Момент был неловкий. Лена опустила глаза.

— Ну что, на боковую? — предложил наконец Льюис.

— Джеймс, должно быть, вы устали… Я была счастлива познакомиться с вашими друзьями, — быстро отозвалась Лена.

Он показал им спальню со смежной ванной. Лена и Льюис жили во многих гостиницах, но ничего элегантнее не видели. Из открытой двери соседней комнаты доносился храп. Заглянув туда, Лена заметила лежавшую на кровати Лору Ивенс. Одна туфля валялась на полу, другая болталась на ноге. Вряд ли Джеймс Уильямс собирался спать рядом с ней.

Когда дверь закрылась, Льюис потянулся к Лене. Она знала, что так и будет. Конечно, его возбуждало то, что две женщины неохотно ушли с вечеринки. Обе отдали бы все на свете, лишь бы провести сегодняшнюю ночь с Льюисом Греем. Но желал он только ее, Лену.

— Ты прекрасна, — прошептал он ей на ухо.

— Я люблю тебя, — искренне ответила она.

— Сегодня вечером ты была королевой.

Лена закрыла глаза. Да, она не храпит, как пьяная Лора Ивенс, которая надеялась стать здесь хозяйкой и не поехала домой, как сделали дамы, которых обхаживал Льюис. Она трезва и выглядит моложе своих сорока пяти лет. Да, конечно, сегодня она была королевой бала.

— Я подумала… нет, мы подумали, не окажете ли вы нам честь стать нашим свидетелем…

— Свидетелем в суде?

— В мэрии. Я прошу вас стать подружкой невесты.

— Так вы женитесь!

— Да. Я все сделала так, как вы сказали.

— Ох, Айви, я так рада за вас! Когда вы это решили?

— Вчера вечером.

— Эрнест доволен?

— Конечно, нет. Во всяком случае, не пляшет от счастья. Но говорит, что это нужно. Главное, что этого хочу я. И хотела всегда. — У Айви горели глаза.

— Поздравляю! — Лена крепко обнимала подругу, глядя на стену, увешанную почтовыми открытками, газетными вырезками, репродукциями, и думала, что Айви заслужила свое счастье.

— Держите, Мона. — Мартин Макмагон протянул ей пузырек с таблетками.

У Моны Фиц было повышенное давление, но Мартин мог прописать лекарство каждому жителю городка даже без помощи Питера Келли: он слишком хорошо знал их жалобы и симптомы болезней.

— Только ими и спасаюсь. Иначе давно бы ноги протянула. — Мона любила все преувеличивать.

— Конечно, — серьезно ответил Мартин.

Почтмейстерше нравилась эта игра. Не было смысла говорить ей, что это лекарство слабенькое, а потому один или несколько пропущенных дней значения не имеют. Процедура вынимания таблеток из пузырька или вытряхивания их в ложечку обладала магической силой. Никто не знал это лучше, чем местный аптекарь.

— Как порез Томми, заживает? — Он имел в виду почтальона, купившего кучу бинтов, липкий пластырь и дезинфицирующее средство.

— Я не знала, что он порезался, — ответила Мона.

Мартин Макмагон часто жалел о своих невинных репликах. Это приводило к недоразумениям. Он видел, что почтмейстерша сбита с толку.

— Он мог повредить ногу и даже не заикнуться вам об этом. Впрочем, я частенько ошибаюсь. — Он принял виноватый вид.

Но Мона ему не поверила.

— Ничего подобного. Иначе люди не покупали бы у вас препараты, — укоризненно сказала она. И ушла, ломая себе голову, зачем Томми Беннету понадобились бинты.

Фрэнсис Берн ушел, и избушка сразу опустела. В тот вечер сестра Мадден не стала растапливать камин. Высматривать с порога домик на дереве и дружески махать рукой больше не имело смысла. Когда люди приносили ей пирог или хлеб, она знала, что Фрэнсис Ксавьер Берн съест целую буханку, из которой ей самой достанется лишь кусочек.

Этот человек доставлял ей множество хлопот, но с ним сестра Мадлен не чувствовала одиночества. Теперь ночи стали казаться ей чересчур длинными. Она молилась, чтобы ему повезло. Тогда через несколько месяцев он вернется за вещами. Скажет, что хорошо устроился под другим именем и работает у фермера. Или рубит дрова в большом монастыре, где его приютили радушные монахи. Ах, если бы он прислал письмо и сообщил, что сестра Мадлен может вернуть украденное им в гараже! Конечно, писать он не умел, но кто-то мог бы сделать это за него. Какой-нибудь добрый человек, который присматривал бы за ним так же, как это делала она.

