После одного случая, происшедшего в конце войны, у меня появилась склонность к мрачной задумчивости. Я, как говорили, «угодил в лапы к лешему», но это неверно – просто у меня были некоторые странности, я не походил на остальных ребят и в то же время ничем особенным от них не отличался. Подростки, верховодившие мальчишками, не признавали во мне никаких достоинств. Я вызывал у них интерес лишь как твой брат – один только раз мне разрешили приблизиться к дыре. В тот вечер демонстрировался документальный фильм о новом мировом достижении баскетболиста Кохаси. Меня позвали «разведчики», и я, с трудом пробравшись по узкому проходу, оказался в кругу избранных, которые, тесно прижавшись друг к другу, обступили тускло светящийся прямоугольник. Здесь собрались самые отъявленные сорванцы. Они неотрывно смотрели вниз, дрожа от возбуждения. Стоя среди них, я тоже посмотрел на твой зад, маслянисто поблескивавший в слабом свете. Высоко задрав его, ты непринужденно повернула голову и с улыбкой взглянула на нас, еле сдерживая смех…

У Цуютомэ-сана, добившегося выдающихся успехов в бейсболе, появился настоящий покровитель Кони-тян, подобно тому как Актриса Цую, прославившийся своим танцем, обрел Канэ-тян, беспредельно ему преданную. Если подумать, то и мы с тобой, близнецы, остались в живых только благодаря заботе, которую проявляли к нам взрослые, не являющиеся членами нашей семьи. Может быть, именно поэтому у тебя и был такой соблазнительный, упругий зад. Отец-настоятель взял на себя лишь самые минимальные материальные заботы о своих детях; сейчас я даже с удивлением думаю: как нам вообще удалось выжить? Меня он обучал мифам и преданиям деревни-государства-микрокосма, тебя готовил в жрицы Разрушителя, но фактически мы были общими детьми наших соседей.

После войны отец-настоятель довел себя изучением мифов и преданий до мистических галлюцинаций и, охваченный тяжелой депрессией, тщетно пытался угнаться за мыслями, вихрем проносившимися в его голове. Так что было бы неразумно ожидать, что он, поселившись отдельно от детей, будет проявлять интерес к их жизни. Можно, пожалуй, сказать, что самостоятельная боевая акция Солдата Цуюити, старшего сына отца-настоятеля, была порождена той энергией, которая высвобождалась, когда утонувшая в темном водовороте отцовского сознания мысль, наткнувшись на неприступную преграду, отталкивалась от нее и фонтанировала вверх. Сначала письма, в которых отец-настоятель изливал свою меланхолию – переписка, правда, была односторонней, – приходили Солдату Цуюити, брошенному на произвол судьбы в психиатрической лечебнице и работавшему там садовником, раза два-три в год. А по-настоящему одиноким, оторванным от родины Солдат Цуюити почувствовал себя после того, как отец-настоятель, впав в еще более глубокую депрессию, вообще перестал ему писать – это случилось до того, как он покинул лечебницу и совершил свою отчаянную акцию. Я вспоминаю, что отец-настоятель даже до болезни никогда открыто не проявлял нежности к братьям, жившим отдельно от нас, но к нам, обитавшим в самом низком месте в долине, испытывал некоторую привязанность.

