замужества.

Вот и меня охватило чувство одиночества. Оно налетело неожиданно, словно вывернулось из-за угла, и я растерялась от этого не испытанного ранее чувства.

Кажется, еще вчера я набрала бы привычный номер, и через десять минут Вадим был бы здесь. Теперь не могла, словно безотказно сработала какая-то деталь и память автоматически отключила Вадима. Я ждала звонка Алеши. Я прождала его весь день и весь вечер, ни на минуту не отлучаясь из дома. Раза два заглядывала ко мне мама, испытующе окидывала взглядом и молча уходила, озадаченная моим безмолвием. Я думала: мир полон больших событий — ученые создают межпланетные корабли, африканские народы рвут цепи колониального рабства, сталевары стоят у горячих печей и плавят сталь, кубинцы готовятся к защите революции — люди творят историю. А я, маленький человечек, стою у окошка, гляжу на ночную улицу и страдаю от тоски, от любви. И ничего выдающегося в этом нет... Но ведь любовь — неотступная и надежная спутница человека. Она с ним в горе и в минуты счастья, в годины бедствий и в праздники; без любви человечество, наверно, одичает...

Алеша не появлялся, не звонил. Я завороженно смотрела на телефонный аппарат, как на живое существо. «Ну, зазвони, ну, принеси мне его голос...» — умоляла я. Но аппарат невинно глядел на меня белыми окошечками цифр и беспокоил звонками чужими, ненужными...

На пятый день ожиданий меня вдруг поразила жуткая мысль: с Алешей случилось что-то недоброе — может быть, заболел, может быть, уехал куда... Один раз, приблизившись к окну, явственно увидела его в сквере на нашем месте. Я сперва закричала от радости и нетерпения, потом выбежала из квартиры, скатилась по лестнице, перелета через улицу под носом мчащейся машины, — за спиной взвизгнули тормоза. Алеши в сквере уже не было...