Филип ехал домой на автобусе, везя с собой грязное белье.

— С этим узелком ты похож на Дика Уиттингтона[12], — усмехнулась Кит.

— А ты разве не возишь белье домой?

— Нет, я стираю его сама.

— Ты женщина.

— Верно. Но если бы я была мужчиной, то все равно стирала бы.

— Это только слова.

— Неправда!

— Тебе лишь бы поспорить со мной.

— И это неправда. — Она положила ладонь на его руку. — Ты очень славный. Когда ты перестал распускать сопли, мы стали большими друзьями. Разве не так?

— Я перестал распускать сопли только для виду, — грустно ответил Филип.

Кит тут же вспомнила Эммета и то, как брат говорил об Анне Келли. Откуда у людей берутся такие сильные чувства?

— Чушь. Все уже прошло, — попыталась она убедить Филипа.

— Нет, Кит. Это грызет меня изнутри, как зубная боль, и заставляет задавать вопросы.

— Какие вопросы? — Кит смягчилась: Филип слишком напоминал Эммета.

— Ну, например, почему ты не пригласила меня на танцы, которые устраиваешь в субботу. — Он не скрывал обиды.

— Я ничего не устраиваю. Это делают другие.

— Если бы ты хотела, чтобы я был там, то позвала бы.

— Но ты же едешь домой…

— Я уезжаю, потому что не могу остаться в Дублине. Если бы ты пригласила меня, я бы не поехал.

Кит очень не хотелось причинять ему боль, но другого выхода не было. Если бы Филип увидел, как она кокетничает со Стиви Салливаном, ему было бы еще хуже.

— Филип, рано или поздно это пройдет, — сказала она.

— Хочется верить, — вздохнул юноша. — Но пока не прошло.

Когда Филип вышел из автобуса в Лох-Глассе, было уже темно. Он не знал, зачем приехал домой. Мать будет ныть, что они его почти не видят. Отец станет говорить, что он выбрал самое плохое занятие на свете, потому что на гостиницах можно поставить крест. А Кит собирает в Дублине друзей, к числу которых он, Филип, явно не относится.

Швейцар гостиницы радушно поздоровался с ним. Филип знал, что Джимми встретил бы так каждого: сына хозяина, завсегдатая или нового американского гостя. Главными приветствиями в гостинице «Центральная» были разведение рук в стороны, невнятное ворчание и слабые вздохи.

— Я оставлю вещи и пройдусь вдоль озера. — Внезапно Филипу расхотелось входить в родительский дом.

— Милости прошу, — ответил Джимми.

Филип спустился по тропинке и посмотрел на гостиницу снизу. Дом был, наверное, одним из самых красивых в Ирландии, только использовался плохо… Он вздохнул и побрел вдоль берега, следя за рябью на воде. Именно в такую ночь умерла мать Кит. Филип пытался говорить об этом с Кит, стремясь доказать, что он не такой бесчувственный чурбан, как остальные. Но она не хотела поддерживать разговор.

Ноги сами привели Филипа к домику сестры Мадлен. Конечно, он знал ее, как и все остальные, но никогда к ней не заходил. Юноша был готов повернуться и уйти, как вдруг заметил, что монахиня стоит на пороге, накинув шаль на худые плечи и обхватив себя руками. Почему-то Филип понял, что она расстроена.

Может быть, незаметно улизнуть? В конце концов, сестра Мадлен его не видела. Она сама выбрала такую странную жизнь. Наверное, ему это лишь показалось. Однако что-то заставило его спросить:

— Сестра Мадлен, у вас все в порядке?

Она прищурилась:

— Кто там? Слишком темно.

— Филип О’Брайен.

— Надо же, на ловца и зверь бежит, — сказала сестра Мадлен. У Филипа сжалось сердце: она наверняка даст ему какое-то поручение. — Хочешь чаю? Не имеет смысла ставить чайник только для себя.

Фраза прозвучала странно. Отшельница наверняка привыкла пить чай в одиночку. Ну что ж… Он замерз и устал после поездки. Юноша последовал за ней.