Тот забубнил:

— Поддержав решение Съезда, то есть выступив на стороне одной из двух конфликтующих ветвей власти, Конституционный суд грубо нарушил конституцию, которую, согласно конституции, он призван защищать. В то же время президент, якобы нарушая конституцию, на самом деле следует ее духу, а не букве. Он реализует ее глубинные, фундаментальные основы, потому что именно через референдум осуществляется неотъемлемое право народа самому вершить свою судьбу…

Добравшись до третьей страницы, Антон Иванович волнистой чертой на полях обозначил свои сомнения.

— Вы пишете: «Звезды и созвездия есть творения предвечных душ, созидаемые ими на пути к воплощению. Там они пребывают до вселения в то или иное тело на планете Земля. Когда предвечная душа повторно погружается в человеческую плоть, перед нами cуть не разные люди, а всего лишь различные формы ее земного существования».

— Это не я пишу. Это цитата, — уточнил Шубин.

— Не важно, мы не будем пропагандировать идеи такого сорта. Пятый Вселенский собор однозначно осудил теорию предсуществования душ. Если хотите с нами сотрудничать, придется учитывать наши требования. Не то приплетите сюда еще метампсихоз и ступайте в общество Рериха. Они вас примут с распростертыми объятьями.

Он дочитал до конца, иногда пуская в ход свой цензорский карандаш, и вынес вердикт:

— Многовато иронии. Ирония — симптом изоляции от общего смысла народной жизни.

В окно било пьянящее мартовское солнце. От весеннего авитаминоза у Шубина слегка кружило голову. Фрукты они с женой давно не ели, нормальное мясо тоже как-то начало исчезать из рациона. Его заменили баночки детского мясного питания, у которого вышел срок годности, поэтому для сына оно уже не подходило. Одна баночка растягивалась на два дня. Хотелось горячего сладкого чаю, но перебить деникинского тезку он не решался.

— Когда-то жертвенная царская кровь должна была отвести от народа гнев небес, обеспечить непрерывность обновления жизни, — отвлекшись от екатеринбургской трагедии, заговорил тот с внезапным вдохновением, подсказавшим Шубину, что они набрели на тему его студенческих или аспирантских штудий. — В древности престарелых царей приносили в жертву, позже возникли специальные ритуалы, призванные продемонстрировать юношескую свежесть верховного правителя, его способность и дальше быть посредником между людьми и небом. Например, церемония ваджапея в ведической Индии, — со знанием дела начал перечислять Антон Иванович, — ритуальный бег фараона в Египте.

— Заплыв Мао Цзедуна через Янцзы, — дополнил Шубин и встретил недоумевающий взгляд.

Пришлось пояснить:

— В годы китайской культурной революции. У нас об этом была статья в «Советском спорте». Только факты, без комментариев. Будто бы на восьмом десятке председатель Мао побил мировой рекорд по плаванию на длинные дистанции.

— Вот видите! — обрадовался Антон Иванович. — Линейное время годится для Запада, у них там все проходит и никогда не возвращается. У нас и на Востоке по-другому. У нас идея монархии коренится в глубинных пластах национального сознания, отсюда и самозванчество. Обычно его связывают с корыстью или политическими интригами, хотя оно метафизически не имеет никакого отношения к обману. Тут совсем другая история. Это ответ русской народной души на богооставленность мира. Чаю хотите?

Пересели за журнальный столик. Антон Иванович воткнул в розетку вилку чайника, выложил на блюдце печенье. Ручки у него были маленькие, белые, с тонкими запястьями.

— Давайте-ка мы Романовых вообще трогать не будем, — сказал он строго. — Возьмите что-нибудь из западной истории. Я чувствую, по духу она вам ближе.

Появился шубинский синопсис, по наследству перешедший к нему от Кирилла. Через пять минут, бегло пройдясь по списку, остановились на том же вавилонском армянине Арахи, посаженном персами на кол.

