— Это какой Стрекалов? — спросил комдив. — Твой, что ли, Захар Иванович?
— Из артдивизиона. Вы его видели, товарищ генерал. Высокий, плечистый, веснушчатый. Он вам тогда понравился…
— Постой, уж не тот ли парень, с которым я здесь у тебя встретился?
— Он самый.
— М-да… Не отвечает, говоришь? А может, расстояние велико для телефона?
— Товарищ генерал, — напомнил Розин, — вы требовали доказательств. Вот они. — Он положил перед комдивом сильно помятый листок бумаги. — Это донесение Стрекалова. Он сообщает, что переходит в квадрат «4-а» ввиду того, что объект номер один оказался фикцией. Я не считаю это прямым нарушением, так как согласно моему приказу основная его задача — установить район сосредоточения сил Шлауберга. Думаю, что полковник Чернов поспешил с выводами. Стрекалов узнал все раньше нас и принял единственно верное решение.
— Почему же он не отвечает?
— Товарищ генерал, вы сами были некогда разведчиком и знаете, как нелегко иной раз приходится нашему брату…
— Да, да, что ты предлагаешь? Послать еще одну разведгруппу в квадрат «4-а»?
— Думаю, это бессмысленно.
Какое-то движение произошло возле столика радиста. Услышав писк морзянки, Степанчиков встрепенулся, по его лицу стоявшие рядом поняли, что это и есть то, чего все так долго ждали.
— Товарищ генерал, «Сокол» в эфире! — обернувшись, крикнул начальник связи и сел подле радиста. Минуты две ничего не было слышно, потом в наушниках опять раздался писк, и рука Степанчикова, державшая карандаш, задвигалась, но скоро замерла, успев нацарапать всего несколько букв.
— Ну, что там? — спросил комдив, но все молчали. Генерал взял листок. На нем стояли позывные «Зари» и три буквы: «с», «о», «н».
— Как ты думаешь, что это? — спросил Розина комдив.
— Я думаю, — ответил начальник разведки, — эти три буквы — начало позывного «Сокол», только вместо «к» получилось «н» — тире-точка вместо тире-точка-тире. Что-то помешало Зябликову продолжить передачу.
Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент снаружи послышался шум и в блиндаж по ступенькам сбежал дежурный по штабу полка.
— Товарищ генерал, красная ракета. Красная трехзвездная ракета!
Несколько офицеров бросились к выходу.
— Часовой засек направление, — сказал дежурный, — разрешите показать на карте?
— Не нужно, — ответил Розин.
Генерал думал, наклонив лобастую голову. Через минуту он поднял глаза и сказал:
— Проводить разведку боем одними нашими силами невозможно. Я еще раз попытаюсь убедить Белозерова, но вряд ли это поможет.
Розин вышел из теплого, прокуренного блиндажа на свежий воздух. Над землей стояло тихое, морозное утро. Из оврага, на краю которого окопались минометчики, доносился запах пригорелой каши, в траншеях звенели котелки, слышался громкий смех. Часовой в тулупе и валенках, прислонясь к земляной стенке хода сообщения, курил, пряча цигарку в рукав. Дежурный пулеметчик доскребывал ложкой днище котелка и мурлыкал себе под нос.
— А что, Елькин, — спросил часовой, — перловка нынче с салом, али повар ее опять комбижиром заправил?
— Сменят — узнаешь, — отозвался Елькин, косясь на майора, — ты гляди фрицев не прозевай, утащут, как тех первогодков!
— Пущай спробують. У меня и на затылке глаза есть.
— А ну, глянь ими!
Часовой увидел Розина и поспешно, но неумело, так, что полетели искры, затушил цигарку. Пропустив майора мимо себя, сказал негромко:
— Може, я его и сам видел… — И уже тише, чтобы не услышал майор: — Даве опять была ракета…
— Была.
— Говорят, будто наши у немца в тылу шурують…
Розин вернулся в блиндаж, приказал начальнику связи:
— Пусть ваши радисты непрерывно передают в эфир: «Двенадцатый» разрешает «Соколу» действовать по своему усмотрению.
— Кому ж там передавать, товарищ майор? — Начальник связи был явно озадачен. — Была ж ракета!
