Вот выдержка из протокола заседания партийного комитета завода «Электросила» имени С. М. Кирова:

«Авербах и группа вели работу по созданию новой подпольной группы… Берггольц тоже была и вращалась в этой группе. Она всей правды не сказала, она вела себя неискренне. Ольга Берггольц неглупый человек, политически развитый и культурно. Она хотела вращаться в кругу власти имущих. Дружила с Авербахом – генеральным секретарем РАППа. У ней была с ним тесная связь, вела с ним переписку. Была связана с Макарьевым – правой рукой Авербаха, ныне расстрелянным. К Горькому не всякий мог попасть, но она через связь с Авербахом была у него. Опередила в этом других писателей. Она жила с Корниловым, дружила с Германом и т. д. Это стыдно признаться, что у нас был такой коммунист».

Понятно, что в приведенном документе речь идет о члене партии. Если же дело касалось беспартийных, предпочитали использовать в тех же целях публичные обсуждения на производстве. Это не только считалось полезным для воспитания масс, но и могло служить оправданием репрессий, которые были якобы выражением мнения трудящихся. Достаточно вспомнить заявление рабочих Хамовнического района Москвы по поводу спектакля Московского Художественного театра:

«Расширенный пленум рабкоров Хамовнического района (больше 600 человек) вынес резолюцию, в которой заявляет, что пленум считает общим долгом рабкора присоединить свой резкий голос к общему возмущению постановкой на сцене советского театра пьесы Булгакова «Дни Турбиных». В этой резолюции пленум, целиком соглашаясь и поддерживая точку зрения газет «Правда», «Рабочая Москва» и «Комсомольская правда», разоблачивших истинную природу пьесы, расценивает эту постановку как идейную вылазку обывателя и мещанина, как общественную демонстрацию в защиту своих обывательских прав…»

Булгакову повезло – пьеса в постановке Художественного театра понравилась Сталину, он был на спектакле много раз. Поэтому вождь и не давал в обиду талантливого писателя до поры до времени. А вот к стихам Сталин был, похоже, равнодушен.

Волна репрессий 1938–1939 годов не затронула Юрия Германа, видимо, потому, что было не к чему придраться: романов, идеологически не выдержанных, он вроде бы не писал, порочащих связей не имел.

Впрочем, при желании такую связь можно было доказать – в Харбине жил уже упоминавшийся Константин Клуге, дядя Юрия Германа и бывший полковник Белой армии. Однако в те годы никто из Германов своей родней семью белогвардейца Клуге не считал, а потому и не упоминал ее в анкетах.

Итак, возвратимся к поэтессе. Мнение соратников по партии было учтено, и в конце 1938 года Берггольц была арестована по обвинению «в связи с врагами народа» и как участник контрреволюционного заговора. Вероятно, одна из причин ареста была в том, что стихи Ольги Берггольц и стихи ее первого мужа, Бориса Корнилова, высоко ценил и печатал в газете «Известия» ее тогдашний главный редактор Николай Бухарин. После завершения судебного процесса над «любимцем партии» репрессии распространили на людей, которым он симпатизировал, – Корнилов был расстрелян, а вот Берггольц повезло, если только можно назвать везением несколько месяцев тюремного кошмара. И все-таки судьба над поэтессой сжалилась – через полгода она была освобождена и полностью реабилитирована. Да, все бы ничего, если бы из-за побоев не потеряла своего еще не родившегося ребенка. Такими словами она описывала свое возвращение к жизни:

«Зачем все-таки подвергали меня все той же муке?! Зачем были те дикие, полубредовые желто-красные ночи (желтый свет лампочек, красные матрасы, стук в отопительных трубах, голуби)? И это безмерное, безграничное, дикое человеческое страдание, в котором тонуло мое страдание, расширяясь до безумия, до раздавленности? Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: «Живи».

Но вот что удивительно: находясь в заключении, Ольга Берггольц ни в чем не призналась и никого не оговорила, как ни настаивали на этом следователи. И еще, что вовсе поражает, – сохранила прежнюю веру в идеалы коммунизма. Не каждый мужчина в таких условиях смог бы выдержать. Вот Тухачевский уже на второй день допросов признал существование заговора, а Осип Мандельштам, не выдержав пыток, «выдал» всех, подписал все, что ему подсунули. Не знаю, в чем тут дело. Возможно, предательство, малодушие являются следствием отсутствия идеалов, истинной веры. Судя по этому и некоторым другим подобным случаям, можно сделать вывод, что хотя физические силы человека имеют свой предел, однако стойкость духа, вероятно, беспредельна. Это лишь следствие того очевидного факта, что слишком мало знаем мы о том, как устроен и что представляет собой даже вполне обыкновенный человек, не говоря уже о таких бойцах, как знаменитая ленинградская поэтесса.

Еще раз повторю, что причины ненависти бывшей заключенной к карательным органам советской власти понятны. Однако неприятие рассказов о Дзержинском не повлияло на отношение Ольги Берггольц к Юрию Герману – они так и остались близкими друзьями. Подтверждение этому находим в воспоминаниях Михаила Юрьевича Германа:

«Отца я видел в студенческие годы раза два. Последний раз встретились поздней осенью 1952 года, в кафе «Норд» («Север»), в котором я не бывал с довоенных лет. Отец казался мне старым, грузным, очень усталым. А ведь в то время ему было только сорок два, и дела его шли в гору. Он был с приятелями (среди них я запомнил Ольгу Федоровну Берггольц)… Разговор был натужный, светский».

Такому впечатлению сына при взгляде на отца не стоит удивляться, поскольку на то были объективные причины – позади была не только страшная война, но и выпавшие на долю Юрия Германа тяжкие испытания 1946 и 1949 годов, о чем расскажу чуть ниже.

Возвращаясь к взаимоотношениям Ольги Берггольц с Юрием Германом, добавлю, что Ольга даже посвятила Юрию свои стихи:

И далее:

Ну а Юрий Павлович тех жестоких слов, которые Берггольц записала в дневнике, скорее всего, так и не услышал. Вот и Алексей Герман утверждал, что «Ольга Берггольц хвалила папу за эти рассказы». Видимо, дело в том, что поэтесса пожалела друга – вслух горьких слов не сказала, а в дневнике записала все, что думала. Не исключено, что понимала: что по силам ей, выдержать не всякому дано.

А в 1939 году Юрий Герман был награжден орденом Трудового Красного Знамени. О том счастливом для отца времени рассказывал его младший сын, Алексей:

«К тридцати годам у него уже был орден Трудового Красного Знамени, депутатство в ленинградском Совете, и еще он состоял в руководстве городской писательской организации. Была семья, квартира, дача, прекрасные друзья – писатели, кинематографисты».

Во время войны Юрий Герман был приписан к политуправлению Северного флота в качестве военного корреспондента ТАСС и Совинформбюро. Бывал в Мурманске, Кандалакше, Полярном, ходил в походы на боевых кораблях. Жена и сын, выбравшись из окруженного фашистами Ленинграда, жили тогда в Архангельске. Алексей Герман позже вспоминал:

«Мы жили, как жила элита, в «Интуристе». У нас был маленький угловой номер, но был завтрак – утром яичница и чай. В принципе, там жили иностранцы… Папа не жил в Архангельске, он приезжал… Одно время в номере была горячая вода и душ».