Жетончик, убедившись, что он не золотой, куда-то положили и забыли о нем, а через несколько дней случилось ужасное. Как-то вечером, вернувшись домой со службы, Куколев застал в квартире дикий переполох. Жена сказала, что полчаса назад Лиза, старшая дочь, вдруг упала без сознания. Теперь она пребывала в состоянии, напоминавшем чудовищный сон: все члены ее закоченели, сердце едва билось. К счастью, быстро приехал доктор, Лизе дали рвотное, и буквально чудом она возвратилась к жизни.

— Когда она пришла в себя и успокоилась, — продолжал Куколев, — мы с Ниной Александровной сумели установить причину случившегося. Оказывается, наша Лиза выпила бокал из моей заветной бутылки с хересом десятилетней выдержки. Иногда перед сном я выпиваю из нее рюмочку. Тогда мне снятся не ведомости с цифрами, а что-нибудь более приятное. Вы понимаете, к чему я клоню? В вино был подсыпан яд.

— Думаете, кто-то хотел отравить вас, но отравилась Лиза?

— К сожалению, все мы крепки задним умом. Сгоряча я вылил вино в отхожее место, а бутылку выбросил. Это была моя ошибка. Состав яда так и остался тайной.

— А кто мог добраться до вашего хереса?

— Терпение, — сказал Куколев. — Как раз к этому я и подхожу. Кто, спрашивается? Нина Александровна или Катя? Смешно и думать. Горничная? Мы взяли ее в дом еще девочкой. Лакей? Он служит у нас много лет и любит меня, как родного сына.

— Где стояла бутылка? — спросил Иван Дмитриевич, невольно вспомнив свою, которой из соображений конспирации постоянно приходилось менять место жительства.

— Вот здесь. — Куколев указал на книжную полку.

— И никто посторонний у вас в кабинете не бывал?

— Терпение, терпение, господин Путилин. Видите ли, как раз в то время я занимался финансовой стороной деятельности некоего лица. Фамилию называть не буду, скажу только, что в своих коммерческих делах этот человек пользуется поддержкой пензенского губернатора Панчулидзева. А тому, как известно, покровительствует сам государь. Так вот, у меня на руках имелись документы, неопровержимо изобличающие моего подопечного в денежных махинациях. Подробности вам не нужно знать, но речь шла о сотнях тысяч. Барон Н. — будем называть его так, хотя свой титул он купил у какого-то германского курфюста, — знал об этих документах и неоднократно через разных лиц намекал мне, что для меня будет весьма выгодно передать расследование другому чиновнику, уже, надо думать, им подкупленному. Я делал вид, будто не понимаю намеков. Тогда барон лично посетил меня, причем не в министерстве, а на дому. Я вынужден был принять его.

— Вы говорите о бароне Нейгардте? — спросил Иван Дмитриевич.

— Знакомы с ним? Ах да, я и забыл… Представляешь, Ниночка, господин Путилин живет в одном доме с Яковом.

— Сочувствую, — усмехнулась та. — Соседство, прямо скажем, не из приятных.

— Почему, мадам?

— Неужели Шарлотта еще не пыталась выцарапать глаза вашей жене?

— С чего это? Они в добрых отношениях. Мой сын Ванечка гуляет вместе с вашей племянницей.

— Странно…

— Скажите, — обратился Иван Дмитриевич к Куколеву, — среди тех лиц, что подсылал вам Нейгардт, не было Якова Семеновича?

— В яблочко! — опередив мужа, который раздумывал, отвечать или нет, восхитилась Нина Александровна. — Вы бьете без промаха.

— Не в этом ли, Семен Семенович, причина вашей размолвки с братом?

— Да, — нехотя кивнул Куколев. — Но я продолжаю. Итак, сидя здесь, в моем кабинете, Нейгардт предложил мне взятку. С тем, разумеется, чтобы я оставил его в покое. Сумма была внушительная.

— Семь тысяч, — не без гордости уточнила Нина Александровна. — Представляете? И мой муж отказался.

— Я живу на жалованье, — сказал Куколев, — но совестью не торгую. Так и было отвечено этому мерзавцу с баронским титулом. Он ушел…

— Несолоно хлебавши, — опять вмешалась Нина Александровна.

