Заруба на мгновение представил себе, как вокруг кишлака тихо поднимаются с земли, выкарабкиваются из-за камней, вылезают из кустов ребята из пограничного отряда и медленно начинают сжимать оцепление.

— Патрон в патронник! — почти не таясь, скомандовал Заруба. — По одному к дувалу. Да маскируясь, пригибаясь, бегите. Марш!

Заруба, согнувшись в поясе, придерживая бьющий по бедру автомат, первым ринулся через улицу. За ним, вытянувшись цепочкой, устремились остальные. Один за другим они беззвучно исчезали в узкой полоске густой, как чернила, тени. Заруба, провожая легким шлепком ладони по спинам, подталкивал офицеров — те прыжком вскидывались на почти двухметровую глиняную сыплющуюся стену и, взмахнув в воздухе ногами, переваливались во двор старого Хасана.

— Первый, второй, третий… — За стеной охнула старушка и, тихонько причитая, осела на землю, увидев похожих на шайтанов, в арбузообразных огромных шлемах людей, перескакивающих дувал. — Четвертый… пятый…

С пятым вышла неувязка. Грузный, неуклюжий Талыбов завис над дувалом — лежа животом на стене, он замер в равновесии, не в состоянии ни упасть вовнутрь, ни вывалиться обратно наружу. Тяжелый бронежилет, надетый поверх куртки, делал его еще более неловким. Точный пинок Зарубы помог ему свалиться туда, куда было надо. Рывок, подтягивание — и наконец сам Заруба, запачкав штаны побелкой, спрыгнул на какую-то грядку.

— Что с бабкой? — сразу же спросил он.

— Норма. Как увидела — зажала от испуга рот ладонью и молчок… Тут псина какая-то еще крутилась, как бы не затявкала.

— Где она? — озираясь, покрутил головой Заруба.

— Вон под ящиком сидит. Ловкая стерва! Ишь глазищами водит!

— Я ей повожу — пусть только пискнет! Все к дому! Двое к двери, по трое к окнам. Оружие наизготовку. Ждать команды.

Пробравшись через кусты, Заруба осторожно приблизился к небольшому окну в толстой стене хижины. Гости сидели за столом и с наслаждением тянули зеленый чай из пиал. Хасан начал «прилаживать на полу коврик — дело шло к утру, наступало время намаза.

— Где «спортсмен»? — зашептал на ухо вездесущий Кривцов. Ничто, наверное, в жизни не могло убить в нем любопытства и любовь задавать всякие относящиеся и не относящиеся к делу вопросы.

Сейчас, при свете люстры, «спортсмена», как окрестил его Кривцов, было видно преотлично. Это на самом деле, как и ожидалось, был Рустямов. Заруба впервые видел его «живьем». На фотографиях, которые были сделаны перебежчиком за месяц до перехода для какой-то своей надобности, он выглядел куда хуже. Тогда он отличался поразительной худобой, и лишь глаза в глубоких провалах глазниц сверкали сквозь глянец фотоснимка пронзительными буравчиками. Теперь он казался вполне респектабельным — пополнел, отрастил густые пышные усы, волнами курчавилась шевелюра.

— Ишь, разъелся на пакистанских харчах, — съязвил Заруба и тотчас засвистел, задрав голову к небу, утренней радостной пичугой. С той стороны дома и от двери ответили.

Набычившись, Заруба отошел на шаг в сторону и головой вперед, ломая шлемом стекло, стреляя холостыми в потолок, с треском и грохотом ввалился в комнату. Звучно ударила встречная автоматная очередь с противоположной стороны комнаты, но это стрелял не афганец, рывком бросившийся из зоны поражения под окно, забыв на столе свой автомат, а кто-то из своих. Приглядываться к его лицу и опознавать было некогда, да и трудно: по лицу потоком текла кровь, видимо, ребята порезались о стекло. Треск сломанной и сорванной с петель двери довершил картину полного разгрома.

— Свой я, свой, граждане… Я советский! — Скорчившийся на полу старый Хасан истошно вопил, высоко задрав к потолку зад и обхватив руками голову.

Заруба ринулся к седобородому афганцу и, отбросив в сторону автомат, к которому тот тянулся, со всей силы впечатал сверху вниз кулаки в его спину — афганец, охнув, повалился навзничь. Перевернув его на живот, сведя за спиной руки, Заруба рванул на нем одежду. Хватило единого взмаха, чтобы с медвежьей яростью разорвать грязноватую кацавейку, долгополую рубаху и майку — одежда чулком завернулась вокруг торса мужчины, надежно спеленав его руки, обнажив худую, с выпирающими лопатками спину.

