- Дим, ты чего такой? Случилось чего?

- Маа-ам!

- Значит, влюбился, - мама улыбнулась. - Так веди к нам знакомиться.

- Вам не понравится.

- Тогда женись! И нам некуда будет деться, примем! - влез отец. - Или что, несчастная любовь, как в мамкиных сериалах? Твоя возлюбленная Хуинита не может подарить своё сердце, потому что ваши чувства осудят её гордые честные мексиканские предки?

Батя добродушно усмехался, даже не догадываясь, насколько он был недалек от истины.

От страшной и постыдной истины, от которой у Михи в груди все горело и ныло.

Но своими словами он невольно подал идею, как можно уберечь Миху от своего безумства. А может и самому полегчает, отвлечет.

И Димка принял решение - надо жениться.

Проблем с кандидатками не было. Он был парень видный, и в Москве телки липли, даже несмотря на его провинциальное происхождение. На телок хоть и вставало, к Димкиному облегчению, но в ЗАГС не тянуло. Совсем. Ни с кем.

Вот тут-то и подвернулась Фокина. Веселая общительная Танька выцепила его на улице по дороге в булочную, и они разговорились. Оказалось, она тоже учится в Москве, снимает с сокурсницей комнату, и домой тоже на каникулы вернулась. Димка слушал её в вполуха и тоскливо думал, что, наверное, это судьба. Совершенно не интересующая его Фокина, подходила почти по всем пунктам кроме двух. Первый пункт - она не Липатов, но с этим уже ничего не поделать, а второй пункт надо было проверять лежа.

И Димка решился.

И Танька проверку прошла, даже несмотря на явную неопытность. А пока Шкинев устало дымил сигаретой, даже умудрилась трогательно ему признаться в любви ещё со школы.

Димон молчал.

Он убивал в себе Лилипутика.

“…Лилипутику капут,

Лилипутику конец…”

*

Димка курил, стоя у входа в банкетный зал заводской столовой. В зале вовсю шли песни и пляски, а счастливая раскрасневшаяся новобрачная принимала поздравления, прижав к груди разноцветные ползунки с шуршащим содержимым.*

А Димон выкроил минутку подымить без суеты.

“Почему, - думалось ему, - именно осень мне покоя не дает? Почему-то другим сезонам до меня дела нет, и только осень, раз за разом вмешивается в мою жизнь. Осенью, я про Мишку понял, осенью и уехал от него в Москву, а теперь вот, свадьба. Осенью”.

К вечеру заметно похолодало, и желающих курить на улице, кроме жениха и свидетеля не было.

Свидетель - Петька - дымил рядом, а поскольку на его долю выпало выпить с каждым из гостей, да ещё и из туфли Танькиной хлебать,** то освежиться на воздухе ему было не лишне.

Явно не лишне, потому что, кинув окурок в урну, он вдруг сжал Димкины плечи крепкими темными от машинной смазки пальцами, и пьяно заговорил, дыша ему в лицо:

- Не ожидал от тебя, Димон. Не ожидал. Нет, я понимаю, не моего ума это дело. И вообще, совет тебе, да любовь… Но, бля, Дим! Ладно, бабу бросить… Но ты ведь не бабу, ты ведь Мишку… Сначала сбежал в Москву эту свою, теперь вот, Танька… Мишка вернется из Армии, а ты женат. Каково ему будет, а?

- Петь, ты о чем ваще?

- Я, Дим, может и клоун для всех, но со зрением и мозгами у меня всё путем. А то, что я молчал весь год, пока ты на Миху оленьими глазами таращился, так то не от слепоты, а от того, что видел как тебя колбасило. Ты всё “Лилипутик, Лилипутик…”, а сам по съебам…

- Петрух, ты пьян.

- Как фортепьян! Только пока ты, Шкинев, в Москве граниты грыз, я тут с твоим Лилипутиком оставался!

В голове у Димки все поднялось и взбаламутилось. Он, подскочив, схватил Петруху за грудки и прижал к стене.

- Что? Что ты сказал?!

- А то и сказал! Ты уехал, а он на завод устроился, ему семью кормить надо было! Ты там в своей Москве тусил, не позвонил даже ему ни разу. А я тут его в человеческий вид приводил, чтобы мать не дай-то Бог чего не заподозрила. Он же не баба какая, брошенная. Он же… Мишка! Наш… Твой Мишка! Пьян я, пойду я от греха… Таньку хоть не того… Поцелуй от меня её.

