Генри и Джеффри уезжали последними.

— Точно не хочешь поехать с нами? — спросили они Дункана.

— Боюсь пропустить собрание совета. — Отговорка, но в целом правдивая, поскольку двадцатого января он должен быть в Вестминстере.

Он и раньше избегал поездок домой, а ехать теперь, чтобы со стыдом узреть опустевшее место отца за столом, было и вовсе невыносимо. Кроме того, он не допускал даже мысли о том, чтобы оставить Джейн одну.

— Мы постараемся разузнать что-нибудь про твоего отца, — пообещал Джеффри.

Дункан благодарно кивнул.

— И не ищи неприятностей на свою голову, покуда нас нет! — наказал Генри и пришпорил коня.

— Каким образом? — крикнул он им вслед. — Я все каникулы просижу при мальчишке нянькой.

У него не вышло выудить у Джейн новые подробности о ее семье. Закончить маскарад она тоже наотрез отказалась. Ну ничего, теперь, когда они остались в общежитии одни, у него наконец-то появится время спокойно все обдумать и решить, как быть дальше.

Эта перспектива, увы, возбуждала его много сильнее, чем хотелось бы.

***

Джейн дала себе зарок избегать его. После заката она поднялась в опустевшую спальню и положила поверх своего тощего матраса еще один. Потом легла, не чувствуя пальцев ног. Даже под тремя одеялами ее колотило от холода.

На лестнице раздались шаги. Она зарылась лицом в матрас и затаила дыхание. Если притвориться спящей, Дункан не станет ее тревожить. Однако, вопреки ее упованиям, он не ушел, а взял и сдернул с нее одеяло. Спасаясь от холода, она подтянула колени к груди и зажмурилась.

— Не притворяйся. Я знаю, что ты не спишь.

Она приоткрыла глаз. Дункан сидел возле нее на корточках.

— Я спала. Пока тебе не втемяшилось в голову заморозить меня до смерти.

— Вставай. Пойдешь ко мне в комнату.

Зубы ее выбивали дробь, и она стиснула их покрепче.

— Мне и здесь хорошо, — отозвалась она, опасаясь, что иначе возникнет соблазн разделить с ним не только тепло его спальни, но и тепло постели.

— Здесь собачий холод, но топить ради тебя одной — расточительно. — Изогнув бровь, он бросил ей вызов: — Маленькому Джону я предложил бы то же самое, так что перестань спорить с логикой и вставай.

Он криво усмехнулся. Темнота скрывала выражение его глаз.

— Можешь не беспокоиться, я тебя и пальцем не трону.

Неприятно было признавать, но он попал в самую точку.

С недовольным ворчанием она поднялась и, волоча за собой одеяло, потопала вслед за ним вниз по лестнице. Едва она переступила порог его комнаты, как ее окутало блаженное, восхитительное тепло. Все мышцы ее окоченевшего тела мигом расслабились и разомлели.

Воистину невообразимая роскошь — спать в хорошо протопленных покоях. Дома она по наивности принимала это как должное. Его комната, в отличие от общих спален, была маленькая, и языки жаркого пламени, потрескивая на драгоценных поленьях, согревали все ее уголки.

— Ложись.

В свете очага она смогла, наконец, разглядеть его глаза — серые, словно летящие по небу тучи, они смотрели на нее с воинственной нежностью.

— Я не буду с тобой спать, — предупредила она.

— Ты будешь спать одна. Я лягу… — он кивнул на свободное пространство у очага, — где-нибудь на полу.

— Теперь ты ведешь себя со мной, как с женщиной.

— Ты и есть женщина. И мы оба об этом знаем.

Джейн хотела было указать на то, что переворачивая логику с ног на голову, он нарушает правила ведения дискуссии, но не успела она открыть рот, как он перебил ее:

— Не спорь и ложись, не то простудишься.

Искушение было слишком велико. Расправленное ложе так и манило к себе. Впервые за день она почувствовала, что согрелась, и потому, поглотив возражения, решила отложить спор до утра.

Дункан отошел к двери, и она, не раздеваясь, забралась в кровать, натянула одеяло на плечи и отвернулась, ощущая спиной жар его взгляда. Он согревал ее сильнее настоящего пламени. Целый семестр она без опасения ночевала в одной комнате с юношами. Они не присматривались к Маленькому Джону.

