20

Вздрогнув, словно раздумывая и заскрипев сцепками, поезд тронулся. Дождик, попрежнему стучал в окно, и медленно поплыла взад безымянная станция. Шёл второй день пути, погода за окном испортилась и явно не хотела исправляться. Только что миновали тутошнюю Германию и ехали гдето в пределах нашей Польши.

Облезший ларёк, в котором днём, наверное, продавали газеты и разную дребедень закрыт. Вот уже кончилась платформа, и колёса бодро застучали, отбивая лишь им одним ведомый ритм. В окне промелькнуло зелёнокрасное пятно семафора, и замелькали небольшие домики. Совсем как у нас.

"А что ты хотел. Люди, они и в Африке люди. И, забрось их судьба хоть на Альфу Центавра, точно так же будут строить дома. Разбивать огороды и, наверное, выращивать цветы".

Мелькнул шлагбаум на переезде, и потянулись поля. Вон ктото, спасаясь от непогоды, пристроился под раскидистым деревом. Ага! Это ждут трактор, что спешит забрать продрогших полеводов. И стоит на переезде, несмотря на непогоду, мотоциклист. Брр. Удовольствие ниже среднего.

Но начались лесопосадки, как и в моём мире тянущиеся вдоль дорог. В надвигающихся сумерках ели казались величественными и мрачными. А поля, коегде выглядывающие сквозь просвет, представлялись плоскими и безжизненными.

Из соседнего купе донеслись голоса, и в приоткрытую дверь высунулась улыбающаяся усатая физиономия.

– Скучаете?

Хитро прищуренный глаз смотрел на меня изпод козырька лихо сдвинутой набекрень форменной фуражки. И, не успел я ответить, как меня схватили за рукав.

– Прошу, прошу к нам.

Мне сунули в руку стакан, наполненный чемто жёлтым, и приятно пахнущим и я, выпил, закрыв глаза и наслаждаясь послевкусием.

Нежный, ароматный напиток. Во рту словно зазвучали высокие ноты. Словно ласковая женская рука тронула струны арфы. И, тотчас, по телу разлилась обманчивая лёгкость, создавая эффект парения. Сие произведение французских самогонщиков именовалось Шартрез, хотя даже отдалённо не напоминало его тёзку там, у нас дома.

Его букет насыщен до умопомрачения, а коварство поистине безгранично.

Первая рюмка приносит эйфорию, снимая усталость и прибавляя бодрости. Со второй отключаются ноги. После третьейчетвертой, проходящей почти незаметно, появляется поразительное чувство: кажется, что голова попрежнему светла и ты практически трезв, только немного весел. В действительности же, окружающий мир уж толком не воспринимаешь остаешься лишь ты сам и твои иллюзии, навеянные словами собутыльников.

Одним словом, страшное оружие в умелых руках. Например, в руках спецслужб, или, как их тут называют. И вряд ли может служить утешением то, что после сего благородного напитка почти не ощущается похмелья. Конечно, в кругу друзей добрая пьянка, да без головной боли… Но вряд ли эти люди успели подружиться до такой степени, чтобы угощать друг друга местным подобием психоделиков.

Я более внимательно оглядел присутствующих.

Господин во фраке, севший в поезд часа два назад. Худощавая паненка с короткой стрижкой. Почему панночка? Слышал, как заходя в вагон, обронила парочку польских фраз. Так, что, явно не барыня, не фрау и не мадмуазель. Господин чтото шептал на ушко спутнице и та, делала вид, что очень этим смущена. Это в тридцатьто лет. И, притом, что в дорогу отправилась одна. Впрочем, почему бы и не покраснеть женщине в ответ на двусмысленный комплимент случайного попутчика.

Напротив человек в форме городового. Китель расстёгнут, а фуражка лежит в сеточке на стенке.

– Ну, со знакомством. И мне в руки сунули ещё один стакан.

– Минутку, господа, я сейчас.

Как всякий советский человек, хоть раз в жизни путешествовавший по железной дороге, я ехал не пустым. И, войдя в своё купе достал одну из бутылок Фирменного напитка, подаренного нынешней хозяйкой "Медвежьего угла", и пришедшихся как нельзя кстати. Кто не знаком, рекомендую и не начинать. Хотя, все пьющие, рано или поздно, а пробовали сей коктейль, состоящий из чистого спирта, разбавленного шампанским. Некоторым, правда больше нравится вместо шмапусика лить в благородную жидкость обычное пиво, но это уже никакой не Медведь, а самый натуральный Ёрш.

