Когда мы уже прибивали плакат к палке, пришла Валя.

— Ну? — ядовито спросил Тимка и прикрыл глаза. — Обдумала?

— Охранять зелёные насаждения — прямой долг пионера, — ответила Валя. — И быть грамотным, между прочим, тоже долг пионера. — Она ткнула пальцем в плакат. — После «прохожий» надо запятую. Обращение. Поправьте.

…Когда мы вшестером пришли на стройку, прораб сделал вид, будто не замечает нас.

Едва мы воткнули в землю возле искалеченных тополей палку с плакатом, сразу стала собираться публика. Люди смеялись, переговаривались, шумели.

Прораб со стены то и дело поглядывал на нас. Ему, вероятно, хотелось узнать, что написано на картоне. Но плакат был повёрнут к улице, и прораб видел только оборотную сторону.

Тогда он спустился со стены и, покуривая сигарету, словно невзначай, неторопливо прошёл мимо нашего картона.

Я видел — лицо его побелело, потом вдруг сразу побагровело.

«Пристукнет Тимку», — подумал я.

Но прораб сдержался. Повернул и так же неторопливо зашагал на свой объект. Наверно, ему очень нелегко было идти так медленно, так солидно, но он всё-таки выдержал взятый темп до конца, пока не скрылся в своей кирпичной коробке.

— Молодцы, ребята! — говорили прохожие.

— Боевые парнишки!

Люди шутили, громко отпускали всякие замечания насчёт горе-строителей. Но прораб больше не показывался.

— Похоже, решил просто не обращать на нас внимания, — шепнул я Тимке.

— Ничего. Обратит, — сказал Тимка. — Мы его допечём. Нынче не поможет — завтра придём.

И всё-таки прораб не выдержал.

Вылез из своей кирпичной крепости, подошёл к Тимке.

Я насторожился.

Прораб, сунув руки в карманы, стал перед нашим плакатом, будто только сейчас его заметил, и принялся внимательно разглядывать рисунок.

— Похоже, — вежливо одобрил он, хотя, честно говоря, портрет был вовсе не похож. — Только вот усы… А я ж без усов.

— Точно, — так же спокойно и деликатно согласился Тимка. — Но не огорчайтесь. Вовка Шварц, наш главный художник, мигом побреет вас!

В толпе засмеялись.

— И кепка вот, — говорит прораб. — У меня синяя. А тут какая-то рыжая…

— Непорядок! — подтвердил Тимка и скомандовал: — Эй, Вовка! Не забудь потом и кепочку гражданину прорабу сменить!

Так они ядовито-вежливо переговаривались, а зрители хихикали и подмигивали друг другу.

Наконец прорабу это, видимо, надоело.

— Ну, вот что, — строго сказал он. — Пошутили — и ладно. Мешаете работать. Понятно? Дуйте-ка со строительной площадки. Здесь я хозяин.

— А мы не на стройке, — говорит Тимка. — Разве сквер ваш? Укажите тогда, пожалуйста, где кончается строительная площадка? Мы охотно переместим туда карикатуру на товарища Цветкова.

В толпе снова засмеялись. А прораб так налился кровью, даже шея у него раздулась.

«Врежет он Тимке, — подумал я. — Факт, врежет».

Но тут подъехала машина с раствором. Шофёр подогнал её вплотную к толпе, высунулся, давит на сигнал, орёт: «Дорогу!»

— Через сквер проезда нет, — говорит Тимка. — И вообще… Гудеть в черте города запрещено!

— Чего?! — орёт шофёр. — Тоже мне госинспекция!

Дал газ и двинулся прямо на Тимку.

А Тимка стоит меж колеями, посреди дороги, ноги расставил, носки внутрь подвернул, кулаки сжал, как боксёр, когда к бою готовится. А сам аж побелел.

Но глаза не закрывает по-куриному! Нет, прямо в упор взглядом целится в шофёра.

«Так, наверно, он в деревне стоял, — подумал я. — Когда «Волгу» для больной задержал».

Я подошёл к Тимке и стал рядом. И ещё многие, и ребята и взрослые, сгрудились возле него.

Шофёр ругается, а потом вдруг как засмеётся! Это он наш плакат увидел!

— Так! — смеётся. — Значит, одной рукой строим, другой — ломаем? Э, — говорит, — шут с вами! — Включил заднюю передачу, пятясь, выбрался на дорогу, развернулся и укатил.

Мы видели, как вскоре он подъехал к стройке с другой стороны.

Так простояли мы до темноты: больше машин не появлялось.

