Взгляды их встретились и тут же разошлись, словно ударившись друг о друга, — она первая опустила глаза. Ей ужасно хотелось рассмотреть получше его лицо, смуглую кожу, полные губы, но она понимала — еще не время. Он сел за стол, аккуратно, почти без звука, подвинувшись, а она в соседней комнате, приникнув щекой к стене, пыталась расслышать обрывки разговора.

Потом ее тоже позвали к столу. Прежде чем выйти из комнаты, она напоследок еще раз посмотрела в зеркало — веснушчатая светлокожая девчонка со вздернутым носом, мелкие кудряшки соломенных волос выбиваются из тщательно скрученного тугого пучка… Она пригладила их руками и вышла, опустив глаза.

Мужчины разговаривали, как водится, о политике, о последних местных событиях. Мать сидела, сложив огрубевшие руки на груди, изредка вставляя реплики в мужской разговор. Алена словно язык проглотила. Она совершенно не вслушивалась в разговор, только впитывала в себя голос Руслана — глубокий, чуть жестковатый, с легкой, едва различимой хрипотцой, и изредка бросала на него взгляды. Иногда ей приходилось подниматься из-за стола, чтобы подложить хлеба и второй раз заполнить поднос пельменями. Потом она уносила пустые тарелки на кухню, разливала чай… Вечер пролетел совсем незаметно. Мужчины вышли во двор. Отец, на ходу привычным движением пальцев разминая сигарету, обернулся:

— Дочка, принеси нарды.

Они вернулись и долго играли в нарды, Алена вместе с матерью сидела рядом. За окном стемнело, воздух стал прохладным, и она поднялась, чтобы прикрыть створку окна. Обернувшись, поймала на себе его взгляд, стушевалась, покраснела и, извинившись, выбежала из комнаты.

«Да что это со мной?» Сердце билось так, что она слышала его стук. Усевшись на постель, попыталась взять себя в руки, успокоиться. В конце концов, не происходит ничего особенного. Через какое-то время ей это удалось, и она спросила себя, нравится ли ей ее жених.

Наверное, он ей нравился — ведь не просто так это волнение, это странное ощущение… Ощущение, как будто она совсем раздета и он смотрит на ее тело, не прикрытое даже тончайшим полотном — как будто одежда вдруг стала прозрачной…

Когда они впервые остались наедине, Алена не знала, куда деть глаза. Ей казалось, что она сейчас просто провалится от стыда сквозь землю, а взгляд Руслана обжигал ее настоящим огнем.

— Алена… Послушай, пойдем в горы, погуляем.

— Если отец разрешит, — покорно согласилась она, заранее зная, что отец разрешит.

— Разрешит, мы ведь ненадолго, — уверенно произнес он и вышел из комнаты, а через минуту вернулся, позвал ее одним лишь взглядом, и она пошла вслед за ним, все так же стыдливо опустив глаза и ужасно сердясь на себя за то, что ведет себя как дурочка. Ну что особенного в том, что они вдвоем, что он смотрит на нее, что она смотрит на него…

— После школы я хотела в институт поступить, но отец не разрешил, — все так же, не поднимая глаз, но уже без дрожи в голосе, рассказывала она.

— В институт, — улыбнулся он, — да зачем тебе институт, только пять лет потеряла бы. В селе женщине и без высшего образования можно прожить.

Они шли по узкой горной тропинке, поднимаясь все выше. Руслан слегка поддерживал ее под локоть, и она, замирая, чувствовала, какие сильные у него руки.

— Послушай, — остановившись, вдруг произнес он, и она обернулась, — ты красивая.

Она не знала, что сказать в ответ, поэтому спросила первое, что пришло в голову:

— А ты… Ты какой институт закончил?

— Политехнический.

Паузы в разговоре как будто и не возникало, они все так же шли по тропинке. Легкий ветер лениво гладил по щекам, где-то вдалеке лаяли собаки. Солнце садилось за горы круглым оранжевым шаром, озаряя последними отблесками силуэты горных вершин. Руслан рассказывал о своей учебе, о времени, проведенном в Ставрополе, и Алена, уже окончательно успокоившись, слушала его и смотрела на закат. Они шли к солнцу, и на короткое мгновение ей показалось, что они дойдут до него, смогут прикоснуться, если будут идти вот так — долго-долго… Что солнце не станет садиться, а дождется их, и только потом, одарив последним лучом, скроется за далеким горизонтом.

