Представ перед правителем, граф Пардоза заявил, что принцесса Аранея не может принадлежать герцогу Карабусу, поскольку тот не удовлетворяет требованиям «Девяносто девятой песни вещуньи Филистены». И тут же официально попросил у короля Аранеуса руки его дочери. Этот разговор проходил в присутствии принцессы и многих придворных, и нужно ли говорить, что слова графа повергли всех в изумление. Король помрачнел, но, не выказав гнева, ответил, что поскольку пророчество вещуньи утрачено, никто не имеет права оспаривать его решение. Тут, к всеобщему удивлению, граф Пардоза объявил, что вещая песнь Филистены не утрачена, а находится у него. Королевский секретарь принял от графа манускрипт и огласил его содержание. Из манускрипта было видно, что суженым принцессы Аранеи является именно граф Пардоза. Трудно представить смятение, овладевшее собранием. Принцесса с недоумением смотрела на графа. Члены королевского совета с тревогой ожидали реакции правителя. Тот хранил угрюмое молчание. Когда же всеобщее напряжение достигло опасных пределов, король Аранеус встал, взял из рук секретаря манускрипт, и внимательно рассмотрев его, обратил на графа взгляд, преисполненный гнева.
– Ваша репутация, граф, – сказал он, – всегда была дурной. Но теперь вы представили неопровержимые доказательства вашей, хотя и незрелой, но уже достаточно гнусной подлости. Этот манускрипт – подделка! Вы поторопились, граф, и, готовя свою интригу, не учли то обстоятельство, что я хорошо знаю почерк вещуньи Филистены. Прошло много лет, но я не забыл его. В моем архиве хранятся два письма вещуньи. Сейчас в присутствии всех мы сверим почерки, и тогда берегитесь, граф Пардоза!
Но Пардоза не стал дожидаться, когда принесут письма, а поспешно удалился. Недоразумение разъяснилось, но принцесса сделалась грустна. Король удалил нас от себя и, оставшись наедине с дочерью, имел с ней долгую беседу. Надо полагать, он рассказал принцессе то, что не решался доверить ни одному из приближенных, поскольку принцесса вышла от отца просветленная и взволнованная. Она не могла уснуть всю ночь. Впрочем, в ту ночь во дворце не спали многие: шли последние приготовления к свадьбе.
Наутро в Арахниды вошла торжественная процессия, сопровождающая жениха принцессы. Свита молодого герцога Карабуса двигалась в многочисленных чудесных повозках, одни из которых были запряжены разнообразными редкими животными, другие же и вовсе ехали сами собой. К праздничному шествию присоединились жители предместий. Радостные и гордые, они шли рядом с повозками и распевали старинные праздничные песни. Дорога перед экипажем жениха покрывалась живыми цветами, которые радостно качали своими головками.
Дома на улицах, по которым проходила процессия, на глазах меняли будничную окраску на самые разнообразные цвета и оттенки, а над крышами зависали радуги, образуя веселую аркаду.
Возле дворца свадебный поезд встречал сам король Аранеус. Приветствуя гостей, он пригласил их во дворец, а старого герцога взял за руку и увел в свои покои, дабы обсудить то, что в таких случаях должно обсуждать благородным родителям. Все шло как нельзя лучше, все были счастливы и веселы. Но вскоре я, Нестор Магноциус, пишущий эти строки, заметил, что с женихом происходит что-то необычное (как впоследствии выяснилось, это заметили и многие другие). Самюэль Карабус отсутствовал в Арахнидах две недели и теперь, по некоторым признакам, был неузнаваем: взгляд его был рассеян, речь несвязна и путана, он часто оглядывался, будто искал чего-то, на невесту почти не смотрел, а если и смотрел, то в лице его отображалась такая мука, что хотелось тотчас же броситься утешать его, он постоянно впадал в задумчивость и часто вздыхал. Многие, не совсем внимательно рассмотрев молодого герцога, полагали, что признаки эти есть результат вполне объяснимой взволнованности. Но более проницательный взгляд быстро определил бы тут нечто совсем иное. Подобным взглядом, безусловно, обладала принцесса, и от нее не могла ускользнуть очевидная перемена в женихе. Она время от времени отводила Самюэля в сторону и о чем-то беседовала с ним. Как потом уверял один из придворных, столь же необычно выглядел и старый герцог: он был чем-то крайне удручен.