На следующий день после уроков мы опять направились на стройку.

Тимка нёс наш знаменитый плакат, о котором уже знала вся школа. Усы на портрете Вовка успел «побрить» и кепку перекрасил.

Пришли мы, воткнули в землю палку с плакатом, сразу, конечно, народ сгрудился. И опять смех, шуточки насчёт прораба. А сам он наверху по своей кирпичной «крепости» ходит. То появится в проёме окна или на стене, то опять исчезнет.

«Ну, характер, — думаю. — Неужели выдержит? Неужели так и не спустится?»

Однако вскоре прораб слез вниз. Не глядя на плакат и на Тимку, прошёл мимо и, не оборачиваясь, зашагал куда-то. Шёл он ещё неторопливей, чем всегда, как на прогулке.

Честно говоря, нам даже обидно стало. Удирает! Попросту удирает! Чего ж теперь торчать возле стройки, когда прораба нет?!

А время шло. Стоять так, без дела, было муторно. И, как назло, ни одна машина не подъезжает.

Мы топтались на месте, возле плаката, и я видел: ребята изнывают от безделья. Кто-то сел на камень, кто-то вынул из портфеля книжку и, прислонившись спиной к дереву, стал читать.

— Ну, что теперь? — скучным голосом спросил один из мальчишек.

— Стоять! — твёрдо ответил Тимка. — Стоять насмерть!

Я думал, прораб ушёл куда-нибудь в трест, или на совещание, или ещё куда. А может, ему и не нужно было ни в трест, ни на совещание. Просто ушёл, чтобы только нас не видеть. Но оказалось — он хитрее.

Прошло с полчаса, вдруг видим — прораб возвращается. Идёт высокий, грузный, в своей кепочке и кирзовых сапогах, крупно, размашисто шагает, а рядом кто-то мелко-мелко вяжет шажки. Кто бы это? Кого прораб на помощь привёл?

Смотрим, а это директор нашей школы Михаил Михайлович, которого для убыстрения все у нас зовут Мих-Мих.

«Вот номер! — подумал я. — Ну, держись, Тимка!»

Мих-Мих у нас строгий. И главное, очень любит, когда тихо. И очень не любит, когда шумно.

А тут целая толпа, и все чего-то гомонят, суетятся.

Вижу я: подходит Мих-Мих, а глаза у него беспокойные и прямо в Тимку уткнулись.

«Ну, что ещё натворил?»

— Вот, — говорит прораб Мих-Миху, — полюбуйтесь на ваших удальцов! Мешают государственной стройке! — И рассказывает директору про наш «заслон».

Мих-Мих слушает, молчит.

Тимка тоже слушает и тоже молчит. И глаза по-куриному прикрывает.

— У меня срочное задание, — горячится прораб. — Двести тысяч надо освоить! Понятно? Двести тысяч целковых! Это не шуточки! А тут из-за каких-то паршивеньких кустиков такой шум-гром, прямо атомный взрыв. Да я закончу стройку, а потом снова вам эти кусточки-цветочки посажу! Нюхайте на здоровье!

— Я всё-таки не понимаю, зачем портить сквер? — спокойно говорит Мих-Мих и бородку свою дёргает. А он всегда, когда сердит, бородку дёргает, будто выщипать её хочет.

Прораб ещё пуще горячится.

— И вообще, — кричит, — что это за методы? Ну, не нравится, ну, напиши жалобу в трест, ну, в газету сообщи. А это что? Демонстрацию какую-то надумали!

Тут и Тимка не выдержал.

— Насчёт методов не знаю, — говорит, и голос у него пронзительный, как у петуха, — а тополи портить не позволим! Мы их сажали, а вы…

— А чем плохой метод? — говорит Мих-Мих и бородку щиплет. — Как видите, действенный. А это самое главное. И носит этот метод, я бы сказал, общественный характер.

Тут прораб совсем растерялся, заявил, что он будет жаловаться в райком и ещё куда-то, но Мих-Мих повернулся и ушёл.

А перед уходом украдкой подмигнул Тимке. В самом деле подмигнул! Чуть-чуть. Краешком глаза. Или это мне только показалось? Вообще-то не такой человек наш директор, чтобы ученику подмигивать.

Ну, ушёл директор, прораб у себя в «крепости» скрылся, а тут машины стали подкатывать — с раствором, с какими-то бочками, с песком. Все грузовики до единого мы завернули и в объезд пустили. Шофёры уж не очень-то и сопротивлялись.

До самого конца рабочего дня мы дежурили.

Уже в сумерках идём мы с Тимкой домой, а я говорю: