— Сидеть бы тебе, Гречин, — сказал Лохматов, — не подавая голоса, а ты вон какой концерт закатил! А они ведь как раз и шли наш концерт послушать. Только не знали, сколько тут инструментов: четыре, восемь или все двенадцать? — Он опять помолчал немного. — В общем, подвел ты нас, Гречин. От усердия подвел. Перестарался.

— Виноват, товарищ капитан, — сказал Гречин, — в другой раз буду ждать приказания.

— Опять не угадал, — сказал Лохматов, — самому надо думать! Самому и решать. Тут у нас и такое может быть…

Он дал шпоры коню. За ним, смешно подпрыгивая в седле, торопился Грищенко.

ТЕЛЕФОНОГРАММА

«Начальнику политотдела 201-й с. д, подполковнику Павлову

28.11.43

По имеющимся у нас сведениям, количество немецких солдат, добровольно складывающих оружие и переходящих на нашу сторону, за последнее время резко сократилось. Предлагаю усилить агитационно-пропагандистскую работу с окруженной группировкой путем радио-передач, разбрасывания листовок и фотографий. Организуйте выступления по радио (через громкоговорители) добровольно перешедших к нам ранее солдат и офицеров тех частей, которые находятся в данном районе. Для разбрасывания листовок направляем в ваше распоряжение самолет У-2 — бортовой номер 283 — с летчиком лейтенантом Демидовым. Этим же рейсом пересылаем первую партию отпечатанных листовок в количестве 100000 (ста тыс.) и бланков пропусков в количестве 50000 (пятидесяти тыс.) штук. Используйте все это немедленно. О результатах докладывайте лично мне.

Начальник политотдела армии полковник Горобченко».

Сашка стоял на посту возле начатого днем орудийного ровика. Получасом раньше мимо Сашки прошел лейтенант Гончаров, молодой, здоровый, переполненный счастьем.

Немного погодя появилась Валя. Увидев часового, она смутилась, поправила ушанку и, подойдя к Стрекалову, робко дотронулась до его плеча.

— Ты, Сань, уж никому не говори, ладно? А то ведь сам знаешь, как у нас…

— Знаю, — сказал Сашка.

— Только бы посмеяться…

— Да беги, чего там!

Возле опушки они встретились. Больше Стрекалов ничего не видел. Зная, что впереди лейтенант, он отошел к орудию и, прислонившись к его щитку, долго стоял там, отворачиваясь от ветра, не слыша ничего, кроме его унылого подвывания в голых ветвях кустарника.

Потом он вернулся на прежнее место, полагая, что влюбленным пора возвращаться. Но лейтенанта Гончарова и Вали не было. А по узкому ходу сообщения бежали комбат и сержант Уткин.

— Кто кричал? Я спрашиваю, кто кричал? — Командир батареи смотрел в сторону прибрежной рощи. — Часовой, ты слышал крик?

Нет, крика Стрекалов не слышал.

— Может, ты, Уткин, того… Прихвастнул малость?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант, — ответил Уткин, — вышел я до ветру, а оттеда крик… Да вы спросите во втором расчете. Я думаю, тот часовой должен слышать. Ветер-то в его сторону…

Не дослушав, Гречин пошел через снежное поле, похожий на огромную черную птицу в своей развевающейся плащ-палатке. Уткин спешил за ним.

Минут через десять комбат вернулся, неся на руках Валю. Уложив девушку на снег, он встал на колени и приник ухом к ее груди.

— Не дышит, — сказал он, поднимаясь, — часовой, иди помоги Уткину.

Гончаров лежал в глубоком снегу вверх лицом и смотрел в небо.

— Товарищ лейтенант! — позвал Сашка. — Андрей! — Сделав шаг, он провалился в снег по колено. — Андрюшка!

— Ты что, контуженный? — сердито спросил Уткин, озираясь по сторонам. — Хочешь дырку в затылок? Учти, у них глаз вострый!

Стрекалов потянул лейтенанта за рукав. Голова убитого откинулась, и сержант увидел его шею, перерезанную почти до позвонков, сочившуюся темной, густеющей на морозе кровью, и белую тонкую полоску подворотничка справа, куда не попала кровь.

— Отгулял парень, — сказал Уткин, помогая вытаскивать лейтенанта на твердое место, — а гимнастерочка-то, видать, еще училищная. Редко он ее надевал. По праздникам только. Вот те и праздничек!