На следующий день он пришел снова. На этот раз они никуда не ходили, просто сидели в гостиной и смотрели фотографии.

— Это Лиза, моя сестра…

— Я ее помню, она училась на два класса младше меня. Вы совсем не похожи.

— Все так говорят. Мы внешне не похожи, но характер у нас одинаковый и привычки одинаковые. А это — Иван.

— И Ивана я тоже помню.

— Он сейчас в Тюмени живет.

— Я знаю, Алена.

— А это… это моя бабушка.

Ее рука, дрогнув, застыла в воздухе. Она не решалась перевернуть страницу. Бабушка… Она смутно ее помнила, потому что та умерла, не дождавшись, когда внучке исполнится четыре года. И все-таки, глядя на фотографию, Алена всегда чувствовала какое-то тепло, которое от нее исходило. На минуту закрыв глаза, она восполняла в памяти детали — грубые, морщинистые, но такие ласковые и нежные руки, черный платок на голове, гордая осанка. Бабушке было шестьдесят лет, когда она умерла, — совсем не возраст для жителей горных селений, тем более для женщины. Но у нее была какая-то неизлечимая болезнь. Об этом в доме никогда не говорили, но маленькая Алена всегда чувствовала, что с бабушкой — еще живой бабушкой — связано что-то страшное. А потом она узнала название — смерть.

Впервые в жизни столкнувшись с тем, что человека, которого она знала и любила, больше не будет на свете, Алена долго не могла прийти в себя.

— Почему… почему бабушку закопают в землю? — рыдая, спрашивала она отца.

— Так захотел Бог, — отвечал он, сдерживая дрожь в голосе.

— Бог плохой, плохой! Почему он отнял у меня бабушку, почему он забрал ее к себе?

— Он забрал ее на небо, Алена. Там, на небе, ей будет хорошо, спокойно и радостно. Она будет видеть нас, она будет с нами.

— Так не бывает! — тут же вспылила она. — Человек не может жить на небе, он упадет оттуда. Бог забрал бабушку на небо, она упала оттуда и разбилась, и теперь ее закопают в землю, да?!

Она ничего, абсолютно ничего не понимала. Детский разум не мог вместить в себя то, что порой казалось непостижимым даже взрослому человеку. Она долго плакала, а потом, внезапно ощутив, что ничего нельзя изменить, вдруг стала не по-детски серьезной и попыталась ухватиться за те слова, которые говорил ей отец. У нее получилось — вскоре она поверила в то, что бабушка на самом деле их не покинет, что она всегда, всегда будет с ними, просто они не смогут ее увидеть.

После похорон во дворе сидели мужчины и тихо разговаривали. Несколько дней Алена ходила как в воду опущенная, в черном платье; забившись в уголок, долго-долго смотрела на фотографию, пыталась разговаривать с бабушкой… Но детство есть детство — время шло, и постепенно она стала такой, как и прежде, — радостной, озорной, веселой и любознательной девчонкой. И вот теперь, взглянув на бабушкину фотографию, почему-то снова захотела плакать…

— Это мама с папой. В Сочи, на городском пляже. На море. Меня тогда еще не было.

— Послушай, Алена, — вдруг прервал он ее, положил свою ладонь поверх ее маленькой и влажной ладошки, заглянул в глаза, — ты когда-нибудь была на море?

— Нет, — призналась она, не убирая руки, — никогда. То есть была, два или три раза. Но близко не подходила. Это было зимой, мы ездили в Махачкалу к дяде Мише, это папин брат…

— Ты хочешь? Хочешь побывать на море, искупаться?

— Конечно, хочу, — ответила она и подняла глаза. В них светилась надежда, какое-то затаенное желание, ожидание, страх — все вместе.

— Знаешь, когда мы поженимся, то обязательно поедем на море. Пойдем на городской пляж… Ты ведь… Мы ведь поженимся?

Вскочив, даже не отдавая себе отчета в том, что она, собственно, делает, она отбросила в сторону его руку и убежала из комнаты.

«Дура, дура, — в который раз ругала она себя, — дикарка, самая настоящая дикарка. Ну что он такого сказал, что особенного в том, что он спросил про женитьбу?»