Димка стоял, как пришибленный. Петруха, вздорный-задорный-придурошный Петруха всё знал. И что же получается, что он и про Мишку сказал… Мишка что же, его Димку, тоже что ли?..

Димка застонав, схватил рукой и дернул себя за волосы. Не помогло, не перекрыло. Боль в груди была сильнее. Пути назад не было, и он принялся тушить этот пожар свадебной самогонкой.

Что было дальше он не знал, память услужливо остановилась на этом моменте и поприветствовала его, уже женатым второй день.

А гости были то ли слишком тактичны, то ли не придали значения, потому никто ему так и не рассказал, как он, на ночь глядя, еле стоя на ногах, собрал приехавших на свадьбу однокурсников и старых приятелей и орал под гитару возле стройки “Гражданку”:

- А свою любовь я собственноручно

Освободил от дальнейших неизбежных огорчений.

Подманил её пряником, подманил её пряником,

Изнасиловал пьяным жестоким ботинком

И подвесил на облачке словно ребенок

Свою нелюбимую куклу… Свою нелюбимую куклу-у…***

Ну, мало ли, кто как с холостяцкой жизнью прощается. Не дрался же, по бабам не рванул и то молодец, повезло Татьяне с мужем. Не понятно было только одно, при чём тут Малежик, и в чем его Шкинёв обвиняет, да ещё и матюками кроет после каждой стопки.

Но этим тоже никого не удивить, мало ли, что с пьяну-то причудится.

А свадьба вышла знатная, и пара хорошая, единогласно решили гости, расползаясь по домам пьяные и довольные.

Новобрачные вернулись в Москву, и началась жизнь семейная, с учебой, работой и ощущением обреченности.

А потом, через пару лет, конечно же, осенью, был звонок от Петрухи.

Коротко и ясно - Липатов тогда вернулся и всё узнал. Неделю не просыхал, а потом уехал на заработки на Север. И вот вчера прислал Петьке приглашение на свадьбу.

Значит так и надо, так и должно быть.

А то, что в груди заныло, так не привыкать. Лишь бы Михе хорошо было.

“Лилипутик, лилигном,

Леденец большой как дом.

А у лили лилипутика

Ручки меньше лютика…”

_______________________________

* - свадебная традиция: гости кидают деньги в ползунки того цвета, какого пола желают молодоженам первенца. Ползунки(или колготки), соответственно розовые, красные или голубые, синие.

** - свадебная традиция: свидетель, неуглядевший, что у невесты украли туфельку, должен после выкупа из этой туфельки выпить.

*** - “Русское поле экспериментов” Е.Летов и Гр.Об.

========== 4. Малежику неймется. ==========

- Па-ап! Ну давай быстрей! Ну, опоздаем же, пап!

Снова первое сентября, снова надо идти в ту же школу. Только теперь надо вести в первый класс Максимку.

Димка боялся идти, боялся снова увидеть знакомые школьные стены и впасть в воспоминания. Прошел почти десяток лет, но шрамы ныли. И он трусливо тянул время, стоя у зеркала. Он бы и вовсе не пошел, сославшись на работу, но сынишка, такой маленький и серьезный, в темном костюме на размер больше нужного, умоляюще смотрел, поторапливая.

Все прошло гладко, даже тосковать не пришлось - просто время на ностальгию не хватило. Когда же все речи были высказаны, все песни были спеты, все гладиолусы, розы, орхидеи были почетно вручены учителям, Димка расслабился и, взяв за руку своё вертлявое сокровище, вышел из школы. И совсем не подумал, что проказница осень не могла не поиздеваться над ним. И потому, выходя из ворот школы, он оказался совершенно не готов к тому, что почти столкнулся нос к носу с Липатовым. Оба встали и замерли соляными столбами, неверяще глядя друг на друга. Удивленные супруги замерли рядом, а Танька, узнав, обрадовано кинулась обнимать Мишку.

- Димка, ты глянь кто это! Липатов, сто лет тебя не видели!

Мишкина жена была более сдержана, удивленно рассматривая незнакомую ей парочку и прижимая к себе двух ребятишек.

- Привет, привет, Танюш. Ты совсем не изменилась. А я и не знал, что вы с Димой вернулись в поселок.

- Да мы только недавно, этим летом вернулись. Купили квартиру в новостройке, чтобы рядом с предками, но не с ними. В том самом доме, у которого вы в юности песни горлопанили, - Танька задорно подмигнула.