— Нарик подъехал. Двигаем.

Руки в перчатках поднялись к лицам, зашуршали стягиваемые маски. Входная дверь распахнулась. Закрылась.

Ограбленная квартира не являла никаких следов разгрома. Только осталась незакрытой одна тумба стола и завернут угол ковра в другой комнате. В наступившей тишине можно было расслышать, как тикают старинные напольные часы, а больше не доносилось никаких звуков, и оставалась недвижной белая дверца чулана в коридоре.

Рыболов на набережной подсек, но поклевка сорвалась, и по воде побежали круги. Покачав головой, он быстро подмотал леску, сменил наживку и снова забросил.

Движение стало оживленным, позади него то и дело проносились машины, но он следил только за поплавком, белеющим внизу.

С проходившего мимо почти пустого речного трамвая раздались сигналы точного времени, и голос диктора оповестил: «Московское время — восемь часов тридцать минут».

В вагоне вообще было жарко, а к тому же его угораздило попасть в одно купе с грудным ребенком, и тяжелая духота настоялась запахом мокрых пеленок.

Ребенок на некоторое время затих, изредка издавая постанывания, его мать, устало прикрыв глаза и раскачиваясь, монотонно тянула:

За тонкой стенкой, у которой он сидел, в смежном купе, бушевала разудалая компания. Громко бубнили голоса, кто-то то и дело порывался запеть, послышался вскрик и стеклянное звяканье.

Ребенок напротив дернулся, открыл глаза и опять закричал.

И тогда Баскаков вышел в коридор.

Здесь было несколько прохладнее. У окна справа рассеянно наблюдал пейзажи голый до пояса толстяк в полосатых пижамных штанах, а дверь веселого купе слева шумно отодвинулась, и, явно преодолевая чьи-то усилия ее задержать, оттуда вышла женщина. Баскаков отметил ее бледность, и то, как дрожат пальцы, поправляющие растрепавшиеся волосы, ему даже почудился призыв о помощи в ответном взгляде, и поспешил отвернуться.

— Сколько осталось до Москвы, не скажете? — спросил толстяк проходившего мимо проводника.

— Если нагоним опоздание, то будем вовремя, — последовал ответ.

— Если нагоним, — растерянно повторил толстяк и посмотрел на Баскакова. — А вовремя — это когда?

— В десять тридцать, — пояснил Баскаков.

Краем глаза он заметил, как из левого купе вышли двое, встали вплотную к женщине, и один попытался ее обнять, но его рука сразу была отброшена. Попытки не то грубого ухаживания, не то насильственного завлечения в купе продолжились, Баскаков снова встретил взгляд, теперь уже явно просивший о помощи, и опять отвернулся.

— Просто поразительно, сколько стало опозданий, аварий и всяких взрывов на железной дороге, — сказал толстяк. — Не находите? И самолеты падают один за другим… Непонятно, что у нас происходит.

— А может, все это и раньше было, — предположил Баскаков. — Происшествия были, а информации не было.

— Значит, вы тоже считаете, будто так называемая гласность на пользу обществу? — обрадовался толстяк.

— Я считаю, что наличие информации, безусловно, ему на пользу.

— Но люди нервничают, боятся… Это вредно отражается на здоровье и настроении, согласитесь.

Баскаков был готов согласиться, но сзади что-то происходило — раздался молящий возглас:

— Боже мой, да отстаньте от меня наконец!

Обреченно вздохнув, он повернулся и шагнул к соседнему окну.

— Слушайте, юноши, может, стоит успокоиться?

— А ты что, козел, несчастья ищешь? — сразу отреагировал один.

— Да нет, просто надоели ваши игры.

— Покурить не хочешь? Так выйди в тамбур, — предложил второй. — Как раз прикурить поднесем.

— Вообще я стараюсь с утра не курить. Но если компания хорошая, можно и подымить.

Едва начав двигаться в сторону тамбура, Баскаков проклял свою отзывчивость, но двое сразу последовали за ним, шли, дыша в затылок, и оставалось поскорее разрешить инцидент.

