В лесу всегда стоял устойчивый запах сырого листа, земли, прели. Но иногда вдруг попадались участки, где господствовал какой-то особенно острый запах молочной кислоты и муравьиного спирта. Много дней Саша принюхивался, все искал, от чего так пахнет. Он срывал листья и цветы, нюхал ветки и кору на пеньках, но у них был не тот запах, а свой. Маленькая тайна дразнила его и не давала покоя. А спрашивать отца не хотелось. Тот, конечно, знает, но все равно посоветует доискаться самому.

Однажды после хлёсткого дождя, застигшего их в чистом буковом лесу, таинственный запах сделался особенно сильным. Пахло от мокрой земли. Саша опустился на колени и стал присматриваться.

— Ты чего ищешь? — спросил отец, оборачиваясь.

— Так, — сказал Саша, стыдясь признаться.

— За так на карачках не лазают. Белого червяка ищи.

— Их тут пропасть.

— Возьми на ладонь, понюхай.

Вершковой длины чисто-белый тонкий червячок с двумя рядами тёмных ножек извивался на земле. Ливень залил его узкий лаз в земле, и он выполз на свет белый, на непривычный, раздражающий простор. Червяк извивался, мучался. Саша взял его, поднёс к лицу. Так и есть: он! Маленький, но какой же вонючий!

— Угадал! — крикнул Саша.

— Кивсяк его имя, вонючим кивсяком зовут. В горном лесу везде попадается. Непременный спутник бука и граба.

Разгадка маленькой тайны обрадовала Сашу. Он сказал весело:

— Целую неделю искал, откуда пахнет. Думал, цветы такие. А оно видишь что…

Прежде чем вернуться из последнего обхода домой, отец и сын пожили с неделю в лесной избушке Молчанова у подножия горы Темплеухи, заросшей чистым каштанником.

Сейчас даже Егор Иванович не мог бы сказать, кто и когда поставил эту рубленую, потемневшую от времени хатку с маленьким навесом перед входной дверью, с драночной крышей, покрытой зелёным мхом, и со щелистыми, из протесанных плах полами. Было этому жилищу не меньше пятидесяти лет, похоже, проживал в нем какой-нибудь одинокий черкес или русский отшельник. Егор Иванович поставил вокруг дома оградку из жердей, раскорчевал кусок леса и теперь сажает на огородике картошку и редиску с луком. Есть у него пяток деревьев дикой черешни, две груши и даже несколько персиков, с которых он так и не попробовал плодов: охочие до сладкого дрозды ухитрялись склёвывать их прежде хозяина, потому что жили они рядышком и все время, тогда как лесник только изредка захаживал.

С позапрошлого года появился в хате ещё один постоянный жилец: Егор Иванович принёс из туристского приюта рыжего котёнка, бог весть как попавшего туда. Он вырос в большого кота, прозвали его Рыжим, уж очень яркая сделалась на нем шерсть — густая, чистая и в каких-то нарядных полосочках. Кот неделями оставался в одиночестве, сам себя кормил, пропадая в лесу, но не дичал — наоборот, очень скучал без людей; поэтому стоило хозяину появиться на тропе ещё в полкилометре, а то и дальше от дома, как, откуда ни возьмись, прибегал Рыжий и с отчаянным мяуканьем бросался ему под ноги. Кот и Самура не боялся. Когда тот однажды хотел было придавить Рыжего лапой, последовала такая дикая сцена с выгибанием спины, поднятием шерсти и окаянным шипением, что Самур счёл за благо послушаться совета хозяина и оставил Рыжего в покое. С той поры Самур делал вид, что не замечает Рыжего, и серьёзных стычек больше не было. Когда кот бросался к хозяину, Шестипалый благоразумно отворачивался. И правильно делал.

Саша делил свою любовь между Самуром и Рыжим, втайне отдавая предпочтение собаке. А они оба любили молодого Молчанова самозабвенно. Стоило только Саше выйти за ограду, как оба увязывались за юношей и не отставали, как бы далеко ни забрался он. Но рядом, а тем более гуськом идти они, конечно, не могли по той причине, что ни овчар, ни кот не хотел оставаться последним. Поэтому, когда Саша шёл по тропе, Рыжий прыгал между кустов, появляясь лишь на мгновение, вроде бы нечаянно тёрся мягким боком о брюки молодого хозяина и вновь мчался вперёд и в сторону. Самур же степенно шагал сразу за Сашей и делал вид, что выкрутасы Рыжего его нисколько не интересуют.

