Поручик быстро заглянул в спальню, в кабинет и лишь потом, убедившись, что никто не подслушивает, начал рассказывать, как зимой его приставили к особой команде, проводившей испытания нового оружия. На испытаниях присутствовал сам Гогенбрюк и некто Кобенцель, тоже барон, какая-то мелкая шушера при австрийском посольстве. До обеда стреляли из гогенбрюковских винтовок, после принесли партию других, изготовленных по проектам русских оружейников, и — странное дело! — все они по меткости боя и по скорострельности дали результат гораздо худший, чем на прежних стрельбах. Никто ничего не мог понять. Изобретатели рвали на себе волосья и чуть не плакали, инспекторы сокрушенно разводили руками. В итоге принц Ольденбургский, который в тот день якобы случайно посетил испытания, рекомендовал поставить на вооружение пехоты именно винтовку Гогенбрюка. И лишь на обратном пути, когда возвращались в казарму, он, поручик, учуял, что от его солдат попахивает водкой.

— И ведь не сами напились! — рассказывал поручик. — За обедом, оказывается, их позвали к своей карете Гогенбрюк и Кобенцель и поднесли каждому чуть ли не по стакану. На радостях будто бы, что винтовка так хорошо показала себя в их руках. Оттого-то мои молодцы после обеда медленнее заряжали и хуже целились.

— Ай-яй, как нехорошо, — равнодушно сказал Иван Дмитриевич.

— Слушайте дальше. На другой день я представил рапорт в Военное министерство, но ходу ему почему-то не дали. Написал донесение Шувалову — тот же результат. Ладно Гогенбрюк, он лицо частное. Так ведь и Кобенцель, этот провокатор, не только не был наказан, а еще и получил повышение, стал секретарем посольства. Причем, исхлопотал ему это место покойный хозяин дома, где мы с нами, господин Путилин, сейчас находимся. Вас это не наводит на размышления?

— Пока нет.

— А если я вам скажу, что еще осенью фон Аренсберг ездил на охоту с принцем Ольденбургским, Кобенцелем и Гогенбрюком? И что все они были вооружены этими самыми винтовками? Весьма знаменательное совпадение.

— Винтовка-то хоть хорошая? — спросил Иван Дмитриевич.

— Неплохая.

— Так в чем же дело? Пускай.

— Но есть и получше. — Поручик начал нервничать. — Скажу без ложной скромности: я сам предложил превосходную модель. Трудился над ней три года и довел до совершенства. Ударник прямолинейного движения! Представляете? Пружина спиральная! Дайте лист бумаги, я нарисую.

— Не надо, — испугался Иван Дмитриевич.

По этому предмету он знал лишь то, о чем во время унылых семейных обедов по воскресеньям распространялся тесть, отставной майор. Ружье, точнее русское ружье, он считал особым стреляющим добавлением к штыку, который, как известно, молодец, чего про пулю не скажешь. В числе главнейших достоинств, какими должно обладать это второстепенное добавление, тесть полагал два: толщину шейки приклада и вес. Чем толще шейка, тем труднее перерубить ее саблей, когда пехотинец, защищаясь от кавалерийской атаки, поднимет ружье над собой. А тяжесть оружия развивает выносливость у нижних чинов. Если оружие будет чересчур легким, солдаты избалуются.

Поручик вскочил и начал ходить по гостиной.

— У моей модели прицел на полторы тысячи шагов! — почти кричал он. — У Гогенбрюка всего на тысячу двести. У меня гильза выбрасывается автоматически, да! У него выдвигается вручную. Сами австрийцы его систему отвергли, а мы приняли. Почему?

— Может быть, так дешевле обходится переделывать старые ружья?

— Ха! На чем бы другом экономили.

— Или фон Аренсберг получил взятку от Гогенбрюка. Как военный атташе он был вхож в высшие сферы, мог помочь.

— Наоборот, — сказал поручик. — Идея принадлежала князю, а Гогенбрюк был только его орудием. Как и принц Ольденбургский. Тот, впрочем, невольным орудием.

— Ничего не понимаю, — признался Иван Дмитриевич.

— Эх вы… Я уверен, князь имел секретное задание своего правительства содействовать ослаблению русской армии. Ситуация на Балканах такова, что рано или поздно мы будем драться там не только с султаном, но и с Веной.

— Далась вам эта ситуация на Балканах!