— …ушел, а спустя несколько дней появился у меня снова. Причем на этот раз не просил, а угрожал. Но я стоял твердо, и ему пришлось уйти с тем же результатом. Вот теперь мы и подошли к самому главному. После его первого визита я обнаружил этот жетончик. После второго — едва не погибла моя дочь.

— Коробочка с запонками тоже хранилась у вас в кабинете? — спросил Иван Дмитриевич, выдержав приличествующую случаю паузу.

— Вы сидите как раз рядом с секретером, где лежат кое-какие мои парадные регалии. Запонки в том числе.

— А во время этих своих визитов Нейгардт имел возможность забраться к вам в секретер? Подсыпать яд в вино?

— В том-то и дело! В первый раз я выходил посоветоваться с женой. Во второй — позвать на помощь лакея, ибо по доброй воле этот негодяй уходить не желал. В обоих случаях на несколько минут он оставался в кабинете один.

— Допускаю, — согласился Иван Дмитриевич, — Нейгардт хотел вас отравить. Но зачем понадобилось ему подбрасывать вам жетончик?

— Это было своего рода предупреждение о грозящей расправе.

— И вы поняли его смысл?

— Позднее — да, понял.

— Что же, по-вашему, означают эти звезды? Надпись?

— Семь звезд, — сказал Куколев, — семь тысяч, которые предлагал мне Нейгардт в качестве взятки.

— А врата? Какие врата они должны были открыть?

— Тут возможно двойное толкование. Символическое и, так сказать, житейское. Во-первых, врата крепости моей души. Во-вторых, ворота одного дома. Старый барский дом не чета нашей нищенской дачке. Мы с Ниной Александровной мечтали тогда его купить, но не могли собрать денег.

— И вы считаете, что Нейгардт знал об этой вашей мечте?

— Наверняка Яков ему рассказал. Большая-то Медведица появилась не случайно!

— При чем тут она?

— А при том, — невесело улыбнулся Куколев, — что село, где стоит облюбованный нами дом, называется Медведково.

— При таком истолковании это знак не смерти, а соблазна, — рассудил Иван Дмитриевич.

— С лицевой стороны — именно так. Вы правы. А с оборотной? Что там изображено?

— Как что? — Иван Дмитриевич недоуменно повертел в пальцах жетончик. — Ничего.

— Вернее сказать — ничто. Пустота. А что есть пустота? То-то и оно, уважаемый! Мне предлагался выбор: или открыть врата моей души и впустить туда дьявола, за что передо мной откроются ворота дома в селе Медведково, или… Или умереть.

Помолчали, затем Иван Дмитриевич спросил:

— Вы обращались в полицию?

— Имел глупость. Нетрудно было предвидеть, что это бесполезно.

— He помните, кому поручили дело?

— Некоему Шитковскому. Буквально через пару дней он заявил мне, что все случившееся — плод моей фантазии. Я его не виню. Нейгардт — страшный человек. И могущественный! Не позавидуешь тому, кто встанет у него на дороге. В конце концов я сам поступил точно так же, как этот Шитковский.

— То есть?

— Мы с Ниной Александровной собрали семейный совет и порешили капитулировать. Слаб человек! Я передал все документы тому чиновнику, на которого мне указывали доброжелатели барона, и тот положил их под сукно.

— Фамилию чиновника не скажете?

— Нет. И не советую вам пытаться ее узнать.

Иван Дмитриевич кинул жетончик в карман, поднялся.

— Что ж…

— Погодите, — остановил его Куколев. — Мы с Ниной Александровной хотим знать, почему с этой штуковиной вы пришли к нам? Неужели вы там в полиции настолько осмелели, что решили заняться бароном Нейгардтом?

— Бароном я займусь позже. А сейчас должен вам сообщить, что такую же штучку получил недавно еще один человек…

— Кто?

— Ваш брат… И он теперь мертв.

Когда спустя полчаса Иван Дмитриевич выходил из кабинета, послышался быстрый шелест платья, он увидел одну из куколевских дочерей. Она застыла в принужденной позе, с книжкой в руках, которую держала вверх ногами. Секунда промедления, и ей сошлось бы дверью по лбу. Милая барышня подслушивала до конца, чтобы не упустить ни слова, иначе не миновать бы ей классической шишки — позорного клейма шпионки на девичьем челе.