Почему так жестоко, спросите вы? Да так. Имелись у меня коекакие подозрения на сей счёт. Так что, лучше уж пить то, к чему привык. А за последствия содержимого моей бутыли я мог ручаться стопроцентно.

Иммунитета к "Белому медведю" нет. И валятся от него даже самые закалённые выпивохи. А похмелье… Это просто жуть. Наверное, Данте привиделся его Ад после знакомства с "Белым медведём". Что же касаемо закуски, то здесь царит абсолютная демократия. Полная.

Можешь закусывать лимоном, а можешь схарчить под это дело кусок сала. Липильсинка тоже сойдёт, равно как и клейкая, невесть как попавшая в карман карамелька, с налипшими на обёртку крошками табака.

Его величества Павла IV парижский городовой произнёс тост. Предложив поднять бокалы за прекрасных дам. Как здесь отсутствующих наших жён и любовниц, тьфу, тьфу, тьфу, чтоб никогда им не познакомиться, так и вообще за лучшую половину человечества в лице панны Вандочки.

Чокнулись. Выпили. Закусили, чем Бог послал.

– Ещё по одной?

– Обижаете, господин хороший!

Разлили ещё.

Я достал новую бутылку, а вагоновожатый принёс яблок и американские рыбные консервы. Процесс пошёл и, войдя в накатанную колею, практически не нуждался в чьей либо инициативе. Наверное, таково уж свойство загадочной русской души пить до упаду. И неважно, что мы ехали по местам, бывшими у нас Польшей, а поездная бригада состояла напополам из немцев и французов. Была бы водочка, как говорится. И, если уж лёд тронулся, господа присяжные заседатели…

Уже выпили и по третьей, и по четвертой под какойто совершенно двусмысленный тост, сказанный милой попутчицей. И под застенчивое "на брудершафт", которое промямлил проводник, попытавшись при этом обслюнявить румяную щёчку дамы. За окном стемнело окончательно, стук капель по стеклу стал громче, явно перекрывая мерное звучание колёс. Вода, подчиняясь силе тяготения и одновременно слушаясь инерции поезда, создавала причудливые узоры не стекле, искажая отражения наших хмельных и счастливых лиц.

Внезапно над головой загремело, и я невольно выглянул в окно. Тучи, выхваченные молнией, вспыхнули фиолетовым цветом, создавая фантасмагорическую картину, усиленную водяным рисунком.

– Скажи друг, настойчиво теребил вагоновожатый мой рукав. Разве ж это по совести. Я всю жизнь в Империи живу. И батя мой жил, и дед. И прадед.

Я терпеливо слушал перечисление всей родни до пятого колена.

– А они мне: "сменить фамилию не считаем возможным". Ну, скажи мне, ответь. Ну какой я, к чёрту фон Рауф?

– Чем плохо быть Рауфом?

– Дык… Ик… Дык в душе ж я Романофф.

– А чем хорош Романофф?

– Бля буду. Попытался обнять меня он. И вправду, ну их всех… Ты… русский человек! И сразу понял душу русского. И немца ик… понял…

– Я не русский, вздохнул я. Я полуполяк, полуеврей. У меня мама в девичестве носила фамилию Кацнерманн.

– Все равно, ты русский! не унимался вагоновожатый Ты думаешь порусски, ты понимаешь русскую душу.

– Деловто. После трёх стаканов.

– …потому что все мужчины двуличные развратники. Игриво объясняла господину панночка. Любая женщина это знает. Низменные, примитивные удовольствия вот всё, что вам надо от женщины. И совершенно никакой утончённости.

Замечательно… Особенно, если учесть, что, мило беседуя с попутчиком, она другой рукой шарила в ширинке бравого полицейского, расплывшегося в улыбке от блаженства.

– …ты ж меня понимаешь, не отпускал мой рукав вагоновожатый. Только ты один понял. Русский человек всегда русский человек. Ну и что, что фон Рауфф. Ты, братуха, самую суть понял!

Мутным взглядом я окинул купе. "Истинно русский" наклонил пустую бутылку над стопками, с недоумением глядя на отсутствие живительной влаги.