Бродили они больше по горе, в каштановом лесу Темплеухи: уж очень там интересные находились места.

Ходил Саша по каштановым рощам, дивился толщине и высоте деревьев, которые иной раз и троим не обхватить, видел, как цветут они, и весь лес тогда молодеет, украшенный сверху донизу невестиным нарядом из бледно-салатных соцветий. Видел и осыпь самих каштанов осенью, когда нет вершка земли без колючих оболочек и без коричневых половинок плодов. Несметное множество падало их, устилая землю. Набивались в ямках, скатывались в ручьи, плыли по реке, выплёскивались на отмели. Кругом каштаны. Все зверьё спускалось тогда с высот на склоны: медведи, олени, туры, кабаны, серны. И всем хватало. По ночам хрустели под копытами ветки, слышалось чавканье, сопение, короткие вопли при схватках. Пир горой — таков этот осенний лес, кормилец многих и многих зверей.

Но странное дело! Чувство труднообъяснимой жалости охватывало Александра, когда он надолго оставался в каштаннике. Какой-то похоронный лес, мрачный, невесёлый. Стоят гиганты нахохлившись, застилая небо. Чистая подстилка под ногами, тень, сырость, редко-редко где торчит тонкая, замученная осина или молодой граб. И лежат в полумраке чащи поверженные временем столетние великаны. Рухнули, разломились на куски, выставили напоказ свою красную древесину, и ничего с ними не может поделать всемогущее тление: как железо, крепка древесина. Похоже, что с годами ещё крепче становится, словно дуб морёный.

Но тем не менее время берет своё: падают, падают каштаны от старости. Весь склон захламлён. Где рухнет старик, там и просвет в небе, солнечное пятно в лесу.

Как-то, вернувшись в избушку, он спросил у отца:

— Ты вот лес знаешь, скажи, что будет на Темплеухе лет через сто?

Перестал Егор Иванович чистить свой карабин и очень сосредоточенно посмотрел на сына. Ответил коротко:

— Осина.

— Почему осина?

— Если бы я знал!

— А учёные-лесоводы знают?

— Они тоже разводят руками. Это беда, Александр. Каштан стареет, а молодой растёт лишь там, где его руками посадят, на чистом месте.

— Но старый-то сам вырос? Или его тоже руками сажали?

— Как сказать…

— Кто же всю Темплеуху мог обсадить, соседний хребет тоже, все горы, все склоны в долинах!

— Народ тут испокон веков живёт. Вырубали, сводили лес на топливо, на жильё, а взамен, может, и сажали. Видал среди леса могильники?

— Дольмены? Так они ближе к Камышкам.

— Не о них речь — о могильниках. Приглядись: в каштаннике лежат кучи камней, некоторые из них обтёсаны. И обязательно у корня старых деревьев. Черкесы своих так хоронили. Завалят могилу камнями — и дерево тут же посадят. Не все деревья, конечно, на покойниках, но есть и такие, это уж точно.

Как он раньше не замечал и проходил мимо! Думал, просто груда камней, поросших черно-зелёным мохом. А это, оказывается, рукотворные памятники. Ещё одна загадка леса.

Он стал присматриваться.

Есть могильники квадратные, есть круглые. Сверху обязательно два-три обтёсанных камня-надгробия. Рядышком, а то и в центре растёт древний великан — каштановое дерево. Похоже, что их высаживали в память о погибшем, потому что таким деревьям не меньше ста лет.

Саша обходил лес, присматриваясь к каждой неровности почвы. Не просто лес. Исторический. А однажды под вечер вышел он к небольшому ручью, напился хорошей, чистой воды и подивился, как удачно природа провела этот ручей: поставила в русло три громадных камня, за ними получилось озерцо, а из него струя падает вниз метра на полтора. Маленький, звонкий водопад среди зеленого сумрака заросшего до ушей распадка.

Он сел на старую колоду и носком ботинка стал машинально ковырять крупный песок и податливую землю. Что-то хрустнуло. Сланец? Саша озадаченно поднял брови: уж очень цветистый осколок. Пригляделся и даже свистнул от удивления. Не камень держал он в руках, а самый настоящий обломок кувшина — коричневато-рыхлый с одной стороны и глянцево-голубой с другой.