— Ничего, передавайте, кто-нибудь примет. Хорошо бы у аппарата все время дежурил Степанчиков. Он знает почерк радиста «Сокола».
— Слушаюсь, товарищ майор.
Когда Розин снова вышел из блиндажа, прежней тишины вокруг уже не было. Неподалеку в лесочке гудели моторы ЗИСов, из деревушки, где находились тылы, к передовой шли тягачи, на батареях кричали огневики, выкатывая орудия из ровиков, вдоль оврага двигалось около роты солдат под командой офицера.
РАДИОГРАММА
«Командиру 201-й с. д. 10.12.43
По получении сего немедленно вернуть два батальона 216-го с. п. на исходные позиции, соблюдая при этом строжайшую скрытность. Оставшийся первый батальон, а также 287-й Отдельный зенитный артдивизион должны прибыть к месту назначения в д. Переходы сегодня, не позднее 18.30.
Командующий 8-й армией генерал-лейтенант Белозеров Член Военного совета генерал-майор Глебов».
Еще в поле, далеко от леса, Стрекалов начал различать пока едва слышный, но с каждой минутой усиливающийся гул танковых моторов. После, в лесу, он шел, уверенно ориентируясь на этот гул, и вскоре в просветах между деревьями увидел ровную гладь реки и размытые расстоянием очертания противоположного берега. Последние двести метров он полз, как на учении, то энергично работая локтями и коленями, то замирая надолго, на целую вечность, когда кровь начинает застывать в жилах от холода и тело перестает быть твоим… Когда опасность проходила, он снова упрямо начинал ползти, буравя снег обмороженными щеками, лбом, подбородком, пока очередная колонна, чадя отработанными газами, не настигала его. Танки, бронетранспортеры с солдатами, тягачи с пушками и пехотные части проходили и скатывались в одно и то же место — неширокую лощину, возможно, пойму какой-то небольшой речки, впадавшей в Пухоть.
Ползти дальше не имело смысла. Сашка еще некоторое время полежал в снегу, скорее машинально, чем осознанно подсчитывая «боевые единицы», и стал выбираться из леса. Боевое охранение, которого он больше всего боялся, попадалось ему кое-где, но эго были уже не те солдаты, с которыми он встречался год и два назад. Одиночные фигуры укутанных в бабьи платки пехотинцев, полуглухих от этих платков, или группы по два-три человека, сидевшие у костра либо лениво бредущие по лесу, — вот и все охранение. Впрочем, раз или два на реквизированных крестьянских лошадях проскакали конные патрули — фельджандармы — с большими медными бляхами на груди, но разведчик их вовремя заметил и успел спрятаться. Один раз он наткнулся на брошенный мотоцикл, вполне исправный, но, как ни старался, не мог вытащить его из глубокого снега.
На знакомый большак он вышел, когда было совсем светло. Дорога была пуста: все, что должно было проехать, проехало еще затемно; где-то в вышине, за плотным- серым пологом облаков тарахтели «кукурузники».
Подтянув ремень так, что стало трудно дышать, и повесив автомат на шею, как это делают немцы, Стрекалов торопливо зашагал на восток, но чем дальше он удалялся от леса, тем яснее ощущал то знакомое состояние расслабленности и покоя, которое бывает у всякого разведчика после выполнения задания, чаще всего на подходе к нейтралке. Там, где он шел, еще не было нейтралки, но опасность — по крайней мере, самая грозная из них — миновала: он вышел из леса невредимым и идет теперь по пустынной дороге мимо сожженных еще осенью деревень, молчаливых перелесков, и над ним как дружеский привет от своих кузнечиком стрекочет самолет — такой же, как он, труженик-разведчик.
Состояние покоя вернуло Сашку к прошлому. Помнится, старшина Очкас не любил благодушия, считал, что оно приводит к несчастиям. И, как всегда, оказывался прав. Костя Соболек и Макс Крамер погибли именно в такую минуту: первый в момент перехода нейтралки начал читать стихи — свои или чужие, Сашка так и не узнал, второй ни с того ни с сего потянулся за подснежником… А разве Андрей Гончаров погиб не от того же самого? Кто знает, может, и они с Валей читали стихи в заснеженном лесу или — чего не бывает в минуту глупой человеческой радости — искали подснежники?