Поручик понизил голос:

— Кто-то должен помешать фон Аренсбергу осуществить эти планы.

— Вы имеете в виду его убийцу?

— Попрошу не употреблять при мне это слово!

— То есть? — не понял Иван Дмитриевич.

— Не убийца, нет! Мститель.

— Но не вы же, надеюсь, отомстили ему столь зверским способом?

— Скажу откровенно: такая мысль приходила мне в голову. И, думаю, не мне одному.

Иван Дмитриевич насторожился.

— Кому же еще?

— Многим честным патриотам.

— Вы знаете их по именам?

— Имя им — легион! — мрачно сказал поручик. — Вам, господин Путилин, уже невозможно отказаться вести расследование. Я вас не осуждаю. Но заранее хочу предупредить: не проявляйте излишнего усердия!

— О чем это вы? Я исполняю свой долг.

— Ваш долг — служить России!

— Ей и служу. Я охраняю покой моих сограждан.

— Граждане бывают спокойны в могучем государстве, — возразил поручик. — А не в том, чья армия вооружена винтовками Гогенбрюка. Скажите, могу ли я надеяться, что мститель фон Аренсбергу схвачен не будет?

— Нет, — твердо ответил Иван Дмитриевич. — Не можете.

— Я вызову вас на дуэль!

— А я, — спокойно улыбнулся Иван Дмитриевич, — не приму ваш вызов.

— Ах так? — Внезапным кошачьим движением поручик ухватил его за нос. — Шпынок полицейский!

Нос будто в тисках зажало, и не хватало сил освободиться, оторвать безжалостную руку. От боли и унижения слезы выступили на глазах. Иван Дмитриевич был грузнее телом, в борьбе задавил бы поручика, но с железными его клешнями совладать не мог. Он замахал кулаками, пытаясь достать обидчика, стукнуть по нахальному конопатому носу, но поручик держался на расстоянии вытянутой руки, а его рука была длиннее.

— Попомнишь меня! Ой, попомнишь! — приговаривал он, жестоко терзая пальцами носовой хрящ.

В носу уже хлюпало.

Тогда Иван Дмитриевич воспользовался извечным орудием слабейшего — зубами. Изловчившись, он цапнул поручика за ладонь, в то место, где основание большого пальца образует удобную для укуса выпуклость, известную в хиромантии как «бугор Венеры». Мясистость его свидетельствовала о больших талантах поручика в этой области, где покойный князь мог бы стать ему достойным соперником. Оба они, живой и мертвый, владели, видимо, волшебным ключом от сундуков, ларчиков и шкатулочек, чьи замочные скважины окружены алыми, влажными от ночной росы лепестками царицы цветов — розы.

Таким замечательным ключом Иван Дмитриевич похвалиться не мог, но зубы у него были хорошие. Вскрикнув, поручик отпустил его нос и, зажав кровоточащую рану пальцами левой руки, скользнул к выходу, едва не столкнувшись в дверях с Певцовым.

Тот проводил его удивленным взглядом, затем с не меньшим удивлением осмотрел покрасневший нос и грустные, набухшие слезами глаза Ивана Дмитриевича, который как ни в чем не бывало спросил:

— Ну и что вам рассказал этот болгарин? Боев, кажется…

С видом гения, обязанного по долгу службы метать бисер перед свиньями, Певцов милостиво соизволил поделиться с Иваном Дмитриевичем добытыми сведениями.

Оказывается, месяц назад «Славянский комитет» провел сбор пожертвований в пользу болгар, бежавших от турецких насилий в Австрию и Валахию, а фон Аренсберг взялся переправить эти деньги по назначению. Он хотел завоевать симпатии некоторых влиятельных лиц в Петербурге, сочувствующих славянскому движению, и заодно укрепить престиж Вены среди болгар-эмигрантов. Втайне от Хотека, не одобрявшего подобные затеи, фон Аренсберг принял деньги и выдал расписку. Однако Боеву удалось добиться, чтобы часть пожертвований передали нуждающимся болгарским студентам в России. Третьего дня он приходил к фон Аренсбергу, но тот согласился отдать оговоренную сумму не раньше, чем «Славянский комитет» оформит документы по-новому, и назначил Боеву свидание сегодня, в девять часов утра.

— Почему же он не пришел? — поинтересовался Иван Дмитриевич.