Как только Баскаков оказался на площадке, чья-то рука сзади попыталась обхватить, надавливая на горло, и, резко двинув локтем назад и попав, куда надо, он с разворотом стряхнул с себя обмякшего противника и, легонько подбросив левой подбородок второго, лишь обозначил тычок в солнечное сплетение.

— Не стоит продолжать, верно? — спросил, глядя в его растерянное лицо. Рядом никак не мог разогнуться другой, пытался втянуть воздух широко разинутым ртом. — Проветритесь тут как следует, и чтобы в дальнейшем все тихо, без детских криков на лужайке.

Когда Баскаков возвращался, его встретили испуганно-вопрошающие глаза, и он невольно отметил:

— Веселые у вас приятели.

— Они мне не приятели. Один сосед по купе, а сегодня из другого вагона объявился второй. Даже место ухитрился поменять… У вас есть сигареты?

— Да, пожалуйста.

Она отвернулась к окну, затем опять поглядела на него.

— Тогда, может быть, вместе? Мне будет спокойнее.

— Хорошо. Только идемте в тот тамбур.

Баскаков шел за ней, разглядывая высокую шею под узлом волос, в грохоте тамбура подождал, пока она встанет к окну, и щелкнул зажигалкой.

— Прошу.

— Спасибо…

— Не стоит. Тоже из отпуска?

— Разве похоже? — усмехнулась она. — Из служебной командировки… Семь дней в замечательном городишке, где главное достижение цивилизации — новая гостиница с уже прочно обосновавшимися тараканами. А в магазинах все по талонам.

— Но, может, хоть съездили удачно, — предположил он.

— Вполне. В том смысле, что нашла нужный завод. К сожалению, там даже не слыхали слова «дизайнер».

— А дизайнер — это вы.

— Как это вы угадали?

Она часто затягивалась, лицо было печальное, и Баскаков чувствовал себя не слишком уверенно, хотя ему очень нравилась эта женщина.

— Ничего, — сказал, чтобы что-нибудь сказать. — Зато скоро дома, и все образуется.

— Дома? — она взглянула почти враждебно. — Конечно, дома… Вы когда-нибудь жили в коммуналке?

— Н-нет, не приходилось.

— И не дай Бог. Гостиница с тараканами — это место обетованное в сравнении с моей средой обитания, — она смяла окурок о металл двери. — Ладно, все! Довольно канючить. Знаете, мне, в общем, не свойственно, просто…

— Я понимаю: ретивые попутчики и все прочее, — поспешил успокоить Баскаков. И, заметив, что она держит окурок в пальцах, сказал: — Дайте я выброшу… Давайте.

Открыв межвагонную дверь, выбросил окурки в щель на стыке перехода и вернулся в тамбур.

— Кажется, мы все-таки нагоняем опоздание, — она глядела в окно. — Если вам надо идти, то идите… А я еще постою. Только опять разорю на курево.

— Да о чем речь… Я бы пригласил в свое купе, но там выдающееся по вокальным данным дитя. И неутомимое.

— Я слышала… — она взяла сигарету. — Очень неловко представляться самой, но меня зовут Еленой Григорьевной. Можно просто без отчества.

— Это я должен извиниться, — поспешил возразить он. — Баскаков Андрей Сергеевич. Сергеевич, наверное, тоже лишнее.

— Вот и познакомились, — снова усмехнулась Елена Григорьевна. — И спасибо за помощь… Как вы думаете — они угомонились? Я, дуреха, там сумку оставила, не станут же они в паспорт лезть… Все домогались, где живу.

— Вряд ли полезут, но сумку без присмотра бросать не стоило, — он помолчал. — А где вы живете?

— В Кунцеве.

Ему показалось, что ответила нехотя.

— Мне на Юго-Запад, и можно проехать через вас. Это, в общем, по пути.

— И опять — попутчик… Нет, я вам буду очень благодарна. Так мне спокойнее.

За окошком грохотал встречный состав. Поезд все набирал и набирал ход, видимо, машиниста тоже беспокоило отставание от графика.

Пока ехали в такси по Садовому кольцу, оба молчали. Елена Григорьевна нарушила это молчание на Бородинском мосту.

— В общем-то нелепое здание, архитектура нелепая, — сказала, глядя на гостиницу «Украина». — Но как-то вписалось и даже смотрится в ансамбле…