– Доча! Ну, и где вы болтаетесь?! – о-о, а вот и остальная часть нашей семьи.

Мама, оторвав нос от собственного же запястья, как можно строже взглянула на нас. Получилось не очень. – М-м. Запах какой чудесный…

– Что с чем мешали? – тут же подскочила к ней наша подопечная.

– А я и не помню. Жасмин, герань, розу…

– А-а… А где удобрения?

– Какие удобрения? – воззрилась на Варю мама, но тут вмешалась, протолкавшаяся от прилавка, тетя Гортензия:

– Агаточка, а мы хлеб печь пошли. Вы с нами?.. Ф-фу, Катаржина!

– Сама ты «фу»! И ничего не смыслишь в ароматах.

Да ну их. Потому как лучше всех благоухал сейчас… Ник… Умная мысль. Главное, вовремя. Держи себя в руках – разгар дня!

– А где здесь можно… поесть?

– «Поесть»? – склонился ко мне мой «идеальный аромат».

– Ага. А вы пока нюхайте, лепите, пеките и что там еще?

– Агата, я – с тобой, – внезапно присоединилась ко мне Нинон. – Хлеб печь я и дома могу, а вот поесть, перед этим у плиты не стоя…

– Воистину. А вы – бегите-бегите. Потом нам всё расскажете…

Уф, и как же спокойно мы на этой шумной поляне «поели». Вдвоем. Но, через полчаса к нам присоединилась тетя Жужа, сплавившая мужу близнецов. Потом он сам, сплавивший оных под присмотр своего подмастерья. Ближе к сумеркам до меня с трудом ментально «дооралась» тетя Гортензия, торжественно водрузившая на наш стол свой кривой подпаленный каравай. Но, и его вскоре смели вместе с рыбой и жареным барашком. А уже на закате нас нашел уставший папа, груженый плодами маминой бурной работы, из коих больше всего пугала патлатая мочальная кукла:

– Катаржина тоже скоро придет, – скосился на нее папа. – Она со знакомой из столицы задержалась.

– А где Варя и мой муж?

– В последний раз я их видел у дощатой клети под вывеской «Кузня».

– И что они там делали?

– Ник собирался ковать. По крайней мере, Варвара так мне сообщила.

– Вот ничего себе?! – тут же подскочила я. Конец терпенью. – В какую сторону…

– Прямо по дыму из трубы. Не промахнешься.

– Ага! – и понеслась, маневрируя меж забитых галдящими гостями столов…

Клеть с трубой я нашла даже не по дыму. По звону. Неритмичному. И живо протолкалась сквозь толпу.

– Стойте, госпожа! – рука поперек низкого дверного проема пришлась как раз на уровень моего рта. – Дальше – опасно. Может прилететь.

– Ник! – сначала подпрыгнула, потом занырнула я под эту руку.

– Агата, я уже заканчиваю, – откликнулся он от наковальни.

– А где…

– Я здесь сижу, – пропищали из темного уголка кузни.

– Я – с ними!

– Госпожа?! – а кто ж меня удержит, когда такое… зрелище? – Только сидите тихо. Не нарушайте процесс.

– Хорошо… Варя, а что он кует?

– Подкову. На счастье, – выдохнуло мне с чурбачка дитё.

– Ух… ты…

И я, действительно, смолкла, присев рядом на точно такой же…

В темной кузне ночь наступила гораздо раньше, чем на поляне, расцвеченной сейчас множеством фонарей. Здесь же всё малое пространство освещал лишь один, висящий в аккурат по центру, да еще огонь в узкой печи. И он плясал сейчас в своем танце стихии, множась всполохами на стенах, тенями выхватывая силуэты кузнечной атрибутики и самого кузнеца. А еще освещал сбоку Ника, усердно бьющего по раскаленному железу подковы… Ник. В распахнутой на груди рубашке. С закатанными рукавами и каплями пота на лице. Он – усердно стучал. Я – подавшись вперед, смотрела…

Бу-ух… Молотком… Бу-ух… Молотком… Бу-ух. Удары собственного сердца. И будто песня. Этот неровный ритм. Бу-ух… Молотком… Вечная песня… Бу-ух… Бу-ух… Метнула сквозь редкие доски взгляд. Луна, словно усмехаясь… Луна… Бу-ух… Молотком… Бу-ух… Сглотнула слюну. И… стерла со лба свой собственный пот. О-о, я так больше… Бу-ух… Его запах… Бу-ух. Даже отсюда… Бу-ух… Его… Я так больше не могу!

«Ник!»

Он от неожиданности вскинул глаза:

– Да?

«Ник. Ник. Ник… Ни-ик»

– Я закончил.

– Я бы, господин…

– Я закончил, – бросил молоток рядом со щипцами. – Спасибо за…

«Ник!»