Кони-тян начал покровительствовать Цуютомэ-сану в его бейсбольной жизни, полной трагических и комических моментов, но в целом скорее драматической, и, покинув вместе с ним долину, стал его менеджером в бейсбольных скитаниях по странам Тихого океана. Не кто иной, как отец-настоятель, способствовал дружбе Цуютомэ-сана с сыном владельца рыбной лавки, где одновременно отпускали обеды на дом. В самом начале войны в Китае Кони-тян, наследник владельца рыбной лавки, тогда еще совсем ребенок, помогал отцу-настоятелю, целыми днями занятому изучением мифов и преданий нашего края, в его исследованиях. Владелец рыбной лавки не мог похвалиться родословной: она у него не прослеживалась не только со времени основания нашего края или с Века свободы, но даже с эпохи упразднения княжества. Этот факт совершенно четко был установлен благодаря трудам отца-настоятеля. И хотя в родном доме Кони-тяна не было никаких старых документов, он оказался самым подходящим человеком для их розысков. Кони-тян был воплощением общительности, он обладал редким талантом – ему доверяли без всякой опаски. Этим воспользовался отец-настоятель, поручив ему добывать в семьях, родословная которых восходила к глубокой древности, различные документы. То, что старики долины предоставили отцу-настоятелю в этом полную свободу действий, подтверждает, какого признания он добился, приняв вместе со всеми участие в пятидесятидневной войне. Но хорошо, что юный Кони-тян вызвался добывать хранившиеся в больших коробках от чая старинные документы, которые доставались ему без всяких затруднений, – у отца-настоятеля вряд ли хватило бы духу ходить по домам и уговаривать владельцев позволить ему ознакомиться с ними. А у Кони-тяна с самого детства это было в характере – бескорыстно помогать таким чудаковатым людям, как отец-настоятель, не думая ни о какой выгоде для себя.

Благодаря старинным документам отец-настоятель выяснил, что после окончания Века свободы, в эпоху правления княжества, Мэйскэ Камэи был приглашен в призамковый город отнюдь не для того, чтобы рассказывать истории о деградации нашего края, многие годы отрезанного, как утверждали легенды, от внешнего мира. Привлеченный рассказами скупщиков воска, молодой Мэйскэ Камэи тайно отправился учиться в Киото и Осаку, что позволило ему подробно ознакомиться с тамошним политическим положением – именно это привлекло к нему внимание приближенных молодого князя, сторонников просвещенного правления. Хотя решение было запоздалым, но княжество, получив императорский указ об усиленной охране Киото, решило исполнить свой долг и верно послужить императору. Мэйскэ удалось свести сторонников просвещенного правления с одним из высших императорских сановников, исполнявшим роль посредника. А в период реакции, когда сторонники просвещенного правления лишились власти и князь вынужден был как частное лицо удалиться в Эдо, Мэйскэ, подняв восстание против новых властей и потерпев поражение, предпринял попытку отдать деревню-государство-микрокосм в непосредственное подчинение императору, для чего решил снова использовать свои связи с тем самым императорским сановником. В результате он оказался в тюрьме и оставался там даже после того, как в княжестве вновь одержали верх сторонники верного служения императору. В тот год, когда Мэйскэ умер в тюрьме, приближенные князя из партии просвещенного правления, снова пришедшей к власти, воспользовавшись оставленной Мэйскэ докладной запиской, направились в Нагасаки и приобрели пароход. Обвиненные в растрате слишком большой суммы казенных денег, они совершили харакири, но если бы Мэйскэ не умер в тюрьме, он бы встал на сторону приближенных князя, попавших в безвыходное положение, и вместе с ними отправился бы на том пароходе в Южную Америку, чтобы найти подходящее место для основания нового мира, – так, не без оснований, рассуждал отец-настоятель. Действительно, в то время когда партия просвещенного правления еще не потеряла своего влияния, а Мэйскэ был на свободе, они вместе оборудовали причал для швартовки судов. В результате изысканий отца-настоятеля был установлен даже такой факт: благодаря завязавшимся тогда же отношениям с местными рыбаками наследники умершего в тюрьме Мэйскэ получили право поставлять в долину и горный поселок сушеную рыбу.

Эта гипотеза, возникшая в ходе исторических исследований отца-настоятеля, превращала Кони-тяна из обыкновенного лавочника в некоего, так сказать, идеального владельца рыбной лавки. Лет семнадцати Кони-тян отправился в Корею и, вступив в армию, стал жандармом. После капитуляции он сразу же демобилизовался и занялся спекуляцией рыбой и мясом, распространив сферу своей деятельности на весь район Киото – Осака – Кобэ. По совету отца-настоятеля Кони-тян в короткие сроки развернул торговлю на обширной территории этого процветающего района. То было единственное успешное предприятие за всю его жизнь. И знаешь, сестренка, жители долины потом говорили, что деньги, благодаря которым Кони-тян помог Цуютомэ-сану утвердиться в мире бейсбола, были накоплены им как раз в тот период, когда, преодолев узкие рамки местной торговли, он успешно занимался спекуляцией.