Но Дункан знал, кем она была на самом деле.

— Добрых снов.

— Куда ты?

— Спи. Я вернусь, когда ты уснешь. — И она услышала, как за ним закрылась дверь.

Разморившись в тепле, Джейн не заметила, как задремала. Когда она проснулась посреди ночи, огонь уже догорел. По комнате пополз ночной холодок. Она была одна. И замерла в ожидании, лежа в его постели, которую он уступил ради того, чтобы ей было хорошо и уютно. Он окружил ее заботой, а она даже не поблагодарила его.

Сверху донеслись звуки гиттерн. Робкие, еле слышные.

Она перевернулась на спину и прислушалась.

Обычно он исполнял лихие студенческие гимны, под которые полагалось драть глотки и чокаться кружками, или, реже, меланхоличные баллады в минорном ключе — только наедине с собой, когда полагал, что его никто не слышит. То были печальные, рвущие сердце мотивы, исполненные горечью утраты, одиночеством и тоской по родному краю.

Но эта мелодия была совсем другая. Незнакомая, еще неоперившаяся. Он долго подбирал аккорды, раз за разом что-то меняя, и под его пальцами рождалась новая песня.

В ней тоже звучала тоска. И вместе с тем — проблеск надежды.

Вопрос.

И мольба.

К кому он взывал? К своим любимым холмам?

Или он обращался к ней?

Он, видимо, выждал некоторое время, чтобы она успела заснуть, и только потом взялся за инструмент. Эта музыка не предназначалась для чужих ушей, но переполнявшее ее чувство перекликалось с тем, что пробудило ото сна ее саму.

То было любовное томление.

Она встала и, не замечая холода, начала раздеваться. По очереди сняла шоссы, тунику и брэ, позволяя мелодии проникнуть в самые интимные уголки своего обнаженного тела. Музыка лилась все быстрее, все увереннее, она дразнила ее, ласкала словно касания пальцев. Его пальцев.

Свернув одежду, она сложила ее в аккуратную стопку. Осталось последнее. Длинная полоса ткани, которая держала в плену ее груди.

И, забравшись с ногами на кровать, она взялась за кончик перевязи и потянула.

***

Дункан медленно брел по лестнице, уповая на то, что пробыл наверху достаточно долго, чтобы она заснула. У него самого, как и раньше, сна не было ни в одном глазу. Он сбежал от нее, и все же не смог от нее скрыться. Она незримо присутствовала в каждом звуке, в каждой ноте, которые уносились из-под его пальцев в морозную ночную тишину.

На людях ему еще удавалось обуздывать свое влечение, но теперь, когда они остались одни, он из последних сил напоминал себе, что ему нельзя, невозможно обладать ею.

Он открыл дверь.

Джейн сидела посреди кровати, завернувшись в шерстяное покрывало. Как будто и не ложилась. Как будто ждала его. У потухшего очага мерцала зажженная без разрешения свеча.

Он стиснул зубы и прислонил гиттерн к стене.

— Что с тобой? Ты заболела?

Она молча выбралась из постели и распахнула покрывало. И предстала перед ним обнаженная, наконец-то гордая своим естеством — во всем великолепии своего юного, совершенного, неоспоримо женского тела.

Глава 15.

Он утратил способность мыслить и рассуждать здраво. Вся энергия, сосредоточенная в его теле, устремилась вниз, к его чреслам, и восстала ей навстречу.

Она старалась удержать его взгляд, но он уже смотрел на ее груди, наконец-то свободные, маленькие и дерзкие, такие нежные, лунно-белые, соблазнительные — совсем как в его мечтах.

Кожа у нее была бледная, не тронутая ни ветрами, ни лучами солнца. Не иначе, Господь впервые даровал женщине столь белоснежную кожу. Неужели все то время, что он проводил с Маленьким Джоном, под его одеждой пряталась эта нежная, прекрасная плоть?

Он опустил глаза ниже, туда, где ее талия — теперь он увидел, какая она до невозможности тонкая — плавно переходила в бедра. Их контуры совершенно ничем не напоминали мальчишеские. Жадным взглядом он смаковал каждый изгиб ее тела, зная, что она наблюдает за ним. Терпеливо ждет, когда он изучит ее до конца.