Между тем пробил час идти к алтарю. Храм находился на другой стороне дворцовой площади, и площадь эта уже была полна народу. В окнах прилегающих домов виднелось по нескольку горожан – всем хотелось посмотреть на то, как молодой герцог Карабус поведет под венец принцессу Аранею.
Наиболее любопытные и отчаянные из горожан уселись на летающие коврики и нетерпеливо порхали над площадью, создавая непрерывно движущийся, пестрый второй ярус зрителей. Когда герцог и принцесса вышли из дворца, площадь наполнилась ликованием. Народ расступился, образуя коридор с живыми, ликующими стенами, и мостовая тотчас покрылась зеленым ковром душистых лесных трав, а цветы, начиная от Анютиных глазок и кончая золотистыми розами, принялись расти где попало: на уличных фонарях, на стенах домов, на шляпах у горожан. Некоторые из цветов были не в состоянии сдержать восторга и срывались с места, взмывая в воздух разноцветными бабочками и стрекозами. Паучки ловко шныряли на тоненьких паутинках между ожившими цветами и летающими горожанами, демонстрируя завидное мастерство полета.
Наконец жених с невестой, сопровождаемые отцами, родственниками и приближенными, среди которых был и летописец, пишущий эти строки, скрылись в храме. Принцесса Аранея и герцог Карабус предстали перед алтарем, и начался обряд венчания, каковой по традиции полагалось совершать старейшему магу. Однако все пошло не совсем обычным порядком.
Старейший маг Агриопус то ли по рассеянности, то ли в силу иных никому неизвестных причин, обратился сначала не к жениху, а к невесте, спросив ее, желает ли она взять в мужья благородного герцога Самюэля. Такое нарушение традиции обряда вызвало недоумение, однако все почли еще более традиционным не вмешиваться в действия старейшего мага. Принцесса, не заметившая этой странности, зардевшись, ответила «да». И маг надел ей на палец чудесный перстень работы золотых дел мастера Аурса. Но когда маг Агриопус обратился с подобным вопросом к жениху, то, ко всеобщему удивлению, Самюэль Карабус, потупив очи, не ответил ничего. Агриопус повторил свой вопрос, и тут, будто очнувшись от каких-то тяжелых мыслей, молодой герцог ответил:
– Да, ваше старейшество, согласен, уж коли на то воля моего отца и желание прекрасной принцессы.
Среди присутствующих прошел недоуменный ропот, а Самюэль продолжал:
– Да-да, я конечно, исполню волю моего отца и короля Аранеуса, которого глубоко чту, но хочу сказать… Я должен это сказать… Аранея, ты же знаешь, я не умею лгать. Я хочу сказать… я хочу… словом, я люблю другую девушку.
Принцесса не произнесла ни слова. Пока Самюэль говорил, она недоуменно смотрела на него, но когда он дошел до страшного признания, она всего лишь потупила взор. Меж тем ропот усиливался.
– Но это ничего, – в большом волнении продолжал говорить герцог, – я не отказываюсь от тебя, Аранея. Я дал слово жениться и женюсь. Ведь я тебя очень уважаю, очень… Ах, будь, что будет!
С этими словами Самюэль схватил с бархатной подушечки свой перстень и быстро надел себе на палец. В тот же миг принцесса громко вскрикнула и упала без чувств. Вслед за ней простонал, как от боли, Самюэль, а перстень его запрыгал по полу.
– Что это? – воскликнул он. – Перстень так обжег мне палец и сам соскочил с него.
Он нагнулся и поднял перстень.
– Смотрите! – снова воскликнул он, показывая на перстень подбежавшим отцу и королю. – На камне образовалась трещина.
– Ужас! Ужас! – закричали вокруг. – Какой страшный знак!
Аранею в это время поддерживало несколько дам. Сделавшись белее бумаги, Самюэль наклонился над ней и полным скорби голосом прошептал:
– Бедная Аранея, прости!
Он затравленно оглядел окружающих.
– О, горе! Горе мне несчастному! – выкрикнул он и, не помня себя, выбежал вон.
