Прочитав статью, я отправился в лечебницу, в которой полжизни провел Солдат Цуюити, чтобы побольше узнать о нем; даже придумал ход, который бы помог мне навести подробные справки, однако моя затея полностью провалилась. Я был братом Солдата Цуюити – это верно, но, сестренка, ведь наша семья целых двадцать пять лет не интересовалась его судьбой. Поэтому я был не вправе предъявлять слишком уж настойчивые требования к закрытой лечебнице. Правда, мне удалось встретиться с бывшим полицейским, допрашивавшим Солдата Цуюити. Именно он передал мне фотокопию записанной азбукой катакана речи Солдата Цуюити, которая дала пищу репортажам в газетах и еженедельниках. Этой удачей я был обязан другому нашему брату – Актрисе Цую, который выступал с концертом в театре на Симбаси.

Итак, Актриса Цую выступал в театре на Симбаси. Нельзя не поразиться, представив, какой трудный путь пришлось ему проделать после дебюта с полуимпровизированным танцем на сцене амбара для хранения воска. И вот Актриса Цую сумел дать сольный концерт в театре на Симбаси, правда единственный, к тому же дневной, и зал был заполнен лишь на треть – главным образом приглашенными. Не дожидаясь конца, я пошел за кулисы: в гримерной, в круглых металлических очках, похожая на старую немку, сидела Канэ-тян, как и в тот день, когда она старательно крутила ручку патефона, опираясь коленом о край сцены в амбаре для хранения воска, но ей теперь было под семьдесят. Мне стало как-то не по себе – действительно ли я нахожусь в гримерной театра на Симбаси или сижу в амбаре у нас на родине?..

На этот раз Канэ-тян не пришлось помогать в ведении концерта. Гримировал Актрису Цую профессионал, связь с участвовавшими в концерте известными молодыми актерами театра Кабуки, музыкантами, осветителями и рабочими сцены осуществлял один из работников компании, субсидировавшей выступления Актрисы Цую, у которого был бар с мальчиками в южной части Осаки. Поэтому Канэ-тян только любовалась, не отрывая глаз, Актрисой Цую, обнаженным до пояса, пока его готовили перед зеркалом к следующему номеру. Хотя для Актрисы Цую присутствие Канэ-тян было совершенно необходимо, он, с нескрываемой враждебностью глядя на ее отраженное в зеркале исхудавшее, с огромными глазами лицо под слоем белил и румян, все время что-то недовольно ворчал.

Во время выступления приглашенные зрители добросовестно смотрели на сцену и не переговаривались между собой, но, когда танец достиг кульминационного момента, из центра зала, где сидела молодежь, раздался женский смех – ха-ха-ха! Его подхватили другие зрители, хохот охватил весь зал, а в таких условиях выступать совершенно невозможно, жаловался потом Актриса Цую. Конечно, сестренка, этой женщиной была ты. В то время ты содержала ночной клуб на Гиндзе, и женщины, подхватившие твой смех, работали у тебя.

Когда, похныкав и посетовав на свою горькую судьбу, Актриса Цую наконец собрался с духом и, спотыкаясь, вышел из гримерной, я непроизвольно прыснул. У меня и в мыслях не было смеяться над ним, просто, вспомнив твой маслянисто блестевший зад, освещенный тусклой лампочкой без абажура в уборной амбара для хранения воска, я порадовался твоему неиссякаемому жизнелюбию. Но все же мой смех был не весел, и я должен был объяснить Канэ-тян, взглянувшей на меня сквозь металлические очки и нахмурившей редкие брови так, что между ними пролегли глубокие складки, почему я оказался в гримерной. Мой замысел был такой: я как младший брат Солдата Цуюити выясняю все обстоятельства, а бывший полицейский – первый, кто общался с ним после той самостоятельной акции, – поскольку он приглашен на концерт, скорее всего, зайдет в гримерную поздороваться и поблагодарить за приглашение, и пусть Актриса Цую нас познакомит. Канэ-тян наконец узнала меня и, проникшись доверием, заговорила со мной по-родственному.

– Еще когда мы жили в долине, я надеялась, что он обязательно будет выступать в театре Кабуки, здесь же все выглядит так убого, – посетовала она…

В тот день бывший полицейский, а ныне владелец частного такси, появившись в гримерной, чтобы выразить восхищение танцами Актрисы Цую, передал мне фотокопию речи, которую произнес Солдат Цуюити. Глядя на этот листок, исписанный катаканой, я обнаружил, что в тексте встречаются слова, которые даже мне почему-то казались понятными. Тогда я, скомпоновав их по собственному разумению, отправил текст эсперантисту, написавшему статью о Солдате Цуюити. Он ответил, что в составленном мной тексте немало ошибок, но первоисточником – ему это удалось точно установить – является одно из стихотворений покойного поэта Сабуро Ито, писавшего на эсперанто. Так мне удалось выяснить, что чувствовал Солдат Цуюити, решившись на столь отчаянный поступок.

Эсперантист, довольный тем, что его предположение, высказанное в статье, подтвердилось, написал в ответ, что подготовит новую работу для лингвистического журнала по поводу сделанного открытия. Но бывший полицейский, а ныне владелец частного такси, которому он сообщил о своем намерении, категорически возразил против публикации статьи, основывающейся на его записках. Он показал их брату покойного только потому, что посчитал бредом безумца. Но поскольку выяснилось, что в них был заложен совершенно определенный смысл, он боится, как бы ему не предъявили обвинение в халатном отношении к служебным обязанностям. Если вдуматься, сестренка, бывший полицейский был, пожалуй, прав. Раньше как человек психически здоровый он имел все основания считать эту странную запись лишенной всякого смысла, теперь же получалось, что единственно по невежеству оценил речь как бред безумца. Кроме того, именно он постарался снова упрятать Солдата Цуюити в психиатрическую лечебницу, где тот вскоре умер от истощения. Мне оставалось только переписать стихи Сабуро Ито (Солдат Цуюити скорее декламировал, чем произносил речь), сделать подстрочник и послать отцу-настоятелю и Актрисе Цую – на этом мое расследование и закончилось. Ни тот, ни другой никакого интереса к идейной подоплеке выступления Солдата Цуюити не проявили…