– А ты разбуди, – не сдавался Беляев. – Хоть что-то полезное сделаешь.
– Кончай прения! – на правах старшего, распорядился Джилавян. – Дима, ты со столом закончил?
– Угу! – отозвался эксперт научно-технического отдела Галочкин, сосредоточенно посыпавший графитовым порошком черный телефонный аппарат, который стоял на прикроватной тумбочке.
«Как у большого начальника», подумал Алтунин. В его представлении держать телефон возле кровати могли только те, кому звонят ночами. Кто, интересно, звонил покойному? Срочный вызов? Добрый доктор, спасите-помогите, зуб болит так, что мочи нет? Навряд ли Шехтман был из таких, кто по ночам к пациентам бегал. К нему, небось, в очередь за два месяца писались. А аппаратов два – один в прихожей на стене, другой – в спальне. Зачем? Странно, непонятно.
Все странное и непонятное Алтунин привык прояснять. Профессиональная привычка, иначе в сыщицком деле нельзя.
– Гриша, садись, писарем будешь! – распорядился Джилавян.
Семенцов без особой охоты присел к столу, положил на него свой новенький кожаный планшет, щелкнул еще не разработанным и оттого звучным замочком…
– А вот кто мне скажет, на хрена нашему покойнику такие тайники?! – громко поинтересовался из глубин платяного шкафа капитан Данилов. – Не закончись война и не будь он евреем, то я бы поставил стакан против бутылки, что здесь рацию прятали!
– На антресолях тоже емкий тайник, – отозвался Алтунин. – И под кухонным подоконником целый чемодан можно спрятать.
– Может, он там журнальчики похабные держал, заграничные, – сказал в пространство Беляев. – Служивые их из Европы пачками везут. Одинокий старичок вполне мог развлекаться…
– Женатый он был, – подал от двери голос дворник-понятой. – Семейный. Дочка замужем, отдельно живет, а жена в клинике лежит, с желудком у нее что-то. В четвертой.
– Из-за журнальчиков его убили? – Джилавян саркастически усмехнулся. – Ты, Валентин, думай, а потом говори!
– Это уже целая похабная библиотека получится! – хохотнул из шкафа Данилов. – Только вот не слышал я еще, чтобы за такую пакость убивали и чтобы ее выдавали под пытками тоже не слышал. Нет, ребята, тут золотишком и камушками пахнет. Прямо вот чую знакомый запашок.
Золотом из шкафа не пахло, а вот нафталином очень даже. Покойник явно был бережливым и аккуратным человеком, пересыпал вещи горстями, чтобы моль к ним даже подступиться не могла. Алтунин подошел к шкафу и остановился за широкой спиной Данилова. Тот сразу же оглянулся, подался назад и сделал приглашающий жест рукой.
– Сам погляди, тайник ровно на кубометр.
Трудовую деятельность Данилов начинал грузчиком на базе Мосгортопснаба и там навострился точно определять на глазок любой объем. Алтунин заглянул в нишу, устроенную за фанерной стенкой шкафа. Действительно около кубометра – высокая, широкая, неглубокая. Большой чемодан влезет спокойно, если поставить его на попа. А вот рацию сюда не впихнуть, аппараты не любят, когда их набок ставят. Чемоданчик с золотишком? Это сколько же будет, если на пуды перевести? Нет, наверное, все же не с золотишком, а с деньгами – личная домашняя касса. Это сколько же, если, скажем, тридцатками чемодан набить? Три чемодана? Да это же Крез какой-то, а не дантист! Дантист-аккуратист!
– Он давно в этой квартире проживал? – спросил Данилов у дворника.
– При мне все время жил, – степенно отвечал дворник, явно проникшийся важностью своего положения. – Но я тут недавно, с лета сорок четвертого, после демобилизации, еще полного года не исполнилось.
– Давно, – сказал Алтунин, вылезая из шкафа. – Лет пятнадцать, если не все двадцать.
– Это он сам тебе сказал, Вить? – поддел Джилавян. – А почему мы не слышали?
– Табличка на двери сказала, – ответил Алтунин, и не дожидаясь дальнейших вопросов, пояснил: – Старая, тяжелая, вся в завитушках, по краю узор из листочков. Двадцатых годов табличка. Нынешние потоньше и шрифт четкий, без излишеств.
Джилавян с Даниловым вышли посмотреть на табличку.