У другого окна втроем пеленали молодого «ходока». И только Рустямова все происходящее, похоже, никаким образом не касалось — он только немного отошел в сторону и стоял почти спокойно, прижавшись к беленной известью стене.

Заруба жестом подозвал Кривцова и приказал обшарить карманы обмякшего проводника. То, что афганцы лишь проводники, а главная фигура — повар, не вызывало никакого сомнения. Видимо, он действительно был важной птицей в расчетах Башира, раз ему дали сразу двоих.

— Где «дипломат»? — крикнул через комнату Заруба. Рустямов, по-прежнему прижавшийся спиной к стене, не проявлял признаков беспокойства. — Где атташе-кейс?

— Под курапчей, — указал тот на, громоздящиеся от пола до потолка атласные, сложенные одно на другое одеяла, покрывала, подушки и матрасы. — Кажется, где-то примерно посередине лежит.

Заруба повернулся к стене, на которую указал Рустямов, и тотчас за его спиной раздался грохот опрокидываемого шкафа, в воздух взвилась пыль пересохшей глины и побелки, зазвенела бьющаяся посуда и хрусталь. Там, где только что преспокойно стоял Рустямов, за оседающей пылью образовался пролом в непрочной стене хижины.

«Странно, — подумал Заруба, — обычно таджики делают стены своих домов куда прочнее… Разве что специально? Вот сволочь!» — К кому относилось последнее, Заруба и сам не знал. Он единым прыжком преодолел провал и вывалился на улицу, успев крикнуть ребятам из группы лишь одно слово: «Держать!» В подобном предупреждении, правда, не было абсолютно никакого смысла: проводники, обмотанные обрывками собственной одежды, с «браслетками» на запястьях, уже никуда не могли деться. Сам же владелец конспиративки, как и раньше, лежал на коврике, изредка поглядывая из-под пальцев на происходящее в комнате.

«Оцепление! — пронеслась в голове Зарубы мысль. — Ребята не предупреждены… Может натворить дел! Эх, рацию бы сейчас…» Но она осталась где-то там, в саду, подвешенная к высохшему сучку дерева.

Проломленная Рустямовым стена выходила не в сад, а на улицу. Этого, конечно, никто предусмотреть не мог. Кому могло прийти в голову, что стена не прочная, а, словно в китайской фанзе, почти бумажная.

«Куда он мог деться? — решал Заруба, кидая взгляды то влево — там простирался длинный проулок без малейших признаков присутствия живого, то вправо, где затоптанный проселок через какую-нибудь сотню метров упирался в полувысохшее русло горной речушки. — Не мог же он с ходу махнуть через забор чужой усадьбы?» На побеленной стене соседнего дувала не было ни следов обуви, ни царапины, ни соскоба.

С реки послышался всплеск. Тотчас откликнулась на звук собака, завыв, залаяв, запричитав в ночи от страха и тревоги. Заруба вприпрыжку понесся в ту сторону, ему показалось, что сквозь шум потоков воды, перекатывающих по руслу белую гальку, до него долетел еще один всплеск. Так оно и есть. За рекой маячила знакомая спина, обтянутая спортивной джинсовкой.

«Ерунда! Господи, какая ерунда! — думал на бегу Заруба, бросаясь в доходящую до колен холодную воду. — Кто мог предположить, что он ринется в сторону «Салям алейкума», куда пограничники должны выдвинуться в последнюю очередь, — это путь к границе… А он рванул не вглубь, а назад… Чемодан! Где он? Голову на отсечение — в курапче его нет… Что в нем?»

В ботинках хлюпала вода. Под ногами скрипели камни. Бронежилет всем своим весом больно врезался в плечи, мешал набрать воздуха в стянутую ремнями грудь. Рывок — расстегнуты ремни с боков, еще рывок — сдернуты ремни на плечах, отцепились «липучки», и «броник», грохнув толстыми титановыми пластинами по валунам, летит в чахлый, выжженный прошлогодним солнцем и высушенный ветром кустарник. Тотчас туда же упала предохранявшая от пуль голову тяжеленная «сфера». Расстояние между бегущими стремительно начало сокращаться. Заруба уже отчетливо различал ярко-желтую нитяную строчку шва на спине Рустямова.