Стрекалов положил лейтенанта так, чтобы рана была видна.

Поднятые по тревоге, по траншее спешили люди. Первым подбежал старшина Батюк. Зачерпнув пригоршню снега, пообмыл рану, осмотрел ее, покачал головой.

— Что, Гаврило Олексич, узнаешь почерк? — спросил, подходя, комбат.

— Вин, товарищ старший лейтенант, — ответил Батюк, — знова «левша».

Гречин присел на корточки, бережно повернул голову убитого.

— Младший лейтенант Тимич, сообщите в штаб полка! Тимич, ты меня слышишь?

Тимич вздрогнул, подался вперед.

— Николай! — проговорил он дрожащим голосом. — Ведь это Андрей!

Гречин нахмурился, поправил ремень. Ему было не ловко за младшего лейтенанта и за свое гражданское имя, произнесенное так некстати.

— Да, это лейтенант Гончаров. Идите, выполняйте приказание!

Младший лейтенант всхлипнул.

— Коля, как же так? Мы же все вместе… А теперь мы живые, а он…

— Младший лейтенант Тимич, возьмите себя в руки! — строго произнес Гречин. — На нас солдаты смотрят…

Сгорбившись, Тимич пошел прочь, унося в руке шапку. Светлые волосы его, успевшие отрасти на затылке, шевелил ветер.

— Безобразие! — сказал Гречин, пряча глаза от остальных. — Распустились! — И вдруг выхватил пистолет. — Прочесать лес! Они должны быть здесь… Первый расчет к берегу! Остальные за мной!

— Кричать зачем, товарищ старший лейтенант! — сказал Стрекалов. — Разведчика скрадывать надо…

— Молчать! — Шагнув в сторону, он провалился в снег, но быстро вылез опять на тропинку и побежал, увлекая за собой батарею.

— Що там шукать? — сказал старшина, когда Гречин и солдаты скрылись. — Нэма чого теперь шукать. Трэба развернуть батарею та биглым огнем по тому берегу. Ось тоди б була панихида по нашему узводному! А у лиси шукать теперь — тильке время тратить. И як жэ ты, Стрекалов, заснул, га? Що ж ты за солдат такый, що на посту спышь?

— Об нем разговор особый, — криво усмехнулся Уткин, — и не тут, а в другом месте будет. А вы чего стоите? Кашин, Моисеев! Кладите лейтенанта на шинель, несите в землянку. А ты, Стрекалов, — на пост! Проспал лейтенанта, будешь стоять, пока не посинеешь!

Батарея вернулась из леса на рассвете. Еще два взвода пехоты, посланные командиром полка, тоже возвратились ни с чем. Вражеских лазутчиков на этом берегу не было.

Часам к восьми Стрекалова наконец сменили с поста. Переступая негнущимися ногами, он спустился в блиндаж, присел на нары, расстегнул ремень. На остывшей железной печке стоял его котелок с холодной, слипшейся в гладкий блин овсяной кашей. На каше сверху, вдавившись в нее, лежала дневная пайка хлеба. Сегодня она показалась Стрекалову особенно маленькой. «Горбушки всегда кажутся маленькими», — успокаивал он себя. Он открыл дверцу печки, но там ничего не было, кроме золы. Стрекалов взял топор и вышел наружу. В одной из ниш им вчера была припасена вязанка дров. Но в нише дров не было. «Должно, за ночь все сожгли», — подумал сержант и вылез из ровика. Невдалеке за бруствером должны лежать сухие бревна — три больших телеграфных столба, которые они с Глебом приволокли от реки. Но и столбов на месте не оказалось. Четкий след вел в овраг. На дне оврага, прилепившись к его крутому склону, дымила кухня. Возле нее Кашин и Моисеев распиливали Сашкины столбы. Увидев Стрекалова, смутились, но работу не бросили.

— Зачем плотничать? — спросил Сашка. — Ведь не про вас припасено! — Он шагнул к столбам.

— Не трожь! — угрожающе протянул Моисеев.

— Положь где взял! — поддержал Кашин.

Стрекалов усмехнулся. Дожевывая на ходу, из кухни вышел заместитель командира орудия младший сержант Сулаев. Красное, скуластое лицо его лоснилось, маленькие глазки совсем закрылись от ленивой сытости. Сегодня он дежурил по кухне.

— Чего тебе, Стрекалов? — Он громко икнул.

— Он у нас дрова ворует! — начал плаксиво Кашин. — Старались, старались…