– Точно! – объявил, вернувшись, Джилавян. – Сплошные вензеля, отрыжка старого режима! Значит, его это тайники, Арона Самуилыча.
– Обеспеченный был человек, – подала голос вторая понятая, соседка, вызвавшая милицию. – Но не транжира. Деньгами не швырялся, как некоторые…
– Как кто? – спросили одновременно Джилавян и Алтунин.
– Как некоторые, – уклонилась от прямого ответа соседка, но потом добавила: – Которые при вагонах-ресторанах ошиваются…
– Мы с вами еще побеседуем, Анна Трофимовна, – пообещал Джилавян. – Про все побеседуем, и про вагоны-рестораны тоже. Наши люди деньгами не швыряются. Наши люди деньгам цену знают, потому как зарабатывают их трудом.
– От трудов праведных не наживешь тайников каменных, – неудачно сострил Галочкин, перемещаясь от тумбочки с телефоном к окну, точнее – к подоконнику.
– Дантисты – они как завмаги и интенданты, – скривился Джилавян, – если год поработал, то смело можно сажать, будет за что. Но это не наше дело, а соседей с пятого этажа[5]. Наше дело – убийц найти. Банду!
В том, что здесь работал не один человек, а целая группа, сомнений не было. И по общей картине, и по тому, что один человек вряд ли бы смог унести содержимое трех объемистых тайников, а главное, потому, что соседка слышала, как по лестнице спускались несколько человек. «Вроде бы трое, – неуверенно говорила она. – Или, может, четверо… Но точно не один!». Услышала, выглянула на лестничную площадку, сунулась в приотворенную соседскую дверь и обнаружила труп. Еще теплый. Если бы сразу вызвала, а то взяла и в обморок хлопнулась. Часа три потеряли, по горячим следам преступников уже не возьмешь. Разве что по теплым. Но они, сволочи, нигде не наследили, ничего не обронили. И вообще действовали аккуратнее некуда, никакого беспорядка не наделали, ничего не разбросали. На полу только ногти покойника лежали и деревянная шкатулка, в которой, скорее всего, супруга Арона Самуиловича хранила свои цацки-побрякушки, легальную, так сказать, бижутерию.
– Циркачи! – сказал вслух Алтунин.
Слово «циркачи» стало у него нарицательным в тридцать восьмом году, когда взяли братьев Летягиных, воздушных гимнастов, в перерывах между выступлениями грабивших квартиры в центре Москвы. Действовали братья нагло и ловко – лазали по пожарным лестницам, высматривали пустые квартиры с незакрытыми окнами-форточками (дело было летом), забирались в квартиры, быстро хватали что поценнее и так же, по лестницам, уходили, не оставляя никаких следов. Три-четыре, а то и пять краж в день, милиция на ушах стояла. Очевидцы, если таковые имелись, вспоминали, между прочим, что видели на пожарной лестнице щуплого подростка. Трясли уголовную шпану, но никто не спешил сознаваться. Всплыли, было, на Тишинке две серебряные ложки, украденные в Даевом переулке, но того, кто их принес на рынок и пустил в оборот, найти не удалось. В один прекрасный день (августовский денек был действительно хорошим, солнечным, теплым) Алтунин, вспомнив про пожарные лестницы, подумал о цирке и отправился на Цветной бульвар. Да так удачно пришел, что сумел понаблюдать за репетицией двух субтильных братьев-акробатов. Внутри екнуло – они, но Алтунин не стал торопиться. Уделил братьям два дня, а на третий вместе с напарником Жорой Анчуткиным взял их в Безбожном переулке «на горячем», то есть – с поличным. С тех пор и появилась у Виктора привычка звать «циркачами» ловких воров. Про себя звать, втайне, чтобы честных цирковых артистов понапрасну не обижать. Цирк он любил.
– Мастаки! – поддержал Джилавян и начал диктовать Семенцову протокол.
– Я бы наведался в Первый Спасоналивковский к Тольке-Гривеннику, – шепнул Алтунину Данилов. – Чую – стоит.
– Чую – зря пробегаешь, – так же шепотом ответил Данилов. – Не Толькины масштабы. Это тебе не академик Изюмов с его столовым серебром. Такой жирный хабар Толику не понесут. Он же кто? Гривенник. Кличка сама за себя говорит. Ты лучше на Трифоновский сходи, к Сильверу.