– Нам пора, – и подхватил нас с Варварой за руки. – Пошли.

– Ник, а куда мы идем? Ты же…

– Варвара, побудешь с госпожой Катаржиной и остальными.

– Угу… А вы?

– Просто побудь… Пожалуйста.

– Хорошо…

Удивленные лица семьи, но мне наплевать. А дальше, почти бегом, до края поляны. И – в подвал.

– Мы где? – запыхавшись, выдохнула ему в спину.

Ник развернулся, обхватив мою шею руками:

– Русалочья заводь. Я вчера наметил ориентир… Любимая…

– Ник…

И только мы под нещадным, все поглощающим светом луны. Будто два вечно голодных, диких зверя. В вечной же тяге насытиться. Любовью. Друг другом… Светом луны…

– Я так люблю тебя, – сквозь стоны и всплеск воды. – Я так… – чтобы вновь провалиться, утонуть в нем. В любви и луне… Вечная борьба. Вечная песня…

Но, все же, утро пришло…

– О-о… и как же некстати.

– Кстати, кстати, – упал мой бодрый муж рядом на постель. Значит, мы уже… нет, еще в Либряне до сих пор. – Вставай, любимая.

Я честно попыталась разлепить на щедром утреннем свете глаза:

– О-о… И не смотри на меня так.

– Как так? – прищурился он.

– Ну, я не знаю. Будто я вчера скоморохом оббежала всю праздничную площадь, горланя срамные песни. А потом меня ловила по той же площади вся наша семья.

– Скоморохом? – смеясь, откинулся Ник на спину. – Я на тебя «так» смотрю?.. Много ты понимаешь в счастье.

– В чьем это? – напротив, подскочила я на локоть.

– В моем… Агата?

– Ага? – сдула я с глаз лохматую, воняющую тиной, прядь.

– То, что сегодня ночью свершилось…

– О-о… Иначе, как моим помешательством на почве страсти к законному мужу и назвать…

– Я согласен.

– На что ты… «согласен»?

– На такие твои «помешательства». В Русалочьей заводи.

– Ну, да. Тогда подобное грозит еще и всем местным русалкам, – и вспомнив, как те сначала недовольно из камышей обшипели нас с Ником, а потом принялись оттуда же по-деловому комментировать, сама залилась и краской и смехом. И что самое ненормальное, меня это только еще больше распалило тогда… О-о…

– Значит, мы с тобой вместе «выступали», – лишь освидетельствовал сей факт мой «законный муж». – И даже не со «срамными песнями».

– О, да! – повернулись мы друг к другу. – Ты знаешь… я так люблю тебя. Не смотря на то, что ты со мной сотворил. Не смотря на то, что заставил вспомнить, что я – женщина. Носить эти дурацкие платья в цветочек, туфли на каблуках и накручивать кренделя на голове. И самое главное, заставил меня научиться готовить. И все это, ни разу не заставив на самом деле… Ник?

– Что, любимая? – с улыбкой произнес он.

– Что же ты со мной сотворил?

– Это – не я. Ты сама. И я тебе за то очень благодарен.

– Да? – охрипшим голосом выдохнула я.

– Да, жена моя. Да… А теперь, вставай и…

– Вот ничего себе, Ник! Ты опять в постели? Агата, ты проснулась? Ник, твой чай давно остыл! – Варвара, взмахнув мотыльком, приземлилась в аккурат между нами. – Теперь вставайте оба.

– А куда нам спешить то?

– Мне пора, – скривился нам Ник.

– Пора? – уточнили мы тоже вместе.

– Я же тебе, Агата, еще в пятницу говорил: сегодня, в третью ночь полнолуния…

– Тысь моя майка! Ваши бесовы учения! И это – в выходной день!

– Какой «выходной»? – хмыкнул мой муж, уже возвышаясь над кроватью. – Понедельник. А тебе разве в учебный корпус…

– Тысь моя… майка. Мой отчет…

Вот так наш семейный отдых в Либряне и завершился. Солнечным утром в понедельник. Шумным чаепитием и всплеском магии от подвалов по разным сторонам…

Эти «бесовы учения» когда-то любила и я сама. Не все, конечно, а именно, «эти бесовы». Учения по поиску и устранению отрицательных силовых зон. Или «дыр», на простом кадетском сленге. Что же до конкретики, то место проведения сегодняшних я тоже знала точно – «Дом выскочек» в деревне Поперечка, семь с четвертью миль западнее Куполграда. Специфика зоны – цикличная. Каждую третью ночь полнолунья. Уровень всплеска – второй по пятибальной шкале. Сущности-мигранты – средней и ниже средней зоны опасности. Сопредельный мир – не изучен. Что еще?.. Весело там было. По крайней мере, нам, еще в кадетские времена.