Еще через четверть часа Шубин ехал в троллейбусе. Рядом старик в кроличьей ущанке, с привинченным прямо к китайскому пуховику голубым пединститутским ромбом, объяснял всему вагону свою позицию по вопросу о референдуме. Он был за референдум, потому что Ельцин — президент, а Хасбулатов — чечен, и против решения Конституционного суда, потому что Зорькин — проститутка.

На армянина Арахи ушло три дня, на четвертый Шубин позвонил в редакцию, чтобы сообщить о готовности. Было занято. Он набрал номер несколько раз подряд, потом через полчаса и еще через час. Короткие гудки стояли стеной. Раньше такого не бывало. Видимо, после cмены приоритетов у них там пошла совсем иная жизнь.

Других редакционных телефонов он не знал, только этот, а на нем даже в обеденное время, когда Кирилл и Максим часа на два уходили пить пиво, прочно висел деникинский тезка. Шубин решил, что имеет полное право заявиться к нему без звонка.

Через час он вышел из метро на улицу. Рядом, на пятачке между станцией и рядами лотков, расположилась группа немолодых, плохо одетых людей с фанерными щитами на палках. К щитам были прикноплены листы ватмана с лозунгами дня: «Даешь референдум!», «Хасбулатова в Чечню!», «Зорькин! Ты не судья, а мокрая курица». Отдельно стоял человек с плакатом «Ельцин лучше съездюков». Этот текст можно было истолковать в том смысле, что его автор поддерживает президента не безоговорочно, а как меньшее из двух зол. Толпа обтекала пикетчиков с интересом не большим, чем выбоину на асфальте.

Самый юный из них, чуть постарше Шубина, обеими руками держал дюралевый шест толщиной с лыжную палку, на нем болтался несвежий российский триколор, потрепанный митинговыми ветрами. Время от времени знаменосец принимался поводить шестом из стороны в сторону, описывая им в воздухе горизонтальную восьмерку, символ вечности, тогда флаг оживал и картинно реял на фоне плывущего от недальних мангалов пахучего дыма. Это вполне гармонировало с лотошниками и шашлычниками, с шеренгой бабок, продающих водку и шерстяные носки, с ханыгой на костылях, поющим про перевал Саланг и собирающим деньги в голубой берет десантника, в котором уместились бы две его головы.

В институте, где арендовала помещение редакция, ничего не изменилось, разве что лифт с концами встал на прикол. На шестом этаже пейзаж остался тот же, с кучей мусора в углу и цветочными вазонами без цветов, но, войдя в комнату, Шубин поначалу решил, что ошибся дверью. На стене появился календарь с котятами, чайный столик был завален продуктами. Телевизор исчез, а число рабочих столов утроилось. За ними перед компьютерами сидели незнакомые девушки с однообразно ярким макияжем, рассчитанным на люминесцентное освещение. Тем не менее комната была та самая.

Он поинтересовался, где можно найти Антона Ивановича. Ответили, что у них такой не работает. Название газеты ни о чем им не сказало. Шубин ткнулся в кабинет главного редактора, говорившего Кириллу, что затея с очерками про самозванцев — это у них долгосрочный проект, но дверь была заперта. Пришлось вернуться к тем же девушкам. Они послали его в соседнюю комнату, там офисный мальчик в белой рубашке с галстуком вежливо объяснил, что редакции тут нет, это консалтинговое агенство.

— Я приходил сюда три дня назад, здесь была редакция, — нервно сказал Шубин.

Таким мальчикам, как этот, на службе полагалось вести себя с невозмутимостью краснокожих вождей в плену у бледнолицых.

— Извините, — произнес он так же бесстрастно, — ничем не могу помочь. Спросите у Марины.

Мариной оказалась одна из девушек в первой комнате. Про редакцию она тоже никогда не слыхала, зато от нее Шубин узнал, что позавчера они расширились и заняли это помещение. Кто занимал его до них, ей, к сожалению, неизвестно, надо спросить на втором этаже, в дирекции. Шубин пошел в дирекцию, но к заместителю директора, ведавшему арендой, его не пустили. На всякий случай он спросил у секретарши, не знает ли она, куда переехала редакция газеты.

Секретарша взглянула на него с сочувствием.

— Много они вам должны?