Машинка умолкла. Кисти рук распустились, как бутоны, а глаза закрылись. Текст был похож на вино. Он растекался по нёбу его разума головокружительным дурманом. У меня снова получилось, признал он, святой Георгий, снова получилось!

Море удовольствия манило его. Он в третий раз падал в его воды, подчиняясь радостному влечению. Вынырнув на поверхность, возрожденный, он прикинул количество слов, написал на конверте адрес, сунул рукопись, взвесил, наклеил марки и запечатал. Еще одно краткое погружение в воды наслаждения, затем все-таки вынырнуть и — к почтовому ящику.

Было почти двенадцать, когда Ричард Аллен Шэггли захромал в поношенном пальто по тихой улице. Надо поспешить, а не то он опоздает к выемке писем, а этого допустить нельзя. «Рас и Хрустальный город» слишком хорош, чтобы дожидаться завтрашнего дня. Рассказ должен попасть к редактору немедленно. Он точно будет продаваться.

Обойдя по кругу огромную яму с торчащими из нее трубами (когда, ради всего святого, закончат чинить эту проклятую канализацию?), он торопливо заковылял, сжимая конверт онемевшими пальцами и чувствуя, как бешено колотится сердце.

Полдень. Он добрался до почтового ящика и с тревогой огляделся по сторонам, высматривая почтальона. Нигде не видно. Вздох облегчения слетел с растрескавшихся губ. С сияющим лицом Ричард Аллен Шэггли услышал, как конверт мягко шлепнулся на дно почтового ящика.

Счастливый автор заковылял прочь, кашляя на ходу.

Ноги снова беспокоили Ала. Стискивая зубы, он неуклюже тащился по тихой улице, кожаная сумка оттягивала усталое плечо. Когда стареешь, думал он, энергии остается все меньше и меньше. Ноги терзает ревматизм. Скверно — все труднее ходить по маршруту.

В двенадцать пятнадцать он добрался до темно-зеленого почтового ящика и вынул из кармана ключи. С кряхтением остановившись, он открыл ящик и выгреб содержимое.

Улыбка озарила искаженное болью лицо, он разок кивнул. Новое произведение Шэггли. Наверное, пойдет нарасхват. Этот человек действительно умеет писать.

С оханьем распрямившись, Ал положил конверт в сумку, запер почтовый ящик и пошаркал прочь, все еще улыбаясь. Я могу гордиться, думал он, что ношу его рассказы, пусть ноги и болят.

Ал был горячим поклонником Шэггли.

Когда в самом начале четвертого Рик вернулся с обеда, на столе секретарши его ожидала записка.

Грубое лицо редактора засветилось от радости. Слава святому Георгию, просто манна с небес этого обещавшего стать бесплодным дня. Губы растянулись в том, что считалось у него улыбкой, он упал в кожаное кресло, потянулся скрюченным указательным пальцем за голубым карандашом (хотя какая в нем нужда, когда речь идет о творениях Шэггли!) и взял с треснувшей стеклянной столешницы конверт. Святой Георгий, рассказ Шэггли, какая удача! Р. А. будет в восторге.

Он уселся поудобней и моментально окунулся в тонкости повествования. От дрожи восторга отключились все чувства. Едва дыша, он погружался в глубины рассказа. Какое чувство меры, какие описания! Как этот человек пишет. Он рассеянно смел с полосатого рукава следы от штукатурки.

Пока он читал, снова поднялся ветерок, растрепал его похожие на солому волосы, и они прохладными крыльями захлопали по лбу. Он неосознанно поднял руку и медленно провел пальцем по шраму, тянувшемуся живой нитью через висок и щеку.

Ветер сделался сильнее. Вихри стонали под балками и разбрасывали листы оберточной бумаги по промокшему ковру. Рик беспокойно зашевелился и бросил взгляд на зияющую дыру в стене (когда, ради всего святого, закончат этот ремонт?), после чего вернулся, с новой радостью, к сочинению Шэггли.

Наконец дочитав, он вытер пальцем горестно-сладостные слезы и нажал на клавишу переговорного устройства.

— Новый чек для Шэггли, — приказал он, после чего швырнул отломившуюся клавишу через плечо.

В половине четвертого он отнес сочинение в кабинет Р. А., где и оставил.

В четыре издатель уже смеялся и плакал над ним, потирая скрюченными пальцами шершавую лысину.

Старый горбун Дик Аллен уселся перепечатывать рассказ Шэггли в тот же день. Перед взглядом из-под зеленого козырька выстраивались сцены рассказа, размытые слезами счастья. Мокрый кашель перекрывал деловитый стук пишущей машинки.

Рассказ очутился на прилавке вскоре после шести. Хозяин киоска со шрамом на лице, шаркающий усталыми ногами, перечитал рассказ шесть раз, прежде чем, с большой неохотой, предложить его покупателям.

В полседьмого по улице захромал маленький плешивый человечек. После тяжелого рабочего дня он вполне заслужил отдых, думал он, останавливаясь у газетного киоска на углу, чтобы купить какое-нибудь чтиво.

Он ахнул. Святой Георгий, новый рассказ Шэггли! Какая удача!

И всего один экземпляр. Он оставил четвертак сверху для продавца, который куда-то отлучился.

Человечек понес рассказ домой, неловко волоча ноги мимо похожих на скелеты развалин (странно, до сих пор никак не снесут эти сгоревшие дома!), и читал на ходу.

Он закончил раньше, чем пришел домой. За ужином он прочитал рассказ еще раз, покачивая бугристой головой из стороны в сторону, весь во власти магии, сотворенной человеком. Рассказ воодушевляет, решил он.

Но хватит на сегодня. Настало время все разложить по местам: крышку печатной машинки, поношенное пальто, потертый полосатый пиджак, зеленый козырек, почтальонскую фуражку и кожаную сумку.

К десяти он уже спал; ему снились грибы. А утром он в очередной раз задавался вопросом, почему эти признанные авторы никогда не сравнят облако с грибом-поганкой.

К шести утра Шэггли, позавтракав, уже сидел за пишущей машинкой.

«Это рассказ, — написал он, — о том, как Рас встретил прекрасную жрицу Шагли и она полюбила его».